Новая Газета: Шестая заповедь на войне, или Лейтенант сострадания Кузнецов
****************************************
«Самое тягостное, стрессовое состояние я пережил, когда ожидал старшину роты, чтобы пойти во взвод. Мы пришли на рассвете вместе с батальонной кухней в распадок, где солдатам на их отделения стали в термоса раздавать обед, который, впрочем, был и завтраком. Тут же лежал труп солдата, погибшего от осколка разорвавшейся мины. Он лежал лицом вниз. Один боец, получив в котелок кулеш (это первое и второе), сел ему на копчик, между лопаток пристроил котелок и стал спокойно есть. Я не смог оторвать взгляда, меня это ошарашило. Люди иногда взрослеют в одну секунду. <…> Человек ко всему привыкает. Кругом мины, стрельба, а ты спокойно реагируешь. Но чуть отвык, уже сложнее. После госпиталя, например. Опять каждой просвистевшей пуле кланяешься, на пролетающий снаряд тоже земле поклон бьешь. Потом привыкаешь».
Так у Великих Лук начиналась война Александра Кузнецова. Его год рождения, 1923-й, выбит войной едва не напрочь. За неделю до войны, 15 июня, — выпускной бал в школе, успел подать документы в Уральский политех, призвали в конце 1941-го. Войну прошел всю, гвардии старший лейтенант, командир стрелкового взвода, потом роты. После первого ранения — командир разведывательно-диверсионной группы в глубоком тылу немцев. По возвращении к своим снова фронт — и линейные части. Воевал в Невельском мешке.
Фотографий военных лет у Кузнецова было две, обе из 1944-го, когда вновь угодил в госпиталь. И еще снимок Инессы Константиновой, участницы рейдов по немецким тылам; погибла в бою 4 марта 1944 года (о ней в 6-м томе собрания сочинений Ильи Эренбурга).
из воспоминаний Александра Кузнецова
«Когда я говорил о разнице между людьми, которые действительно прошли горнило войны, и теми, кто служил в тылах дивизии или даже полка, я имел в виду и вот что. Возвращался из госпиталя, пришлось несколько дней быть в полку резерва офицерского состава. Такие полки существовали при штабах армий. Так вот, два старших офицера одного из управлений штаба в красивых белых дубленых полушубках, как будто только со склада полученных (они были такой ослепительной белизны), фотографируются. В политотделах, при отделах кадров были фотографы (ниже дивизии не встречал). Фотографируясь, они припудривали воротники снегом и между собой переговаривались, вот мол, пошлем домой с фронта.
А я подумал: надо же, и они считают, что они на фронте. И те, кто получит снимки, будут считать, что в таких беленьких полушубках можно воевать. Что это и есть фронт.
Настоящих боевых солдат, сержантов и офицеров, так и не снявшихся и не пославших домой фотографии в простых шинелях и в не очень белых полушубках, все-таки было больше. Поэтому их мало и осталось».
После войны Кузнецов — инженер-металлург, построил, запустил и возглавлял с 1966-го по 1997-й Красноярский металлургический завод. Герой Соцтруда, почетный гражданин Красноярска и края. Мы с ним сошлись с начала 90-х, много раз приезжал к нему на завод и расспрашивал его о совсем другой войне — алюминиевой, гражданской, за заводы, металл, деньги (контакту помогло наше землячество — курганские, учились в Свердловске), а ту войну, мировую, Кузнецов не вспоминал вовсе.
Он все же написал воспоминания, подарил — я думал, ну вот, наконец. Но и там о войне оказалось совсем немного.
И это немногое выглядело совсем необычной войной. В ней была нравственность, солидарность и поддержка, милосердие — все, чем люди и живы и что именно война обнуляет, с чего она, если точней, начинается, становится неминуемой, когда это забывают, презирают, находят что-то важней. А на войне лейтенанта Кузнецова именно это и предъявлялось: человечность и гуманизм. И даже невообразимое в такие времена библейское «не убий».
Вот три эпизода с теми, кого он спасал. Прямой враг, немецкий солдат. Потом — «власовцы». И староста у немцев. Все цитаты — из его воспоминаний.
Враг
Итак, после освобождения Великих Лук Кузнецов возглавляет одну из разведгрупп дальнего действия в тылу противника (от северных районов Белоруссии до Ленинградской области), в частности, он идет рейдом близ пушкинских мест и могилы поэта — Михайловского, Тригорского («идешь по своей земле чужаком. Это ты виноват, что он, Пушкин, оказался под сапогом оккупантов»).
из воспоминаний Александра Кузнецова
«Пришли в село Барсуки на рассвете, дальше идти нельзя. Все группы сосредоточились посреди села в трех избах. Выставили караулы на окраине, и кто где притулился, уснули. Зима была снежная, дорога в селе почти на уровне окон. Выходишь из сеней и на дорогу поднимаешься по ступеням. Это сыграло особую роль в дальнейшем. Немцы с ближайших артпозиций, по словам жителей, время от времени наезжали в село, собирали яйца, масло, сметану. И надо ж было такому совпадению случиться! Не прошло и двух часов, они явились в село на трех розвальнях. Как раз с той стороны, откуда пришли мы. Парень на посту задремал. Подъезжая к селу, они увидели его вооруженного и бесшумно убрали. Без стрельбы немцы на двух розвальнях въехали в село, а подводу, на которой у них был еще и ручной пулемет, оставили на окраине. В окна двух-трех крайних хат бросили гранаты. Поднялся шум.
Мы выскочили на улицу. Так получилось, что немцы, бегая по дороге неприкрытыми, как мишени, оказались сверху, а мы вроде защищены, как в траншее, внизу. В скоротечной схватке ни один из наших не получил даже ранения. Девять немцев уложили быстро, кроме троих, оставшихся на розвальнях с пулеметом. Они попытались удрать, но безрезультатно. Трое пленных и девять убитых.
Несмотря на опасность движения днем, решили продвигаться. Двое из трех пленных были ранены. Наше руководство решило их ликвидировать. Надо сказать, это непросто — убивать безоружных и раненых, пусть даже врагов. После долгих препирательств нашлись добровольцы. Пока шли разговоры,
один из них все время повторял, что он не немец, что он мобилизованный судетский чех, не доброволец, что он славянин, и, самое главное, он повторял, что студент.
Хотя еще не остыли от боя, на меня и моих ребят это произвело сильное впечатление. Как ни странно, главное не то, что он славянин, а то, что студент. Ведь я, Инна (Инесса Константинова. — А.Т.) и Саша Орлов, мы тоже были без пяти минут студентами. Мы посоветовались и договорились с Хоменко, чтобы этого парня не ликвидировали, а отдали нам. Ему было лет 20‒22. После разговора с ним, понимая, что рискуем, включили его в свою группу. Он некоторое время был с нами, пока не погиб при карательной экспедиции немцев против партизан в селе Картуз-Береза».
«Власовцы»
Группа Кузнецова, в частности, устанавливала дислокацию тех немецких частей, что отвели на отдых и переформирование после боев со Второй ударной армией Власова (2 УА). «По замыслу нашего командования, немецкую армию должны были окружить и уничтожить. Случилось обратное. Но не может целая армия быть окружена только по вине своего командующего, поскольку она — составляющая часть целого фронта».
Сибирские дивизии, отстоявшие Москву, прославлены, им воздвигнуты мемориалы. На сибирских дивизиях, полегших у Мясного Бора и Спасской Полисти, до сих пор клеймо «власовцев» и памятника им нет. Так не бывает, что в 16-й и 24-й армиях под Москвой сражались сибиряки-герои, а во 2-й УА под Ленинградом — те же сибиряки, но изменники и трусы.
Это были солдаты, оболганные родиной, к чьим осиротевшим детям Кузнецов потом приедет и будет с ними бок о бок работать всю дальнейшую долгую жизнь.
На политинформациях красноармейцам рассказывали, что Власов сдался вместе с армией, вместе с тем Кузнецову поставили задачу установить связь «с подразделениями, частями, отдельными личностями, служившими в русской освободительной армии (РОА). К середине 1943 года Верховное командование в какой-то степени, очевидно, осознало, что огромное количество кадровых солдат и офицеров рождения 1920‒1922 годов оказалось в окружении в начале войны не по своей воле, а по сложившимся обстоятельствам».
Кузнецов никого не судит, говоря, что в РОА абсолютное большинство вступало «от безвыходности; главным для предельно истощенных людей была сама жизнь, им предлагалась жизнь, и этим все сказано». Более того, эти люди, как понимал Кузнецов, «вступали в армию Власова, рассчитывая набраться сил, а при первом удобном случае бежать и пробираться к своим; нормальные советские люди». Группа Кузнецова создавала условия для перехода из частей и подразделений РОА солдат и офицеров.
из воспоминаний Александра Кузнецова
«В большинстве вернувшиеся солдаты и офицеры шли на пополнение партизанских отрядов и регулярных частей.
Имели место также переходы целых подразделений и даже частей — в подчинение нашего армейского или партизанского командования, им давались боевые задания, выполняя которые они должны были искупить вину.
Теперь мы знаем, не всегда свою вину. Но — законы военного времени.
Это не абстрактные рассуждения, я имел возможность разговаривать и обсуждать проблему непосредственно с людьми, которые возвращались к нам. Когда они, отвергнутые Родиной, сознавали, что получали права гражданства, плакали, а более слабые просто рыдали. Поверьте, видеть это было тяжело.
Предметом моей работы был батальон РОА, расквартированный в трех сохранившихся селах Соколовского сельсовета, что восточнее станции Сущево и западнее Холма. Он охранял транспортные коммуникации. Остальные населенные пункты этой территории были уничтожены. <…> Опираясь даже на те скудные знания, которые сам лично получал из первоисточников, невольно сомневался — правильно ли осудили многомиллионный отряд солдат и офицеров кадровой Красной Армии, по чьей-то злой воле оказавшейся в окружении, а затем в плену? А ведь многие из них, даже воевавшие потом на нашей стороне, оказались в ГУЛАГе».
Читайте также
Предисловие к спецвыпуску. Юрий Рост: Если есть кому перевязывать, и ты фотограф — снимай! Если нет — перевязывай сам
из воспоминаний Александра Кузнецова
Староста
«То село для «дневки» (отдыха) нами было выбрано неслучайно. В ближайшем от него крупном селе староста, по информации разведорганов на советской территории, подозревался в предательстве. Надо было удостовериться. Дело в том, что старост и бургомистров оккупационные власти сознательно компрометировали, чтобы те им верно служили, а советская власть не доверяла. Но в большинстве случаев эти авторитетные и порядочные люди подвергали свою жизнь смертельной опасности во имя спасения своего села и односельчан.
Официальная идеология отнесла их всех поголовно к изменникам. Многие после войны, как и военнопленные, доживали век в ГУЛАГе.
Мне пришлось разговаривать со многими жителями села, в близлежащих деревнях. Сопоставив данные, выяснили, что это очень мужественный человек, благодаря его действиям вся округа продолжает жить, работать и обеспечивать питанием местные партизанские отряды и спецгруппы вроде нашей. Два его сына находились в партизанских соединениях. И ему непросто было объяснять этот факт немцам, но вот умел убедить их в своих «идейных» соображениях.
В наше задание входило уничтожение подлинных изменников Родины, но в данном случае все было наоборот. Мы получили от старосты много ценной информации, помощь в переправе через р. Сороть, адреса, по которым получили помощь, двигаясь дальше. Снабдил нас продуктами (тогда я впервые попробовал сало, законсервированное селитрой, — на оккупированной территории нельзя было купить соли), проводил до окраины, причем все это на глазах у населения. Видимо, жители крепко доверяли ему, а он им, раз не боялся появиться с советскими разведчиками на людях».
***
Это не было эксцессом — то, что шестая заповедь действовала для Кузнецова и на войне. Он и далее всю долгую жизнь вытягивал соотечественников подальше от животного состояния. У меня дача — на горном склоне, который Кузнецов выбрал для садового товарищества металлургического завода. Здесь стояла тайга, и разворотливые крестьянские дети начали вырубать пихты и кедры, чтобы освободить место для грядок. Кузнецов пригрозил: кто срубит кедрушку, подсечет корни (чтоб засох) — будет иметь дело с ним. Он тоже был крестьянским сыном, но к земле его не тянуло никогда.
Кедры стоят, Кузнецов прожил 92 года, ушел летом 2016-го. Вся соцсфера в Зеленой Роще (районе металлургов), дворцы культуры и спорта, все, что для людей и их детей, а не для железа и не для войны, построено командиром разведгруппы дальнего действия втихаря от Москвы и ей вопреки. И то не просто слова. В 1958-м коллега Кузнецова, директор Уралмаша Георгий Глебовский, 45-летний, все знавший и повидавший, отличный инженер, орденоносец, не выдержал: после разноса, устроенного секретарем ЦК Алексеем Кириченко, повесился в номере гостиницы «Москва». Кузнецова, очеловечивавшего колониальную Сибирь, строившего втайне объекты соцкультбыта, могли посадить. Благо его прикрывал первый секретарь крайкома партии Павел Федирко — он умер прошлым летом, и он тоже оставил острожному Красноярску филармонии, музеи, театры.
Да, а тот свой рейд по фашистским тылам Кузнецов прервал. Знаете, как? Его группа наконец разыскала партизанскую бригаду Тимофеева, давно не выходившую на связь. Оказалось, у них сломана рация. «И у них более десяти тяжелораненых, что связывало маневренность всей бригады, некоторым требовалась операция — в тот же день по своей рации я вышел на связь с командованием, и мы запросили самолеты для вывоза раненых». Штаб армии дал согласие, приказав Кузнецову возвращаться. За тот рейд по тылам лейтенанту вручили орден Красной Звезды (Указ в «Известиях» от 19.11.1943).
Иногда думаю, что стране сейчас не хватает лейтенанта Кузнецова. Того, кто обратит на нее внимание, вызовет авиацию, не считаясь ни с чем, и вывезет всех до одного домой.