Трезвый монархизм

в размышлении о царствовании Николая I Самодержавие как проблема Бездумное приятие монархической идеи несостоятельно так же, как и бездумное ее отрицание. И то, и другое — всего лишь мечта, одна розовая, другая ожесточенная. Воцарился бы царь и всё бы выправил... Как? Опираясь на кого? На верноподданных? Сколько же их найдется? Есть ведь и другая мечта, другого «подданства». «Долой самодержавие!» — лозунг, вполне сохраняющий и поныне разрушительный свой заряд. Тут сказывается глубокий антимонархический настрой (монархофобия даже) нашей интеллигенции, который впитывался и впитывается с молоком секуляризированной культуры, имеет историю очень давнюю, лет в 150, не меньше. С ним сочетаются порой и серьезное знание, и православная вера. Так что стороннику монархии негоже предполагать, будто брат его, будучи антимонархистом, возьмет да отбросит свои заблуждения... Да с какой же стати? Ты вот не трудишься над чем-нибудь, над чем должен был бы трудиться, « не удосуживаешься »! А он почему вдруг должен взяться за труд преодоления своих представлений? Тем более, что вовсе не одинок в них. Уже тридцать лет мы живем, освободившись не то чтобы вовсе от лжи, но от жизненной необходимости иметь с ней дело, к ней приспосабливаться. Это означает возможность правды, и если б мы нашли друг с другом согласие, то правды общей. На согласие друг с другом, очевидно, рассчитывать не приходится, и тут есть, на мой взгляд, вот что главное, что более всего огорчительно. « Мы живем, под собою не зная страны » (Мандельштам), только теперь не со страху, как было во времена Мандельштама, а просто по безразличию — к собственной истории, « какой нам Бог ее дал », оставаясь, как и в советское время, от нее оторванными, как бы сами от себя отказавшимися. Но закваска есть, значит, есть и надежда, что вскиснет. Когда слышишь Антона Долина, как он лихо «разделывает» фильм «Союз спасения» (2019; первый, пусть и небезупречный, правдивый фильм о декабристах), берет, конечно, тоска — ибо хорошо понимаешь: Антон есть «властитель дум» современной молодежи, и молодые люди разнесут его мнение по друзьям и знакомым, а те — дальше... Влияние Долина мне знакомо по собственному внуку. Другой властитель дум, живой, обаятельный, далекий от теплохладности, принимающий близко к сердцу то, что у нас происходит, умеющий высказать взвешенное, серьезное слово, позволил себе шутку, неважно, насколько оправданную в собственной меткости, ибо не в цель попадающую, но либеральному сознанию льстящую. А именно, употребил выражение « православие, самодержавие, доходность ». Общий восторг: долой самодержавие! Сей крепкий лозунг получил обоснование в объемном труде известного журналиста Михаила Зыгаря (автора книги «Вся кремлевская рать», М. 2015) «Империя должна умереть» (М.2017), написанном живо, своеобразно построенном, во многих деталях весьма интересном. Для Зыгаря самодержавие — душитель свободы, а революционеры — ее герои. Итак, есть закваска православная и связанная с традицией, а есть закваска либеральная (живущая порой и в интеллигентных православных, причем необязательно исповедующих так называемое «православие лайт»). Первая вскисает, но и вторая — вполне жива, «исчезать как дым» не собирается. И поделать тут можно только то, что вспомнить простое изречение старца Сампсона: «Пусть как хотят» . Самодержавие было укладом российской жизни сотни лет. Возможно ли его возрождение после такого разрушения, какое имело место? Говоря по человеческим меркам и имея перед глазами феномены настоящего, вряд ли возможно, « не видно » того. Но это не означает, что не нужно стремиться к правде в данном вопросе. Опять же, думая о нынешнем, постсоветском российском культурном человеке, очень трудно представить, что он возьмется за книги, «перпендикулярные» его привычным воззрениям. «А-а, – махнет он рукой, – знаем мы этих ...» Но это не значит, что правда о нашей стране должна замалчиваться. Предлагаю вниманию читателя пример лояльности к российскому самодержавию и лояльности нормальной, не мечтательной и не напористой. Речь пойдет о том, как известный российский филолог, литературовед, писатель и историк Борис Тарасов пишет об Императоре Николае I и его времени. На мой взгляд, по поводу этой личности и отношения к ней возможен нормальный, спокойный разговор. А ведь он был оболган не меньше, чем его правнук. Если расхожая оценка последнего — «слабый царь», то «Палкин» — столь же расхожее мнение об Императоре Николае Павловиче. Но отвести клевету от благодетеля Пушкина и отца Царя-Освободителя проще, клише остаются, но нет приговоренности, имя не так задевает... О Борисе Тарасове Борис Николаевич Тарасов (р.1947) известен широкому читателю как автор книг о Петре Чаадаеве и Блезе Паскале. Каждому из этих имен Тарасов, так можно выразиться, дал новую жизнь. Им не только написана яркая биография французского ученого и мыслителя (Б.Н. Тарасов.«Паскаль» М. Молодая гвардия. ЖЗЛ.1982), но показано, какую роль он сыграл для русской мысли (Б.Н. Тарасов. «Мыслящий тростник. Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей». М.2009 ). Что же касается Чаадаева, то благодаря Тарасову («Чаадаев». М. Молодая гвардия. ЖЗЛ. 1986) начинаешь понимать, что Петр Яковлевич вовсе не был хулителем России: его творчество, связанное с мыслями об отечестве, отнюдь не сводится к первому философическому письму, да и оно написано не ради хулы. Неожиданную мысль сообщает читателю Тарасов: объявление Чаадаева сумасшедшим было, по мнению близких к нему и к высокопоставленным кругам современников, своеобразным благодеянием со стороны правительства, предупреждавшим более суровые мер ы: как-то же оно должно было реагировать на первое философическое письмо! А тут был выход из положения... Так, читая биографию Чаадаева, освобождаешься от представлений-клише и в отношении к нашему философу, и в отношении к его времени, т.е. времени Николая I. Б.Н. Тарасов Б. Тарасовым (как составителем и автором комментариев) издан двухтомник «Николай Первый и его время» (М. 2000) https://eknigi.org/istorija/162530-nikolaj-pervyj-i-ego-vrem... Это сборник материалов, подзаголовок которого гласит: «Документы, письма, дневники, мемуары, свидетельства современников и труды историков» , дающий читателю правдивый и трагический портрет «рыцаря самодержавия» . В недавнее время в издательстве «Алетейя» вышел четырехтомник трудов Б.Н.Тарасова (СПб, 2017), в настоящей статье мы будем следовать, главным образом, этому изданию, а именно второму тому под названием «Дело идет об истине... О России» и первому очерку в нем «Рыцарь самодержавия» . В оценках деятелей XIX века В ХХ веке личность Императора Николая I подверглась, как было уже отмечено, беззастенчивой клевете, что было связано и с клеветой на Пушкина как на певца свободы и только свободы. При всей сложности отношений царя и поэта, второй был предан первому без лести и, как пишет Тарасов, «отмечал несомненные достоинства и петровский масштаб его личности» . Славянофилы переживали при Николае I неприятие со стороны власти, даже гонения, тем не менее, один из видных мыслителей этого направления, Ю.Ф. Самарин говорил о «благородной простоте обаятельного величия» Царя. По свидетельству Ивана Аксакова, как пишет Тарасов, «с величайшим уважением» отзывался о Николае I Ф.М. Достоевский, несмотря на то, что по воле Императора, за участие в кружке петрашевцев был подвергнут «гражданской казни» и оказался на каторге. Б. Тарасов привлекает и сторонние отзывы. Так, французский поэт и политический деятель А.Ламартин писал: «Нельзя не уважать Монарха, который ничего не требовал для себя и сражался только за принципы» . Константин Леонтьев называл Николая I «великим легитимистом» и «идеальным самодержцем» . А по словам Владимира Соловьева, приводимым Тарасовым, «в императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания» . Без страха и упрека Великий князь Николай Павлович Романов принял бремя царской власти за полгода до своего тридцатилетия. Начавшееся трагически, с необходимости подавления восстания, его царствование трагически завершилось: он умирал, сознавая грядущее поражение в Крымской войне, во время осады Севастополя. Николай в молодости Дата 14 декабря 1825 года для многих наших соотечественников остается датой героической... Так и было, только нужно поставить все с головы на ноги. Тарасов цитирует В.А.Жуковского: «Какой день был для нас 14 числа! В этот день все было на краю погибели и все бы разрушилось. Но по воле Промысла этот день был днем очищения, днем ужаса, но в то же время днем великого наставления для будущего... Мы прожили вековой день... Государь отстоял свой трон... Отечество вдруг познакомилось с ним, и надежда на него родилась посреди опасности, устраненной его духом... Одним словом, во все эти решительные минуты Государь явился таким, каким он быть должен: спокойным, хладнокровным, неустрашимым... он покрылся честью в минуту, почти безнадежную для России» . До сих пор (современная молодежь, тот же Долин) Царю ставят в упрек пролитие крови на Сенатской площади. И не удосуживаются узнать о том, что приказ стрелять был отдан только после целого дня попыток разрешить ситуацию мирным образом, после тщетных увещеваний — прямо на площади! — со стороны самого Царя ( «Самое удивительное, что меня не убили в тот день» — говорил он впоследствии) и митрополита Серафима, после убийства Каховским графа Милорадовича. Обвиняя Царя, не думают и о том, как ему самому далось решение стрелять по восставшим. Тарасов пишет: «Сам же монарх испытывал «жгучую боль», которую, по его собственному ощущению, он не мог забыть до конца своих дней. «Я Император , – писал он брату, – но какою ценою, Боже мой! Ценою крови моих подданных!». Он глубоко сожалел, что не удалось мирно разрешить возникший конфликт, искренне старался разобраться в истинных причинах восстания и по справедливости оценить степень вины каждого заговорщика» . Другой выразительный пример мужества и жертвенности Государя — приезд в холерную Москву в сентябре 1830 года. В первом очерке второго тома собрания сочинений под названием «Рыцарь самодержавия» Тарасов рассказывает: «С сердечным соболезнованием получил я ваше печальное известие, – писал император московскому генерал-губернатору Д.В.Голицыну, – Уведомляйте меня эстафетами о ходе болезни от ваших известий будет зависеть мой отъезд. Я приеду делить с вами опасности и труды...» . / Очевидцы свидетельствуют об удивлении и радости москвичей, узнавших, что «царь в Москве». Рано утром 29 сентября огромные толпы народа шли к Кремлю, где у входа в Успенский собор митрополит Филарет: «С крестом встречаем тебя, Государь. Да идет с тобою воскресение и жизнь». В гуще народа раздавались голоса: «Ты — наш отец, мы знаем, что ты к нам будешь... Где беда, там и ты, наш родной». Приложившись к иконе Божьей Матери в Иверской часовне, император начал свое десятидневное пребывание в древней столице, наполненное беспрерывной деятельностью. Презирая опасность, он посещал холерные палаты в госпиталях, приказывал устраивать в разных частях города новые больницы и создавать приюты для лишившихся родителей детей, отдавал распоряжения о денежном вспомоществовании и продовольственной помощи беднякам, постоянно появлялся на улицах, дабы поднять упавший дух жителей. Ободренные москвичи стали охотнее соблюдать санитарные меры и соревноваться в пожертвованиях. Между тем, женщина, находившаяся в одном дворце с Государем, заразилась и умерла, несмотря на немедленно оказанную ей помощь. Постоянно общавшийся с ним слуга также скоропостижно скончался. По словам А.Х. Бенкендорфа, самого царя «тошнило, трясла лихорадка, и открылись все первые симптомы болезни. К счастью, сильная испарина и данные вовремя лекарства скоро ему пособили, и не далее как на другой день все наше беспокойство миновалось». Выполнив свою миссию, император отправился обратно в Санкт-Петербург и выдержал в тври, как и полагалось по закону, установленный каратинный срок. Его решительное и мужественное поведение вдохновило Пушкина на стихотворение «Герой», где рассказывается о смелости и милосердии Наполеона, будто бы посетившего чумный госпиталь в Яффе, и намекается на приезд царя в Москву. «Каков государь, - писал поэт П.А.Вяземскому, - молодец! того и гляди, что наших каторжников простит – дай Бог ему здоровья»» . Сторонник законности Б. Тарасов обращает внимание на то, как ревниво относился Император к соблюдению закона: «В министерских записках и журналах нередко можно было встретить его собственноручные замечания о том, что необходимо «держаться закона и никогда сего не забывать. Выступая перед членами Государственного совета, он специально подчеркнул, что устройство правосудия стало его главной заботой после восшествия на престол: «Я еще смолоду слышал о недостатках у нас по этой части, о ябеде, о лихоимстве, о несуществовании полных на все законов или о смешении их от чрезвычайного множества указов, нередко между собой противоречивых» . Главную причину подобного положения вещей Император находил в неупорядоченности старых законов при появлении множества новых. Поэтому в предельно сжатые сроки под руководством Сперанского (возвращенного из ссылки Николаем I — А.М.) II отделением собственной канцелярии царя была проведена колоссальная работа по инвентаризации и систематизации сорока пяти томов «Полного собрания законов Российской империи» , начиная с «Соборного уложения» 1649 года и вплоть до 1825 года. К 1833 году были изданы шесть томов законов, принятых уже при Николае I, а также 15-томный свод законов, расположенных по тематико-хронологическому принципу». Вручение ордена Сперанскому К освобождению крестьян Продолжаем знакомиться с очерком Б. Тарасова «Рыцарь самодержавия» : «Царю приписывали следующие слова: «Я не хочу умереть, не совершив двух дел: издания свода законов и уничтожения крепостного права. По мнению известного литератора А.В. Никитенко, первое желание было вполне осуществлено и могло служить украшением его царствования. Что же касается уничтожения крепостного права, то здесь дела шли не столь успешно, несмотря на горячее желание и решительные намерения императора. Он хорошо понимал важное значение для России крестьянского вопроса и осознавал не только нравственную несовместимость крепостного права с православными и самодержавными принципами, но и его экономическую нецелесообразность, сдерживающую хозяйственную инициативу, промышленное и торговое кровообращение. «Я не понимаю, – обращался царь к депутации смоленского дворянства, – каким образом человек сделался вещью, и не могу объяснить себе этого иначе, кроме как хитростью и обманом с одной стороны и невежеством — с другой». В разговоре с П.Д. Киселевым, которого он в шутку называл своим «начальником штаба по крестьянской части», он раскрывал давнюю озабоченность: «Видишь ли эти картоны на полках моего кабинета? Здесь я со вступления моего на престол собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить всех крестьян во всей Империи»» . Б. Тарасов показывает и то, как много было сделано в данном направлении, и то, сколь непростым, в разных отношениях, был вопрос освобождения крестьян. Царь Александр II не смог бы cтать Освободителем, если бы не огромная работа, проделанная в царствование его отца. Расцвет культуры Скажем прежде всего о «солнце нашей поэзии» Пушкине. Борис Тарасов напоминает читателю о благодеяниях Государя поэту. Последующие поколения могли как угодно расценивать их, но если взглянуть непредвзято, это были именно благодеяния. Достойно отдельного исследования изменение отношения Пушкина к монархической власти в России, переосмысление произошло во время ссылки в Михайловском, так что на встречу с Царем Пушкин ехал уже вовсе не разделявшим взгляды друзей-декабристов. Вскоре по возвращении из ссылки, по прямому поручению Государя, Пушкин пишет записку «О народном воспитании» . Она начинается со следующих слов: «Последние происшествия обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения» . Ниже читаем: «Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества; воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла» . Далее Пушкин цитирует царский манифест от 13 июля 1826 года. Исследователь вспоминает о признании Пушкина при встрече с Царем, что, если бы он оказался в столице 14 декабря, то примкнул бы к мятежникам. «Поступить иначе, - замечает Тарасов, - ему не позволили бы представления о товарищеской чести. Но теперь он полагал несбыточной надеждой устранить невежество, жестокость, неустройство жизни с помощью смены социально-политической системы. Шоры прекраснодушных мечтаний о «заре пленительного счастья» исчезали при понимании глубокого несовершенства человеческой природы» . Напомнив о патриотизме Пушкина ( «Клеветникам России», «Бородинская годовщина» ) и о горячем желании поэта участвовать «в живой истории не только лирой, но и прямой публицистикой» , Тарасов приводит слова Пушкина о желании создать журнал, в котором он «привлек бы к правительству людей полезных, которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению». Говоря о поддержки Н.В. Гоголя со стороны Царя, Тарасов не забывает и то, что Государь отнесся к «Ревизору» весьма самокритично! Царь поддерживал и художников (к примеру, П.А. Федотова), и артистов (П.А. Каратыгина). Не случайно, не только в отношение поэзии, но и культуры в целом назовут то время «золотым веком». Нельзя не упомянуть и о достижениях в науке и технике. Именно в николаевское царствование были созданы российские научные общества, открыты высшие учебные заведения как гуманитарного, так и естественно-научного направлений. Государь поддерживал научные издания и регулярно знакомился с соответствующими отчетами. «Царь прекрасно сознавал огромную роль умных, честных и без лести преданных людей» . В этом плане весьма характерен, подчеркивает Тарасов, выбор Императором В.А.Жуковского в качестве воспитателя Наследника. Автор цитирует философа Г. Шпета (1879-1937): «Верный инстинкт посказал Николаю Павловичу обратиться к Пушкину. Карамзин, Жуковский, Пушкин, кн. Вяземский и всё пушкинское были единственною возможностью для нас положительной, не нигилистической культуры» . Но, к сожалению, правительству Николая I, как пишет Тарасов, «не хватало вкуса и умения использовать таких людей, а легче жилось и дышалось среди пусть порою и морально несостоятельного, но привычного казенного верноподданничества» . Слово нелицеприятное Говоря о царствовании Николая I, Б. Тарасов не скрывает от читателя сложного характера Государя и черт эпохи, которые только и можно назвать, что неприглядными. Так, неизбежные трудности Царя в выборе достойных сотрудников усугублялись его осторожным и недоверчивым отношением к окружающим, особенно если он подозревал их, как пишет Тарасов, в либеральном образе мыслей. Писатель продолжает: «И хотя по характеру царь был добр и доверчив, открыт и отходчив, самолюбие и вспыльчивость заставляли его упорствовать в однажды принятом решении или предвзятом мнении» . Тарасов приводит пример незаслуженного отстранения от активной деятельности генерала А.П. Ермолова. И пишет так: «Вообще следует признать, что люди независимые и самостоятельно мыслящие среди умных чиновников представляли для Николая I некую интеллектуальную неуютность. И раздражали его.. Он неоднократно признавался, что предпочитает не умных, а послушных исполнителей. Между царем и народом постепенно образовывалось мощное средостение бюрократии, становившейся самостоятельной и действующей по своим законам силой» . Тарасов приводит конкретные примеры недостойных деятелей, приближенных царем. Высоконравственные и милосердные устремления Государя не только не приносили благого плода, но, бывало, приводили к обратному. Атмосфера ухудшилась после европейских революций 1848-1849 гг. «Правительство, - пишет Тарасов, - опасаясь «заразного» духа, предприняло ряд мер по ужесточению контроля над распространением идей и просвещения. Прием студентов в университеты значительно сокращался, а для постоянного наблюдения за цензурой и печатными изданиями был создан так называемый бутурлинский комитет, призванный отыскивать в каждом тексте скрытый подтекст… В знак протеста против таких мер министр народного просвещения С.С. Уваров подал в отставку» . Доходило до абсурда: ношение бороды преследовалось как признак бунтарского духа. Славянофилы подлежали полицейскому надзору и подвергались преследованиям. Говоря о духовных уроках Крымской войны, Ф.И. Тютчев писал: «Нам было жестоко доказано, что нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет, без существенного время для общественного организма. Видно, всякое ослабление и заметное умаление умственной жизни в обществе неизбежно влечет за собой усиление материальных наклонностей и гнусно-эгоистических инстинктов» . Самодержавие как проблема Хорошо, заметит иной читатель, правдивость есть несомненное достоинство. Вот нам и показано правдиво, что в самодержавии не было ничего хорошего. Нет, мы только увидели, насколько оправданным, к сожалению, было возникновение оппозиционных настроений, вплоть до революционных. Так был создан, к примеру, кружок петрашевцев. Быть может, в «николаевскую эпоху» и возник тот заряд отрицания, соединенного с мечтой о «новой жизни», который в итоге послужит катастрофе. Важно то, что среди мыслящих людей того времени были те, кто, желая блага России, совсем не связывали его с разрушительными идеями, будучи сами при этом на положении преследуемых. Славянофилы, по убеждениям, по вере во Христа и верности Церкви, по любви к России были всей душой на стороне Царя. Они окажут большую, решительную поддержку Императору Александру II в деле освобождения крестьян, но при его отце, из-за критичности их взглядов, славянофилов записывали чуть ли не в революционеры. Им было трудно, но они-то и служат примером разрешением проблемы: несмотря ни на что, сохраняли лояльность и принесли свой плод. Братья Аксаковы Тарасов пишет: «Чрезмерная централизация, носившая бюрократический характер, поток инструкций и распоряжений, не учитывавших местных условий, государственная опека «сверху» всех жизненных функций нации, замедлявшее встречное творческое движение снизу, — все это свидетельствовало не о внутреннем и органическом, а о внешнем и механическом осуществлении монархических принципов, противопоставляло правительство народу, казенное частному, видимость сути, форму содержанию, удобряло почву для всевозможных злоупотреблений» . Увы, так было, но было и другое, а вернее сказать, было главное. Выправленье основ «В идеологии и политике Николая I, - пишет Тарасов, - наблюдается вполне отчетливая и последовательная устремленность к преодолению отрицательных последствий безоглядных заимствований, восстановлению нарушенной связи времен, активизации плодотворных начал собственной истории. «Во мне поднимается волна почтения к этому человеку, – восхищался Астольф де Кюстин (известный критическим взглядом на Россию), – Всю силу своей воли он направляет на потаенную борьбу с тем, что создано гением Петра Великого; он боготворит сего великого реформатора, но возвращает к естественному состоянию нацию, которая более столетия назад была сбита со своего пути и призвана к рабскому подражательству... чтобы народ смог произвести все то, на что способен, нужно не заставлять его копировать иностранцев, а развивать его национальный дух во сей его самобытности» . Действительно, Николая I можно считать самым национальным из всех монархов после Петра I (утверждение не бесспорное; а Александр III ? — А.М.) . Он верил в мировое призвание Святой Руси и по мере сил и понимания пытался самоотверженно служить ей на всех направлениях своей деятельности.. Так, большое значение царь придавал укреплению Православия и мерам против распространения сектантства и невнятного мистицизма, свойственного предшествовавшему правлению» . Примечательны царские указы, касающиеся бережного отношения к церковным древностям, в частности, церковной архитектуре, повелевающие проектировать постройки преимущественно в русском вкусе и стиле. В этом плане весьма выразителен рескрипт, относящийся к строительству Большого Кремлевского дворца, подробно цитируемый Тарасовым. В рескрипте, в частности, говорится: «Следуя мысли Моей, во всех частях оного ... искусство умело сохранить отличительный характер прежней истинно русской архитектуры, приспособив их вместе к настоящим потребностям... В идее и проекте дворца ... разрешалась та же задача народности, как и в Храме Спасителя». Грановитая палата При Николае I был выработан принцип православия, самодержавия и народности, по сей день воспринимаемый как принцип «идеологический», но в действительности для наших тружеников-царей бывший реальной сердечной установкой. О ней свидетельствует многое в жизни «при царском режиме», а проще всего она видна в деле освобождения крестьян. Православная вера монарха не давала ему мириться с рабством. Другое дело, что государственная опека над жизнью подданных не могла не оказывать мертвящего действия, так что и автор триединой формулировки С.С. Уваров счел невозможным, как мы видели, оставаться на государственном поприще. Но искажения принципа, каковых было множество, служили отрицанию принципа только для тех, кто желал такого отрицания. В том-то и дело, что духовные основы самодержавного строя (назовите их идеологией) суть не схемы, а живая духовная реальность. Жизнь выше схем и сложнее закона. Вот как Пушкин говорил о монархии: « Зачем нужно, чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и небратское. С одним буквальным исполненьем закона не далеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти» (справедливости ради, надо заметить, что слова эти переданы Н.В. Гоголем, и Гоголь в них чувствуется). Ушел молиться Царю всех труднее — за все отвечать перед Богом. Мы совсем не коснулись вопросов внешней политики. Государь же Николай Павлович, верный международным обязательствам, взятым на себя Александром I, чувствовал ответственность и за соблюдение принципов легитимизма во всей Европе. Союзники предадут его (как предадут впоследствии и правнука), и незадолго до кончины, рассказывает Тарасов, Царь напишет М.Д. Горчакову: «Вероятие хорошего оборота дел с Австрией, всегда мне сомнительное, с каждым днем становится слабее, коварство — яснее, личина исчезает, и потому все, что в моих намерениях основывалось на надежде безопасности с сей стороны, не состоялось и возвращает нас к прежнему тяжелому положению. Но — буди воля Божья! — буду нести крест свой до истощения сил» . За десять лет до кончины он признавался А.О. Россет-Смирновой: «Вот уже скоро двадцать лет я сижу на этом прекрасном местечке. Часто случаются такие дни, что, смотря на небо, говорю, зачем я не там? Я так устал» . В итоге Император, не щадя себя, «добился» истощения сил. Тарасов рассказывает: Портрет 1856 г. «В конце января 1855 г царь заболел острым бронхитом, но не переставал заниматься делами. Продолжая болеть, он даже выезжал из дворца при двадцатиградусном морозе для осмотра и напутствования выступавших в поход маршевых батальонов 1-й гвардейской дивизии. На заявление же лейб-медика о явной опасности таких выездов лишь заметил: «Ты исполнил свой долг, позволь и мне исполнить свой». У многих создавалось впечатление, что император как бы искал смерти, не в силах пережить текущие неудачи и близившееся поражение в Кпымской войне. Вскоре заболевание его усилилось и перешло в воспаление обоих легких, но и в постели он не прерывал своих трудов. Когда болезнь приняла необратимый характер и перешла в безнадежную стадию, вся августейшая семья собралась в малой церкви Зимнего дворца на общую молитву. Причастившись, царь простился со всеми близкими, а затем поблагодарил министров за службу. Наследнику же своему поручил передать благодарность «войску, флоту и, в особенности, защитникам Севастополя» . Николай I скончался 18 февраля 1855 г. И в последние минуты жизни признался цесаревичу, как бы передавая ему нелегкую эстафету: «Мне хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжелое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас. После России я вас любил более всего на свете»» . Этими словами заканчивается очерк «Рыцарь самодержавия», нелицеприятный характер которого в сочетании с отданием должного благородному Царю может послужить серьезным размышлениям непредвзятого и небезразличного читателя. Проблема та же Самодержавие предполагает живую православную веру — как в монархе, так и в подданных. Ответственность Царя перед Богом, его «хождение перед Богом» не дает монархическому строю превратиться в бездушную автократию. Доверие же и любовь к монарху его подданных неразрывно связаны с их верой, доверием к Тому, у Кого «в руке», по известному изречению, царево сердце. Этимологически слово «держава» (слав.) означает «скрепу». Стало быть, имеется в виду не внешнее могущество государства и его мировая значимость, но внутренняя крепость, духовная надежность как в сердце Царя, так и в сердце подданных. При отсутствии веры самодержавие, таким образом, лишается смысла и говорить тогда не о чем. Катастрофа 1917 года назревала весь XIX век и явилась попущением Божиим в ответ на утрату веры. По этой «планке» дом (Россия) и «разделился в себе» задолго до календарных вех, и задолго до 1917 года разрушение стало неизбежным, хоть совсем и не все пренебрегали традиционным укладом и «верой отцов» (что проще всего уяснить, думая о сонме новомучеников, воспитанных «при царском режиме»). Но по превзойденности «критической массы» безверия, по сердечной, так скажем, безвозвратности слишком многих, Господь дал нам то, о чем мечтали («долой самодержавие!») и отпустил «на сторону далече». Есть ли возможность для нас вернуться к самим себе? Восстановить не могущество, а «связь времен». Увы, наш дом — Православие — разделен на ревнителей традиции и связи с родной историей и тех, кто решительно к тому безразличен. Церковь устоит, как устояла и перед «вратами ада» в лихолетье ХХ века, но дом — страна — не созиждется, ибо предсказания старцев о грядущем возрождении России не безусловны. Проблема, таким образом, та же, что и сто (и сто пятьдесят) лет назад, в разделении. Размышления Бориса Тарасова служат преодолению сего разделения. Мы видим, что возможен глубокий, правдивый и основательный взгляд. Основательность его заключается в верности вековым устоям и невозможности отказаться от « истории наших предков, какой нам Бог ее дал » (из письма Пушкина Чаадаеву). Андрей Мановцев