ИГОРЬ КАРТАШЕВ: Я ПОДСЕЛ К ЮРИЮ БОГАТЫРЕВУ ПРЯМО В БАРЕ, И РАЗГОВОР ЭТОТ ПЕРЕВЕРНУЛ МОЮ ЖИЗНЬ

Актеру Театра им. Вахтангова, заслуженному артисту России Игорю Карташеву есть чем заняться в период самоизоляции. Талантливый человек, как известно, талантлив во всем: Игорь по первому образованию – профессиональный художник. Спектакли в театре, востребованность на радио и телевидении, съемки не оставляют ему особого времени заниматься живописью, но сейчас – самое время достать кисти, краски и мольберт. И прямо с крыльца дачного домика запечатлеть «сады и электрички», которым, по меткому выражению Бориса Пастернака, «холодно от кружки синевы со льдом».

– Игорь, мне бесконечно нравятся ваши картины, будь то залитая солнцем казахская степь, заросшая красными тюльпанами, задворки деревенских двориков, за которыми виднеется церквушка или задумчивая есенинская Шахразада… Не жалеете, что в какой-то момент попрощались с профессией художника и стали артистом театра? Вы ведь были уже состоявшимся и успешным мастером?

– В каком-то смысле профессия художника – всегда со мной. Я знал это и в том момент, когда уезжал в Москву поступать в Щукинское театральное училище. Хотя вы правы: картины мои к тому времени уже висели в музеях, проходили мои выставки, и все, в общем-то, устраивало. Но нота одна все же была не спета – меня, как магнитом, манил театр. Тем более что в советское время художник зарабатывал в основном на портретах членов политбюро. Заказов таковых было много, они кормили неплохо, но мало вдохновляли. А на нормальную живопись времени почти не оставалось.

– И как же вы решились на столь крутой вираж в своей жизни?

– Я жил в то время в своем родном городе.

– В Алма-Ате, где «базары стонут от яблок и роз», как поется в одной из ваших песен?

– В Алма-Ате. Хотя песню про Алма-Ату я написал, уже переехав в Москву. А в тот вечер, о котором идет речь, я после работы зашел в бар выпить чашку кофе. За барной стойкой сидел Юрий Богатырев – его театр был у нас в городе на гастролях. Я присел рядом, заказал кофе. Есть артисты, к которым я бы не подошел никогда в жизни, но Богатырев мне нравился. Я знал, что он тоже художник, это сближало. Поэтому, видимо, и решился представиться и заговорить. Он был не против побеседовать. Мы заказали коньячку. И как-то в процессе разговора я признался, что всегда мечтал стать артистом. Дед, бабушка, мама – все они были артисты, пели всю жизнь на оперной сцене. Богатырев вдруг предложил что-нибудь почитать. И я стал читать Цветаеву «Степана Разина» прямо в баре, за стойкой. А когда закончил, он твердо сказал: «Езжай, я точно знаю, что ты поступишь». Эти слова явились щелчком. Я понял, что никогда себе не прощу, если хотя бы не попробую.

– Вы поступили на курс к Евгений Рубеновичу Симонову, режиссеру Театра им. Вахтангова. Что дало вам общение с ним?

– Евгений Рубенович был аристократом до мозга костей. И поэтом. Он провидчески говорил слова, в которые тогда мало кто верил: «Мальчишки, пьесы на производственные темы – шелуха, она отвалится, останется только поэтический театр». Всегда подтянутый, в накрахмаленной белоснежной рубашке и бабочке, он мог часами играть на рояле Шопена, читать на память Пушкина. Или обожаемого им Пастернака. Симонов нашему курсу «поставил руку», вселил веру в себя. Если что-то не получалось, он мог сказать: «Дорогой мой, имей в виду, ты – лучший артист следующего тысячелетия! Я не видел лучше даже во МХАТе!» Это была, конечно, полная «фигня», мы это понимали, но каждый выходил от Мастера окрыленным.

– Сегодня вы играете в спектаклях вахтанговского театра знаковые роли – Короля Эдуарда IV («Ричард III»), Ивана Флягина (“Очарованный странник”), N.N. (“Лепорелла” – “СТЕФАН ЦВЕЙГ. Новеллы”), Модеста Илецкого (“Брюсов переулок”), Креона (“Медея”), Гусара (“Евгений Онегин”). Вы выступаете с сольной программой “Я думаю о ней…” на сцене вахтанговского Арт-Кафе. Ваши романсы на стихи Пастернака, Набокова, Северянина, Бродского собирают полный зал, билеты раскупаются мгновенно. Любопытно, помогают ли навыки художника музыканту Игорю Карташеву?

– Если вы вчитаетесь в ранние стихи Пастернака, то поймете, что они сродни импрессионизму: их смысл дробится и ускользает от понимания, при этом создавая настроение. В какой-то момент, когда я писал к ним музыку, то понял, что Пастернак, как истинный художник, вводит нас в реальность, которую нам и не надо до конца понимать. Ее надо просто воспринимать: «ах!» – и мурашки побежали по коже. Это одна из граней искусства. В романсах мне всегда важно передать именно атмосферу стихов. У Пастернака это тональность февральской метели, потрескивание свечей, призрачные очертания фигур в городских сумерках, ритм мартовской капели. «А-ля прима» – есть такое понятие в живописи, когда пишешь акварелью по сырому, сиюминутно. Исправить ничего невозможно, положил краску – либо получилось, либо нет. Если нет – надо скомкать лист и выбросить. Это самый сложный вид живописи, нужно быть мастером, чтобы работать в этой технике. И в романсах, как ни странно это прозвучит, я стремлюсь использовать именно эту технику.

Елена Булова