Воображаемые сообщества и реальные последствия: как карантин влияет на отношения между населением и государством

Простой моральный выбор?

В первых числах апреля — когда начался локдаун — мы наблюдали уникальную картину: необыкновенное единство населения и государства. Уровень поддержки предлагаемых мер по противодействию эпидемии был запредельным — 93%. Угроза казалась слишком серьезной, а страх заболеть отодвигал на второй план перспективу утраты экономического благополучия и привычного объема гражданских прав и свобод.

К самоизоляции ни при каких условиях не были готовы только 7% опрошенных. А почти ⅔ воспринимали ее как оправданную меру защиты личной безопасности.

Половина опрошенных была уверена, что меры, принимаемые государством для борьбы с эпидемией, адекватны, а ⅓ считала их даже недостаточными в текущей ситуации. Всего 10% утверждали, что они чрезмерны.

Почему, независимо от возраста, места проживания, уровня дохода или политических установок, мы были готовы так легко согласиться с изменением привычного образа жизни и запереться в квартирах?

Выйти из дома означало не только рискнуть собственным здоровьем, но и подвергнуть риску окружающих. Нарушители, по логике респондентов, не просто игнорировали очередной запрет властей — они совершали преступление против общего блага.

Выбор между личной свободой и безопасностью других носит не административный, не экономический и даже не политический характер. Оппозиция «свобода против безопасности» получила моральную окраску. Тот, кто нарушает карантин, совершает «преступление» перед другими.

По мнению респондентов, нарушитель ставит под угрозу физический и моральный порядок, обеспечивающий единство сообщества. Он вызывает не просто непонимание или несогласие, но осуждение, гнев, ярость, неприятие (невозможность поставить себя на его место), желание наказать — «преступник» дегуманизируется.

И в этот момент действительно кажется естественным поставить вопрос о его умственных способностях и моральных качествах.

Воображаемые другие

Общность, о безопасности которой беспокоятся те, кто готов осуждать «нарушителей», существует лишь виртуально — как воображаемое сообщество. Оно отличается от реального тем, что опыт его переживания не может быть дан в повседневности. Мы не общались лично с большинством людей, которые отказываются от свободы в пользу безопасности. Поэтому, как утверждал политолог Бенедикт Андерсон, сообщество существует за счет эксплуатации ресурсов воображения: «…поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев-по-нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности».

Важно, что воображаемое сообщество «населяют» не реальные люди, с которыми мы знакомы. Мы оперируем не реальным опытом взаимодействий, а образами: другие — это не люди из плоти и крови, которые могут нарушать режим самоизоляции (и которых мы можем за это оправдать), — это обобщенные другие. Когда нарушителем оказывается знакомый человек, ситуация ломается, он перестает быть «преступником», в его пользу находятся аргументы, в то время как абстрактный другой вызывает лишь ненависть и осуждение.

Россияне не верят обобщенному другому (страна находится на одном из последних мест в индексе доверия по Edelman Trust Barometer), а потому не готовы полагаться на добросовестность своих сограждан. Именно в этот момент граждане вспоминают о государстве, действия которого должны быть направлены на обеспечение не только административного, но и морального порядка.

Патерналистские установки, свидетельствующие о надежде на то, что государство обеспечит соблюдение ограничений и наказание нарушителей-отступников, становятся общим местом даже среди тех групп населения, которые раньше их не разделяли. Но патернализм не может существовать в вакууме.

Надежда на государство, отказ от привычного образа жизни, слом повседневности могут быть оправданы только в том случае, если меры по борьбе с эпидемией будут эффективны, своевременны и единообразны.

Вопрос в одном: насколько оправданы наши ожидания стабильности?

Обманутые ожидания

Пандемия коронавируса — ситуация высокой неопределенности. Повседневность не успевает стабилизироваться, потому что обстановка меняется ежедневно: сообщения в медиа не создают консистентную картину, мнения экспертов зачастую противоречат друг другу, а положиться на «доверенные» средства информации невозможно. Коронавирус может выступать одновременно в образе легко излечимой формы гриппа и страшной болезни, от которой пациент за сутки умирает в агонии.

Коронавирус создает не только социальную, но и семантическую неопределенность. Привычные смысловые и ценностные ориентиры разрушаются. За счет этого эпидемия не только поражает организм отдельного больного, но «заражает» всё сообщество, видоизменяя как устоявшиеся отношения, так и моральный порядок. Общество в условиях пандемии напоминает город с высоким уровнем уличной преступности — не случайно призрак «лихих девяностых» вылез из платяного шкафа.

Этот призрак бродит по улицам опустевших городов: жизнь во время эпидемии задается аварийным сводом правил (необходимость тщательно мыть руки, пользоваться антисептиком, носить маску, сидеть дома, заказывать доставку еды, не посещать магазины), выполнение которых, однако, не гарантирует безопасности.

Даже этот список эффективных мер периодически пересматривается в зависимости от медицинских рекомендаций и исследований: постулируется то польза, то вред одиноких прогулок, курения, прививок от туберкулеза etc. Однако вера в любой устойчивый набор таких мер гарантирует достаточный уровень морального согласия — достаточный для того, чтобы образовать солидарность изолированных и стабилизировать повседневность.

Уровень согласия снижается одновременно с ужесточением мер контроля (введение электронных пропусков, контроль за перемещениями по данным сотовых операторов и т. д.) и ростом страхов в отношении будущего.

Закрытие предприятий, рост безработицы, принудительная самоизоляция — это меры, которые мы готовы перетерпеть в перспективе 1-2 месяцев, однако введение цифровых пропусков приближает предел терпения.

Во-первых, уверенность в том, что «в любом случае нет свободы для тех, кто заболеет или умрет», а также одобрение карантинных мер в обмен на безопасность имеют пределы. Эти ограничения связаны с эффективностью действий властей: если самоизоляция эффективна — они будут поддержаны, если нет — поддерживать их и осуждать нарушителей нет никакого смысла. Впору самому становиться нарушителем.

Именно с этой нехитрой зависимостью связано осознание и гражданами, и наблюдателями приближения к пределу терпения карантинных мер. Оно обусловлено недостаточной прозрачностью органов власти: полумеры (самоизоляция в рекомендательном по факту режиме) не заменяют «настоящих», по мнению наших респондентов, действий (карантин и жесткие наказания за его нарушение, но понятные правила и обеспеченность). Патернализм, принимаемый осознанно и с лояльностью к сильному государству, уступает место партизанским стратегиям поведения.

Во-вторых, население отмечает, что значительная часть действий правительства направлена не на борьбу с коронавирусом, а на вторжение в частную жизнь граждан и обеспечение тотального контроля за их поведением. Граждане готовы жертвовать правами и свободами обобщенного другого, ориентируясь на опасность коронавируса, но как только вводятся меры изоляции, которые ударяют непосредственно по ним, доверие к властям резко снижается.

Пока требование соблюдать самоизоляцию остается рекомендательным, человек соглашается следовать ему добровольно, потому что сознательно стремится к безопасности — личной или сообщества. Цифровые пропуска, рассуждения о возможном вводе войск, переоборудование хосписов в больницы для лечения COVID-19 раскручивают маховик институционального недоверия.

Недоверие порождает культуру подозрения: мы перестаем верить в то, что государственные институты действуют в наших интересах. Как только рекомендательные меры превращаются в обязательные, моральная дилемма изменяется — на первый план выходит не безопасность конкретных людей, а защита государства.

Возникает вопрос: в чьих интересах введен режим самоизоляции — в интересах граждан или государственных институтов? Не пытается ли государство навязать нам новые правила игры, которые не будут отменены после окончания пандемии?

Росту институционального недоверия способствуют постоянно меняющиеся правила игры — вводятся новые ограничения, создаются и опровергаются слухи, провозглашаются и отменяются выплаты, появляются и закрываются возможности. Проще говоря, по мнению наших респондентов, в условиях пандемии государство не способно создать единого, понятного и прозрачного институционального поля.

Не успевая осмыслить и ужиться с одним декретом, население встречает в очередном новостном выпуске другой — каждый раз привыкая к новой реальности. Люди не понимают: что законно, а что нет; когда всё закончится; почему вводятся одни меры, а не другие.

Наконец, параллельно с этим у большинства заканчиваются сбережения и ухудшается самочувствие, как физическое, так и психологическое. Вместе с осознанием того, что власть, оказывается, может быть недостаточно эффективной в плане обеспечения физического здоровья граждан, понемногу приходит и страх, касающийся безопасности экономической. Это страх не сегодняшнего, а завтрашнего дня.

Что, если неэффективные меры по самоизоляции окажутся не просто неэффективными (можно партизанить), но опасными в долгосрочной перспективе? Дилемма «безопасность или свобода», почти единодушно решенная в пользу безопасности, уходит в прошлое. Сейчас выбор стоит между безопасностью сегодня и безопасностью завтра.

Болезненное столкновение с реальностью

Москва первой столкнулась не только с эпидемией, являясь теперь самым большим ее очагом на территории РФ, но и с экономическими последствиями самоизоляции. Поэтому москвичи раньше ощутили на себе реальные последствия карантина и начали беспокоиться об экономике и личных правах больше, чем о коронавирусе.

Как только в регионах вводятся жесткие карантинные меры, начинается повторение московского сценария, только в регионах ситуация быстрее взрывается, так как уровень сбережений и запас финансовой прочности там намного ниже. Например, во Владикавказе начались массовые протесты против режима самоизоляции: демонстранты заявляют, что не понимают, почему они должны терять работу, сидя дома, если статистика по количеству заболеваний, с их точки зрения, явно свидетельствует о переоценке опасности коронавирусной инфекции.

Дихотомия «жесткие меры и введение ЧС» или «рекомендательные меры и надежда на сознательность граждан» оказывается ложной — гораздо важнее не конкретные предписания, а их легитимация, возможная только в регистре стабильности и прозрачности. Дискурсивные меры воздействия на нестабильную сборку под названием «коронавирус» оказываются эффективнее мер гигиенических и дисциплинарных.

Руководства о дозволенном на самоизоляции устаревают быстрее, чем пишутся.

Неэффективные институциональные решения увеличивают нестабильность, что приводит, в свою очередь, к необходимости новых регуляторных решений — в итоге формируется порочный круг.

Постоянные нарушения повседневного порядка не позволяют сформироваться предсказуемой жизни. В ситуации затяжного кризиса, когда медицинские риски усиливаются экономическими, население заинтересовано в благе для конкретных людей (себя, своих близких, знакомых), а не воображаемого сообщества. Моральные дилеммы уходят на второй план, а на первый выходит императив выживания.

Именно поэтому политически эффективными в данной ситуации были бы прозрачные по характеру меры, работающие на понимание текущих действий властей и формирование образа будущего, что станет способствовать принятию вводимых ограничений. Турбулентность открывает запрос на рациональные, релевантные, прозрачные действия, а не на спорадические проявления политической воли.