Капитализм по-северокорейски: чекисты сажают не бизнесменов, а рэкетиров, которые мешают бизнесу

В Пхеньяне уже лет десять как завёлся свой «Ким Гай Дар». Он потихоньку разрешил малый и средний бизнес. Из подполья вышли местные «буржуи», начали красиво жить, кутить в дорогих ресторанах (да, в Пхеньяне теперь есть и такие). И параллельно — наполнять прилавки товарами, поднимать экономику. Социалистические власти этому не мешают, правда, иностранных инвестиций боятся, думая, что те могут привести к краху режима.

Как же последнее социалистическое государство Земли идёт к рынку, умудрившись избежать «дикого капитализма», подобно России образца девяностых? Об этом «КП» рассказал кореевед, кандидат исторически наук, профессор сеульского Университета Кунмин — Андрей Ланьков.

Как ни странно, помог голод

— Несколько лет назад в Москве прошла выставка северокорейского искусства с говорящим названием «Река течет подо льдом». Надо полагать, с местным капитализмом ситуация аналогичная?

— Да, причем река достаточно полноводная. А лед — не совсем даже и настоящий. Рост частной экономики в КНДР начался еще на рубеже восьмидесятых-девяностых. Можно сказать, помогло несчастье. После краха СССР Северная Корея лишилась советской помощи, к 1993-1994 годам начался жесточайший экономический кризис. Жителям не помогали ни карточки (никаких продуктов даже по карточке уже было не достать), ни зарплата. На месячную зарплату можно было купить в лучшем случае пару килограммов риса. Начался голод, некоторое количество людей просто умерло, но многие стали искать хоть какие-то возможности для существования. И в итоге открыли для себя рыночную экономику. Появились настоящие бизнесмены. Там их называют: «тончжу», «владыки денег».

— На кого эти «тончжу» вообще похожи? На советских подпольных цеховиков?

— Если искать аналогии, то, скорее, я бы сравнил всё с Россией начала 90-х, когда в бурные воды частного бизнеса бросилось большое количество людей. Типичный работник частного сектора в КНДР — как правило, женщина. Тётенька средних лет, которая занимается торговлей, шьёт дома на продажу, делает соления или самопальные сигареты. Она может торговать в собственном киоске или торговой точке на рынке.

— Это уж совсем мелкий бизнес, но подо льдом есть и рыба покрупнее.

— Да, в высоких сферах начинается нечто более похожее на советских цеховиков. Но работают они гораздо официальнее. Для того, чтобы сейчас создать крупное предприятие с наемными рабочими, человеку в КНДР нужно просто договориться с какой-нибудь государственной «крышей». От её имени это фирма и возникнет. И на бумаге будет формально государственной.

— Например?

— Есть, допустим, женщина, которая долго торговала корейским соевым творогом. Она наторговала на определенную сумму, теперь хочет расширяться, открыть ресторан. Наша героиня идет в горадминистрацию, договаривается, что теперь она получает право использовать заброшенное помещение закрытой много лет назад государственной столовой. На бумаге администрация издает распоряжение «об открытии нового госресторана». Женщина покупает все необходимое, находит частную бригаду рабочих-шабашников, они ремонтируют помещение. У частных столяров заказывается мебель. Нанимаются повара, официанты, все, кто нужен. Вот и готов бизнес.

— Есть ли плата за «крышу»?

— Горадминистрация примерно понимает, сколько наша женщина может заработать с данного ресторана. Поэтому с самого начала они договаривается, что каждый месяц хозяйка будет платить в городской бюджет определенную сумму — обычно 30-40% ожидаемой выручки. Сумму эту не устанавливают в процентах от прибыли, а делают фиксированной — скажем, если ожидается, что ресторан дает прибыль в $1000, то хозяйке скажут платить в бюджет $400. Там ведь все расчеты проводятся наличными, так что контролирующим органам сложно узнать, сколько точно накормил людей ресторан, сколько нашили туфель в мастерской… Поэтому госналог для предпринимателей (или, если угодно, плата за «крышу») больше похож на патентную систему с фиксированной ежемесячной суммой в зависимости от примерного объема бизнеса. Но кроме этого, наша женщина будет еще заносить некие суммы большому количеству чиновников: и в городской администрации, и в санэпидемстанции, и в пожарной охране, и много еще где.

— А другие виды своего дела?

— То же самое. Хочешь заниматься междугородними перевозками? Договариваешься с какой-то госорганизацией, которая оформляет на себя покупку подержанного китайского автобуса, — и открываешь автобусный маршрут. Формально у шофера в бардачке лежат бумаги: автобус принадлежит цементному заводу, или воинской части, или какой-нибудь внешнеторговой организации. И ты этим людям, «крыше», платишь определенную сумму, заранее оговоренную. Самое интересное, у тебя может быть несколько автобусов, которые будут фактически сданы в субаренду. И их экипаж — водитель, кондуктор, механик-помощник — заносит деньги уже тебе.

Государство сражается не с бизнесом, а с теми, кто ему мешает

— В СССР всевозможных цеховиков и спекулянтов сажали и иногда даже расстреливали.

— В современной КНДР ничего подобного нет. Сейчас пересмотрен Закон о государственных предприятиях, одна из его статей оставляет умышленную лазейку: «госпредприятия могут привлекать деньги частных лиц для решения производственных задач на взаимовыгодной коммерческой основе».

— У нас в 1980-90 годы вместе с деньгами подняла голову организованная преступность. Ларьки крышевали не чиновники, а бандиты.

— В Северной Корее государство сохранило монополию на насилие. Отдельные элементы бандитских структур в стране есть, но играют совершенно маргинальную роль. ОПГ в том виде, о котором вы говорите, отсутствуют. Правда, вместе с рыночной экономикой в страну пришло воровство. Но государство держит ситуацию под контролем, не допускает возникновения мафиозных структур. Я общался с сотнями северокорейских предпринимателей разного калибра, и они рассказывают: если где-то и появляется рэкетиры, «братва» — власти их жестко прессуют.

— То есть государство сражается не с бизнесом, и с теми, кто бизнесу мешает?

— При старом руководстве были попытки задушить и бизнес. Но Ким Чен Ын, возглавляющий страну с 2011 года, настроен к частному бизнесу добродушно. Тихо, однако достаточно эффективно его поощряет и поддерживает.

— Бизнес невозможно развивать без кредитов.

— Хотя крупные государственные фирмы могут работать через банк, получение кредита — очень большая проблема. Есть рынок частного мелкого ростовщичества. Стандартом сейчас является 50-70% годовых, хотя не так давно речь шла о 200-300%. Понятно, что при такой стоимости кредита брать его на создание долговременного бизнеса невозможно. Им пользуются в основном для торговых сделок: допустим, купить товар и, пока не набежали проценты, быстро перепродать.

— Плановая экономика осталась?

— Нынешняя северокорейская система очень напоминает то, что сделали китайцы при своём движении к рынку в 1980-е годы. Госпредприятие получает от властей определенный план, но тот заведомо занижен. Все, что производится в рамках плана, необходимо отправлять туда, куда указано государством, и по твёрдым (государственным) ценам. А вот всё, что производится сверх этого плана, — можно продавать по рыночным ценам кому угодно. Заводы даже между собой торгуют очень активно. Сырье, например, легально могут купить по таким же рыночным (договорным) ценам. Но крупный бизнес все-таки остается государственным, хотя и работает всё больше по рыночным принципам. Так что благодаря подходу, который у них красиво именуется «принцип независимого управления социалистическим предприятием», старая плановая система очень сильно ужата.

«Новые корейские» могут спустить в ресторане сумму, которую простой рабочий получает за месяц

— У нас еще было такое явление, как «новые русские».

— У них тоже есть «новые корейские». Если вы (до пандемии, понятно) приезжаете в Пхеньян, то найдёте огромное количество ресторанов, причем очень качественных. Я там был в позапрошлом году и сильно впечатлился. Например, шикарная пивнушка, в немецком оформлении, с хорошим пивом — не хуже, чем в Москве. И там собирается именно эта публика, дельцы, «красные буржуи».

— О чём разговаривают?

— В основном о бизнесе. Когда я первый раз зашел в такое место, мне показалось, что вокруг меня одни китайцы. Одеваются и ведут себя «новые корейские» примерно так же, как китайские богачи. Это и не удивительно, ведь их главный внешний партнер и вообще окно в мир — КНР. В таких замечательных ресторанах за один раз можно отужинать на сумму, какую иной человек заработает за пару недель (средняя зарплата в Пхеньяне — $50-70). Понятно, какие туда ходят люди: у которых есть и междугородние автобусы, и небольшие угольные шахты, и много чего еще. (Шахту точно так же можно зарегистрировать как псевдо-государственное предприятие.)

— Если есть деньги, их надо где-то хранить.

— Тут большая проблема. Вспоминается шутка времен девяностых: «Если вы положите деньги в банк, останется лишь одна проблема — их оттуда забрать». Банкам северокорейские предприниматели не доверяют. Проценты по вкладам в официальных банках мизерные, зато у чиновников могут возникнуть вопросы: если у тебя столько денег, может, ты что-то не доплатил? Кроме того, «новые корейские» не уверены, что сбережения у них просто не конфискуют в один прекрасный день. Так что имеется только два способа вложить накопления. Во-первых, ты можешь инвестировать их в свое дело или диверсифицироваться, начинать новые проекты. Парадокс, но это как раз способствует росту экономики.

Есть и второй вариант: купить недвижимость. Поэтому в крупных городах, в первую очередь, в Пхеньяне, держится очень высокая (для страны с таким низким уровнем доходов) цена на квартиры. На пике, до кризиса 2017 года, хорошая новая квартира в столице стоила $70-80 тысяч, а совсем элитное жилье в центре — до $150 тыс. Не случайно цена указана в долларах: все крупные сделки совершаются только в американской валюте (хотя госпропаганда на все лады клеймит «американских империалистов» — прим. ред.). Cредние сделки — в юанях. И только самые мелкие — в местной валюте.

— Жить трудящимся стало лучше и веселее?

— Да, с 2010 и до 2017 года уровень жизни в стране быстро и ощутимо рос, в первую очередь, благодаря «капитализму от Ким Чен Ына». Касалось это почти всех слоев населения и почти всех регионов. Только представьте: после нескольких десятилетий кризиса, голода, раздрая, безнадежности — ты вдруг можешь позволить себе то, о чем и не мечтал. Например, новый электрический мопед. А твой знакомый покупает квартиру: где-то на окраине города, но свою, и даже с санузлом! Понятно, возникает чувство оптимизма, и расстраиваться от того, что лозунги в официозных газетах уже не отражают реальность, ты, наверное, не будешь.

Другое дело, сейчас под влиянием санкций (с 2017 года США усилили нажим на КНДР из-за ракетно-ядерных испытаний) и экономического кризиса ситуация ухудшилась, экономический рост (до 5% и более в лучшие годы), остановился, цены на недвижимость упали — сейчас они раза в полтора ниже того, о чем я говорил.

Иностранные инвестиции могут привести к краху режима?

— Логичный вопрос: а что дальше?

— Очевидно, КНДР хочет идти по китайскому сценарию — развитый капитализм «снизу» и сильный госсектор «сверху», и все — под контролем партии и правительства, а также нынешней правящей семьи Ким. Похоже на Китай, но с той лишь разницей, что режиму придется быть куда более репрессивным, чем в Поднебесной. Потому что у них есть проблема, которой у китайцев не было. Рядом — очень привлекательная Южная Корея. Даже по собственным пхеньянским данным (которые не подлежат публикации внутри страны, но официально передаются иностранцам) — уровень ВВП на душу населения в Южной Корее в 25 раз выше, чем в Северной. Поэтому у населения всегда будет соблазн сделать то, что сделали восточные немцы 30 лет назад: отказаться от социализма и «лечь под Запад» (в данном случае — под Юг). И чтобы с этим соблазном бороться и сохранять контроль над ситуацией, правительство будет вести себя очень сурово, ограничивая контакты с внешним миром, жестко подавляя любые признаки недовольства. И, разумеется, не ослабляя контроля над идеологией.

— У китайского пути есть одна проблема: огромную роль в бурном росте КНР сыграли иностранные инвестиции, прежде всего, западные.

— Совершенно верно, и такая модель, в сочетании с нежеланием отказываться от главного раздражителя для США, северокорейского ракетно-ядерного оружия, — делает привлечение иностранных инвестиций крайне затруднительным. Вдобавок, их в Пхеньяне просто боятся, потому что вместе с инвестициями придет нежелательная информация о внешнем мире, которую лучше бы местному населению не знать. А поскольку КНДР не намерена свои ракетно-ядерные программы сворачивать, любой потенциальный инвестор всегда будет ходить под дамокловым мечом международных или американских санкций. Поэтому, на мой взгляд, без зарубежных инвестиций Северная Корея не выйдет на тот уровень роста, который показывала Южная Корея во времена диктатуры Пак Чонхи или Китай в золотые годы Дэн Сяопина — по 8-10% в год. Но уровень роста 6-7% вполне доступен, что тоже неплохо.

— Это когда пандемия закончится и начнётся хоть что-то похожее на нормальную жизнь.

— Я считаю, у северокорейского руководства есть шансы удержать ситуацию под контролем и добиться экономического роста. Хотя у этого успеха будет своя очень немалая цена. Чтобы сохранить монополию на власть, правительству придётся давить инакомыслящих, да и просто тех, кто случайно попадет под каток репрессивной машины. Огромное количество «диссидентов», часть которых вообще абсолютно ни в чем не виноваты, находятся в тюрьмах, и многие из них там погибнут. Всё это очень неприятные вещи. Беда в том, что альтернативные варианты ещё хуже.

P.S. Подробнее о движении к рынку и других неожиданных чертах последнего «заповедника социализма» можно прочитать в книге Андрея Ланькова «К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР», которая выходит в России в ближайшее время.