Дайте героиню без летального исхода!

«У меня здесь столько работы, что некогда обращать внимание на то, чихнул рядом кто-то или нет. И я перестала болеть»

Ожидаемое и потрясающее событие произошло в конце марта на Приморской сцене Мариинского театра – премьера оперы Сергея Прокофьева «Война и мир». Произведение невероятного масштаба, поистине эпохальное, сегодня, в год юбилея Великой Победы, оно звучит актуально как никогда. Публика была в восторге…

Мария Суздальцева, солистка Приморской сцены Мариинки, исполнила в опере партию Наташи Ростовой. И была в этой роли не просто органична, она словно жила на сцене жизнью «волшебницы Наташи» – легко, естественно, на одном дыхании…

Мама-то как в воду глядела!

– Партию Наташи Ростовой я исполняла впервые, – рассказывает Мария. – Сложно ли шла работа над спектаклем? И да, и нет. Да, сжатые сроки подготовки. О назначении на партии мы узнали за полтора месяца до премьеры. Надо же было выучить! А если взять в расчет, что это Прокофьев, ХХ век, современная музыка, станет ясно: было совсем непросто. Выучить партию классической оперы, того же Верди, Пуччини, композиторов-романтиков намного проще, чем современных композиторов. Даже попадать в ноты у Прокофьева гораздо сложнее.

Но я так люблю свою работу, она такая увлекательная, что мне не хочется говорить «сложно», хочется сказать «интересно». Глубокая работа, интересная, требующая колоссальной собранности, вовлеченности…

– Одно дело выучить партию, другое – войти в образ Наташи. Это было сложно?

– Интересно! Когда только начинала учить партию, вместе с концертмейстером разбирала клавир, ноты, было сложно. Технически. А потом я стала думать о самой героине: почему она поступила так (притом что я, Мария Суздальцева, в той же ситуации поступила бы иначе), почему так подумала? Потом пришел вопрос: а почему Наташа вообще всех очаровала, чем? Было непонятно. Но Наташа по сравнению с другими партиями быстро мне раскрылась, стала близка и понятна.

Здесь очень помогло то, что сценические репетиции начались практически сразу. Обычно на выучку партии дается месяц-другой, ты работаешь сам и с концертмейстером, затем с дирижером, а потом, ближе к премьере, встречаешься с режиссером. С «Войной и миром» вышло наоборот. Очень мало времени было на разбор и выучку материала, и первой во Владивосток приехала режиссер-постановщик Кристина Ларина. У нас еще не было спевок с дирижером, но уже начались постановочные репетиции. С сырым, еще невыученным материалом приступили к разбору спектакля. И Кристина подсказала, как трактовать мою героиню, выстраивала мизансцены. Я сама еще не успела найти для себя ответы на все вопросы, а Кристина уже многое мне открыла, объяснила: почему Наташа повела себя так или иначе, почему так отреагировала. И все сложилось! Появилась гармония.

Тут еще важно вот что. Одно дело Наташа Ростова в романе Льва Толстого. Каждый, кто его прочитал, ее образ может трактовать по-своему. А в опере Наташа – это уже трактовка Прокофьева, его представление о героине. Он точно выразил свое отношение ко всем героям, к их взаимоотношениям. Музыка – язык, не требующий перевода. Она и помогла.

В итоге у меня не было противопоставления моего понимания Наташи с трактовкой режиссера и композитора. 

В спектакле Наташа – живая и естественная, ничего высосанного из пальца. 

– Как вам кажется, Наташа из романа и Наташа в опере – одна и та же героиня?

– Я бы не сказала, что она другая, но, на мой взгляд, Наташа в опере более глубоко раскрыта. Ее эмоции, ее история выведены на первый план. Потому что ее история главная в опере. У Прокофьева Наташа на первом плане, ей уделено больше времени, внимания. Она раскрывается глубже, ее роль важнее, чем у Толстого.

– Вы, кстати, в школе роман прочли?

– Ну как и все школьники. Но тогда он прошел мимо меня.

– А могли себе представить, что будете петь Наташу Ростову?

– Интересный вопрос. Дело в том, что в моей жизни, как и у любого человека, огромную роль играет мама. И я в своей жизни помню нескольких героев, про которых от мамы слышала только восторженные отзывы. В детстве она называла меня Царевной Лебедью (и я исполнила эту партию, приехав во Владивосток), а в пору моей юности много говорила о Наташе Ростовой. Помню, для мамы Наташа и ее первый бал были чем-то судьбоносным, что должна ощутить каждая девушка… Так вот, если партию Царевны Лебеди я ожидала, она подходила мне по голосу, была подготовлена, то Наташа – нет. Это была абсолютная неожиданность. И в мыслях не было. Но мама-то как в воду глядела, выходит!

– Вам выпало сыграть одну из самых известных русских женщин XX века. В отечественной культуре, пожалуй, только Татьяна Ларина столь же знаменита…

– Мне кажется, Наташа Ростова даже не просто русская, а мировая женщина! Она – сам лейтмотив жизни, сама весна, энергия, радость, само солнце! Вот Татьяна – чисто русская героиня, да. А Наташа – абсолют женственности.

Ну за что-то же ее взяли…

– С детства мечтали быть оперной певицей?

– Просто певицей. Точно помню, что представляла себя на сцене перед огромным залом, который неистово аплодирует. Об опере задумалась гораздо позже. В музыкальной школе и колледже я училась по классу фортепиано. Получила серьезное образование, участвовала в конкурсах. И только к окончанию колледжа (для меня самой все еще частично тайна, как же так все поменялось) я вдруг поняла, что дальше хочу учиться как певица. И поступила в консерваторию на вокальное отделение. Удивила всех! Кроме родителей: мама у меня всегда готова ко всему, а папа сказал, что всегда был уверен, что я буду певицей. 

Но это было верное решение. Моя работа, моя стезя – это не только исполнительство, но и творческая составляющая, актерская. И мое естество требовало реализации этой составляющей, не хватало мне этого. 

Хотя учеба на фортепианном отделении дала мне очень много. Пианистов (так негласно заведено) готовят более серьезно, у них другая программа: гармония, сольфеджио. Эти предметы на порядок выше, они дают очень хорошую базу.

– Поступив в консерваторию, вы оказались среди тех, кто учился вокалу с детства, а вы вот пришли как бы со стороны. Сложно было?

– Не то чтобы сложно… Расскажу такую историю. Несмотря на то что я занималась фортепиано, пела я с детства всегда, везде и всюду и считала, что спеть могу все. Поступая, уверена была, что все будет отлично и поступлю в числе первых. Но вдруг… Я получила по специальности довольно низкие баллы – 75, а многие получали по 95–100. И на бюджетное отделение попала в конце списка! Это слегка отрезвило, что ли…

Помню, как мой педагог, которой я благодарна за каждый день учебы, прослушав меня на первом уроке (а я пела, как мне казалось, отлично), вздохнула и сказала концертмейстеру: «Ну… За что-то же ее взяли… Будем искать». Вы представляете, что со мной было? Но у меня стойкий характер! Я никому ничего не сказала, даже маме. Три месяца, сжав зубы, я работала, работала и на первой сессии по специальности получила пять! «От сердца отлегло», как поет Любаша в «Царской невесте». И дальше моя учеба уже не была такой нервной. А мой педагог стала моим другом, настоящим учителем, мы и сегодня общаемся.

– Словом, вам удалось всем доказать…

– Нет! Я никому ничего доказать не старалась, кроме себя. У меня вообще в характере есть такая черта: на меня никогда не действовал соревновательный момент. 

Может быть, в том числе поэтому, кстати, я и оставила фортепиано. В колледже у меня был замечательный педагог, но она все время пыталась как-то подстегнуть, замотивировать меня именно через сравнение с кем-то. И если мне говорили, мол, эта девочка тебя обойдет, сделает лучше, я пожимала плечами и отвечала: хорошо. Со мной такая стратегия не работает! Мне не хочется и никогда не хотелось кому-то что-то доказывать. Смысл не в том, чтобы кого-то победить или быть лучше другого. Для меня смысл успеха в самом успехе. Когда ты исполнила арию и зал непритворно приветствует тебя, ты понимаешь, что все было как надо, – вот это успех.

Вы тепловоз, Мария. А везете тележку

– То есть в консерватории вы окончательно поняли, что выбрали единственно правильную дорогу в жизни?

– Если бы! Были очень личные переживания, не стану вдаваться в подробности. Я просто целый год по специальности не работала. Еще во время учебы в консерватории я стала солисткой филармонии, в аспирантуре – солисткой Ростовского музыкального театра. А после год провела вне театра. Уволилась, уехала в Москву, занималась совсем другим. Мне хотелось разобраться с внутренними противоречиями.

А потом все стало на свои места. Я разобралась с тем, что меня терзало. Поняла: могу работать и вне театра, но только в театре отдаю столько, сколько хочу, сколько могу отдавать, чтобы выложиться на все сто. Мне однажды именно в тот год сказали: вы тепловоз, который должен везти за собой поезд, а вы везете тележку. Это была правда. И я вернулась в театр.

Я люблю, когда кипит бешеная работа, когда в короткие сроки нужно сделать многое, когда творческая жизнь бьет ключом. Вот это мое! Как только работа заканчивается и, кажется, можно отдохнуть, восстановиться, мне становится грустно. Конечно, у меня есть увлечения помимо театра, да просто книжку почитать, но я готова отдать этому день, ну два, а потом давайте опять этот накал, этот бешеный график!

– Почему вы выбрали Приморскую сцену Мариинского театра?

– И я ее выбрала, и она меня. Когда внутри тебя складывается гармония, вокруг тоже все начинает складываться так, как нужно, приходит то, что нужно. Когда ушли все мои терзания насчет жизненного пути, буквально на следующий день мне позвонили из Владивостока и пригласили сюда. Я согласилась без малейших сомнений! И очень довольна своим решением.

  Владивосток мне понравился. Я родом из Краснодарского края, люблю природу. Сейчас живу на Русском острове, и мне сложно представить что-то лучше. Такая природа рядом! Такое море! Они позволяют мне быстро восстанавливаться, отдыхать. Сам город я пока изучила меньше, в основном в центре бываю, и он мне очень нравится.
А как я люблю владивостокский морской соленый воздух! Такой прекрасный! Мне казалось, что до приезда сюда я болела постоянно, а за целый сезон во Владивостоке ни разу не простыла даже. 

– Как складывается ваша карьера, вас тоже устраивает?

– О да! На сто процентов. Я в театре второй сезон, а у меня уже 14 партий, главных и второстепенных. И это здорово.

– Да вы трудоголик…

– Когда я была пианисткой, меня называли лентяем. А как вокалистку все называют трудоголиком. Я не могу сказать, что это именно так. Я не отличница, не перфекционист. Но меня настолько увлекает моя работа, что со стороны это похоже на синдром трудоголика. Я много работаю, но не могу назвать это работой. Мне так это нравится, так меня вдохновляет, что я уже сейчас жду новые партии, новые постановки.

Могу бежать, могу лежать. Не переставая петь

– А вне театра поете?

– Всегда и везде. Свои партии, чужие, что услышу. Мне друзья как-то сказали: «Никогда не встречали человека, который бы так пел». «Как – так?» – уточнила я, ожидая потрясающих эпитетов. «Постоянно!» – ответили мне.

– Когда вы работаете над образом, чему уделяете больше времени – самой партии или ее художественному воплощению?

– Сейчас, имея опыт работы в театре, скажу так: это равнозначные вещи и очень тесно переплетенные. Чем лучше ты вживаешься в роль, проживаешь свою героиню, тем лучше ее поешь. И наоборот: чем лучше делаешь вокальную партию, тем вернее создаешь образ. Потому что музыка – это тайна, это чудо; образ героини в музыке прописан идеально. Музыка объединяет в себе то, что нужно сыграть, и то, что нужно сказать.

– Опера, особенно классическая, – жанр, в котором мало движения. Нечасто оперные героини бегают, прыгают…

– Мне всегда хочется движения! Как бы ни была сложна ария вокально, мне легче ее спеть, если я двигаюсь. Вот партия Наташи Ростовой: я на сцене и бегала, и прыгала, и даже лежа на спине пела несколько фраз. И мне было комфортно и удобно. Конечно, после бега или работы с какими-то предметами дыхание может сбиться. Но к этому приспосабливаешься. Чуть больше репетиций – и все прекрасно.

Вообще, то, будет ли певец подвижен на сцене, сегодня зависит от режиссера и его трактовки. Современные постановки полны движения, энергии. Это требование времени. Время ускоряется, мы – другие, нам нужно все быстрее. Поэтому и опера меняется, зрителю сложно воспринимать происходящее без картинки.

– Опять же в классических операх крайне редко случаются хеппи-энды. Большинство ваших героинь, за редким исключением, в финале либо несчастны, либо уходят в мир иной – какой-то летальный исход…

– Фактически все умирают, да. Лючия, Марфа, Джильда… Ну вот хоть Наташа счастлива. Я нормально к этому отношусь, люблю своих героинь, но хочется уже кого-нибудь повеселее! Хочется спеть Адину из «Любовного напитка», Норину из «Дона Паскуале», Розину из «Севильского цирюльника». И современной опере была бы рада, но, увы, не вижу на больших сценах современных композиторов, которые бы создавали оперы–шедевры. Но надежды не теряю!

– Опера – это еще и костюмы. Случалось носить неудобные, тяжелые костюмы на сцене?

– Ну так, чтобы костюм сильно мешал, нет. Хотя чаще всего исторические костюмы очень тяжелые. В той же «Царской невесте» на Марфе несколько платьев, они ношей висят на плечах, тяжеленные. И в итоге нормально, что певица теряет за спектакль от килограмма до двух.

– Есть такой стереотип, что оперная дива всегда пышных форм, а вы тоненькая, хрупкая…

– Ну этот стереотип Анна Нетребко давно порушила, да и многие великие певицы до нее… Сегодня мы так много знаем о спорте, о правильном питании, что вес можно легко контролировать. Я не хожу в тренажерный зал, но обожаю долгие пешие и велопрогулки. Да и на сцене сейчас оперные исполнители двигаются куда больше. Нельзя, как раньше, полспектакля простоять. Сегодня пока все мизансцены, которые тебе режиссер придумал, пробежишь, с тебя семь потов сойдет.

И вдруг зал встал…

– Как вы бережете ваш инструмент – голос? Табу на мороженое?

– Я лично уверена, что проблемы с голосом чаще всего имеют психологическую подоплеку. Учась в консерватории, я много переживала по поводу голоса: волновалась, мороженое не ела, холодным не дышала, куталась. Но болела часто. А вот на Приморской сцене… Я уже научилась не волноваться, научилась правильно думать. У меня здесь было столько вводов, столько работы, что некогда было обращать внимание на то, чихнул рядом кто-то или нет. И я перестала болеть. Голос – инструмент, который надо беречь без фанатизма. Кстати, я знаю, что голос любит кальций. Если осип, охрип – самое верное средство.

– Ваша семья – это…

– Мама и два брата, у них уже свои семьи. Когда я поехала во Владивосток, они были рады, потому что понимали, что мне это необходимо. К тому же мы уже привыкли жить в разлуке. Один брат на Кубани, другой в Москве, я училась в Майкопе, потом в Ростове, потом жила в Москве. Мы – семья, но встречаемся нечасто. Сегодня связь держать проще – телефон помогает.

– А кроме работы в вашей жизни что-то есть? Может, вы, например, крестиком вышиваете?

– Да, вышиваю.

– Серьезно?!

– Вполне. Не так, чтобы часто, но люблю это. И рисовать люблю. Но особенно – гулять. Вот недавно с коллегами были в сафари-парке, как это здорово! Люблю читать. Самую разную литературу. Когда-то очень любила Достоевского, читала его и критиков, которые разбирали его произведения. Сейчас много читаю о психологии, о силе мысли и подсознания, о психосоматике. Учусь мыслить конструктивно, созидательно, творчески.

– А то самое чувство, которое вы представляли себе в детстве: вы стоите на сцене перед залом, и он кричит вам «браво», его вы уже пережили?

– Да! Мне аплодировали, бисировали и в то время, когда я в филармонии работала. Но тогда я была еще так молода и неопытна, что не осознавала ничего, что было до и после выступления, так меня захватывал сам процесс. А первое осознанное понимание «вот, это оно!» пришло в Барселоне. Это были мои первые гастроли, зал «Палау де ла музыка» с красивейшим витражом… И вот где-то в середине концерта, после очередного выступления зал вдруг встал. И так неистово кричал, топал, аплодировал. И я поняла: это то, о чем мечталось в детстве! Просто незабываемо.

Фото предоставлено Приморской сценой Мариинского театра