Писатель Роман Сенчин: Люди ленятся читать

Роман Сенчин несколько раз становился лауреатом больших литературных премий. Его неоднозначная остросоциальная «Зона затопления», вызвавшая много критики, в 2015 году все таки была отмечена «Большой книгой», а новый роман «Дождь в Париже» попал в ее короткий список 2019 года. С литературных успехов и начался наш разговор. — Цветаева когда-то писала: «Успех — это успеть». Что успели вы? — Пишу я с детства. Что-то получается, что-то — нет. Зачастую понять, получилось или нет, становится возможным только по прошествии времени… Премии — это всегда в каком-то смысле бонус, причем выпадает он зачастую случайно. Это я не о себе сейчас, а вообще — бывает, отличные книги никто не номинирует на ту или иную премию, или у жюри другой вкус, и номинированная книга не попадает в финал. То, что «Дождь в Париже» попал в финальный список «Большой книги», стало для меня, честное слово, неожиданностью. Приятной неожиданностью, не спорю. Теперь про «успеть». Да, в жизни любого литератора есть период, когда нужно успеть. Обычно это начало его писательского пути — в юности (не возрастной, а творческой) нужно написать повести, рассказы, роман, которые бы вызвали резонанс, сделали их автора пусть не знаменитым, но заметным. Писать-писать очень среднюю, не волнующую читателей (в том числе критиков) прозу, а потом вдруг разродиться вещью, которую все станут обсуждать, очень сложно. В том смысле, что к тебе привыкнут: ты «средний»… Поэтому многие начинают с эпатажа, с предельной, шокирующей откровенности. Так начала и Цветаева, чей сборник «Вечерний альбом» потряс современников не столько мастерством, сколько своей предельной искренностью. — За «Зону затопления» вы получили «большекнижную» премию, а роман «Елтышевы» входил в многочисленные «шорты» популярных премий: это и почивший ныне «Русский Букер», и еще живые, несмотря на тенденцию к закрытию подобных институций, премии «Ясная Поляна» и «Национальный бестселлер». Какие ожидания касательно нового шорт-листа «Большой книги» и что думаете об ангажированности современного литпроцесса? — Про ангажированность ничего сказать не могу. Есть популярные литературные журналисты, к их мнению прислушиваются. Что мешает появлению других литературных журналистов или настоящих критиков? Люди ленятся читать, а если читают, то ленятся писать о прочитанном. Кто-то не ленится и становится дирижером литпроцесса. Его ругают, но сами не составляют ему конкуренцию. Наша авангардная литература вообще не имеет своих глашатаев. Это очень плохо! В шорт-лист «Большой книги» в этом году вошли вещи разные. Прогнозов делать не берусь. Во-первых, еще не все прочитал, во-вторых, я, как правило, нередко ошибаюсь. Лауреатом «БК» я становился четыре года назад, поэтому сейчас рассчитывать особо не на что. Одним и тем же редко дают повторные премии. — Вы нередко являетесь прототипом главных героев собственной прозы. Насколько «исповедальная интонация» представляет интерес? — Я отхожу от этой интонации. Вернее, от первого лица. Исповедальная же интонация, мне кажется, необходима — читатель ей больше доверяет, чем интонации этакого автора-демиурга. Сейчас «Роман Сенчин» не такой уж частый герой моих текстов, но иногда он требует внимания. Например, недавно в журнале «Дружба народов» вышел рассказ «Долг», где «Сенчин» — повествователь и главный герой. Но чаще я пишу от третьего лица: правда, герои по-прежнему в основном мои сверстники. Проза может и должна быть разной. Я лично тяготею к художественному нонфикшену. Как это у меня получается, пусть судят читатели. — Что формирует современного читателя — столичного и провинциального — и что их сближает? — Если говорить о той крошечной группе читателей, что интересуются современной русской литературой, то формируют ее вкусы и пристрастия, конечно, рецензии-аннотации книжных обозревателей и литературных журналистов, списки финалистов литературных премий, обсуждения в соцсетях. Различий между читателем столичным и провинциальным я сейчас почти не вижу. Разве что заинтересовавшую человека книгу в бумажном виде найти в небольших городах практически невозможно: книжных магазинов там попросту нет. Но большинство уже перешло на чтение электронных книг, в том числе и пожилые люди. Нужны новые литературные критики, которые бы вели серьезные разговоры о прозе, поэзии, драматургии, публицистике. Практика показывает, что на такие разговоры читатель откликается. Последний всплеск был в середине нулевых. Тогда-то и большинство нынешних более или менее читаемых авторов было замечено, выведено из полутьмы или тьмы невнимания. — Недавно вышел сборник стихов и прозы «Онтология сквера», автором-составителем которого вы стали... — В первой половине мая в Екатеринбурге проходили выступления горожан против строительства нового храма на месте фактически единственного сквера в центре города. Люди придумывали оригинальные и остроумные «кричалки», сочиняли песни, стихотворения. Мне захотелось собрать лучшие тексты, чтобы, скажем так, запечатлеть это событие. Не противостояние, а сам творческий всплеск. Часть рукописей пришлось отсеять из-за прямолинейности, в которой не было художественности, из-за художественной слабости. Некоторые тексты были написаны раньше, но здорово подходили по теме, по настроению. В итоге в сборнике оказалось много именно Екатеринбурга: его пейзажей, его некоторой мистичности, потусторонности города… Буквально на днях сборник был издан. Посмотрим, какая его ждет судьба. — «Гаражная мелодика» и «Свободные радикалы»: вы по-прежнему вокалист этих рок-групп? Что дает подобная деятельность литератору? — У каждого или почти каждого литератора есть еще занятие, которое и отвлекает его от собственно литературы, и одновременно помогает писать. Кто-то делает мебель, кто-то рисует лубки, кто-то занимается садом. У меня занятие — рок-музыка. Сам я играть на инструментах не умею. Зато сочиняю тексты и иногда пою их под сопровождение музыкантов. По сути, мои песни дополняют мои повести и рассказы. Или наоборот. Вообще очень многие прозаики моего или примерно моего поколения тоже пели или поют. Герман Садулаев, например, Игорь Малышев, Захар Прилепин, Роман Богословский, Михаил Елизаров. Мог бы еще назвать с десяток фамилий… Мы выросли на рок-музыке, поэтому без нее нам никак. — Вы давным-давно уехали из родного Кызыла — в Москву, из Москвы — не так давно — в Екатеринбург, а до этого часто переезжали. Какие эмоции испытываете в уральской столице и насколько «новые земли» полезны для пишущего? — Да, жизнь у меня кочевая. В последние годы особенно. В Екатеринбурге бываю часто, но недолго. Обстоятельства постоянно срывают с места… Когда-то я мечтал жить в одном городе по полгода, узнавать его, а потом переезжать. Нечто подобное стало сбываться. И пишется в разных местах по-разному. Недавно мы с женой прожили полгода в Таллине. Не могу сказать, что это был плодотворный период, но все же я написал там большой рассказ «Немужик», очень не похожий на то, что я писал раньше. Екатеринбург же тянет к себе. Кажется, это мой город. И писательская среда там богатая. И пишется тоже не так, как писалось в Москве. Даже у меня стало проступать в прозе нечто мистическое… Что ж делать, под Екатом, говорят, разломы, от их влияния не спрячешься! Читайте также: Писатель Валерий Шульжик: Нам необходима нравственная цензура