Братья Беренсы: из истории русской междоусобицы

РI. Ноябрь 1920 года считается условной датой окончания Гражданской войны в России. 100-летие этого события будет ознаменовано установлением памятника Русскому Исходу в Севастополе. Тогда осенью двадцатого года пала последняя цитадель «белых» в европейской России, ушли корабли Черноморского флота из Керчи, Ялты и Севастополя. Что разделяет сегодня «красных» и «белых» патриотов, помимо памяти о взаимно пролитой крови? И можно ли отнестись к прошлому, как к истории, или, точнее, к Истории как к прошлому? Новое исследование Любови Ульяновой рассказывает о судьбе двух братьев, Евгения и Михаила Беренсов, офицеров русского флота, выбравших разные лагеря в эпоху русской междоусобицы. Каждый из них руководствовался своим пониманием патриотизма, своим представлением о благе страны. Каждый из них достоин уважения и воинской славы, хотя споры о том, кто из них сделал правильный политический выбор в 1918 году, наверное, не сможет прекратить ни один торжественный юбилей.

 

Гражданская война, сто лет назад поразившая Россию, часто называется «братоубийственной». Это название во многом аллегорическое – речь идет о семьях и близких людях, оказавшихся «по разные стороны баррикад», и их противостояние описано во многих художественных произведениях, начиная с «Тихого Дона» Михаила Шолохова. Однако гражданская война нередко была «братоубийственной» и в прямом смысле этого слова. На первый взгляд, история о братьях Евгении и Михаиле Беренсах – именно из этого ряда.

Два брата-офицера Российского Императорского флота, закончившие элитарный Морской кадетский корпус, воевавшие в Русско-японской и Первой мировой войнах, оба успешно поднимавшиеся по карьерной лестнице и на момент 1917 года находившиеся в звании капитана 1-го ранга, то есть на подступах к адмиральским чинам, после Октябрьской революции 1917 года практически одновременно и сразу заняли противоположные позиции. Старший Евгений поддержал «красных», став первым при большевиках начальником Морского генерального штаба, а затем командующим Морскими силами республики (т.е. по факту руководителем Рабоче-Крестьянского Красного Флота – РККФ).

Младший же Михаил вначале отказался служить большевикам, потом уехал к Верховному правителю России адмиралу Александру Колчаку в Сибирь, после поражения Колчака оказался в Черноморском флоте генерала Петра Врангеля, где стал одним из руководителей знаменитой врангелевской эвакуации – «русского исхода» из Севастополя и Крыма в ноябре 1920 года.

Истории братьев «закольцевались» в 1924 году в Бизерте (Тунис, на тот момент – французская колония), где контр-адмирал Михаил Беренс уже почти четыре года выполнял обязанности руководителя Русской эскадры (название, данное Врангелем Черноморскому флоту после его эвакуации из Крыма), а военно-морской атташе СССР в Великобритании Евгений Беренс приехал в составе советско-французской комиссии для осмотра судов Русской эскадры – эти корабли Франция после признания Советского Союза в октябре 1924 года намеревалась передать (то есть «возвратить») СССР.

Личная встреча братьев в 1924 году не состоялась; суда эскадры остались стоять там, где они стояли, и в конечном итоге были распилены французами на металлолом. Евгений Беренс, представляя интересы Советского Союза на конференции в 1927 году, в момент обострения отношений СССР с Британией, заболел и скончался через полгода, в апреле 1928 года, в Москве. Михаил же Беренс, сошедший на берег после роспуска французами Русской эскадры в октябре 1924 года, стал гражданским служащим в Тунисе, в 1930 году отказался принять французское гражданство, потерял право служить в госучреждениях и зарабатывал себе на жизнь пошивом дамских сумок вплоть до своей смерти в 1943 году.

Энциклопедические статьи о братьях Беренсах[1] перечисляют их должности и звания, но не дают никакого представления об их мотивах. Не оставили братья и мемуаров: хотя мемуары и пишутся часто для самооправдания, всё же они дают представление о внутреннем мире их авторов. Оба брата редко и как-то мимоходом упоминаются и в специальных работах, посвященных офицерству, в том числе морскому, а также истории императорского, советского и «белого» флотов.

В результате оказывается не так-то просто составить внятное представление о биографиях обоих братьев, их мировоззрении, причинах их поступков и личных взаимоотношениях.

Рискну предположить, что их разделение на два лагеря было связано не только и не столько с идейно-политическими различиями во взглядах. Специалист по военно-морскому флоту первой четверти ХХ века, профессор СПбГУ Кирилл Назаренко в разговоре с автором этих строк говорил о том, что офицеры, пошедшие к большевикам, могли быть абсолютно антисоветскими по взглядам (как Андрей Белобров, дневник, которого был недавно опубликован) и с абсолютно блестящим советским послужным списком.

Отчасти выбор братьями разных лагерей был связан с их разными карьерами: младший Михаил был «строевым» офицером, командиром кораблей, а старший Евгений – генштабистом и военно-морским агентом, т.е. нечто среднее между разведчиком и дипломатом. Получается, что братья принадлежали к разным средам, в которых было разное понимание офицерской чести – в традиционной офицерской субкультуре, которую, скорее всего, разделял и Михаил как обычный боевой офицер, «двойные игры», заагентуривания и тому подобные вещи, составлявшие суть разведки, расценивались как недостойные занятия и презрительно именовались «фискальством»[2]. Тем более недостойным мог показаться такой выбор в условиях гражданской войны в отношении большевиков, а, судя по всему, как будет показано ниже, Евгений в 1918 году играл при них какую-то важную агентурную роль и вообще, вероятно, был одним из первых высококлассных советских разведчиков.

Наверняка, сыграл свою роль и какой-то глубоко внутренний личностный конфликт между братьями. Истоки этого конфликта лежат, наверное, еще в их молодости, а, может, даже и в детстве – Евгений знал несколько языков, блестяще говорил, что наверняка способствовало его карьерному продвижению, во всяком случае, он спокойно вращался накануне Первой мировой войны в Европе в велико-светских кругах и был даже знаком с кайзером Вильгельмом II[3], а Михаил имел дефекты речи, не любил выступать даже на закрытых совещаниях[4] и, скорее всего, вообще был замкнутым человеком.

В результате сочетания всех этих факторов в выборе братьев случайным образом как бы проявилось две логики – логика абсолютного государственничества, усматривающая смысл истории в движении вперед, несмотря ни на какие жертвы, и логики спасения и сбережения людей, в том числе вопреки и в противовес государственной необходимости.

Я вернусь к этому тезису в заключении. Пока же важно отметить, что в предельно конфликтной ситуации гражданской войны каждый из братьев занял внутри этого конфликтного поля наименее агрессивные позиции. Евгений, несмотря на свои высокие посты в стане «красных», парадоксальным образом не принимал участия непосредственно в гражданской войне, а Михаил в обоих «белых» правительствах (у Колчака и у Врангеля), по сути, занимался в основном спасением людей и кораблей в тех ситуациях, когда проигрыш был уже очевиден.

Символично и то, что Евгений, судя по всему, шедший по жизни лидером, уверенным в собственной правоте (как правоте и справедливости абсолютной государственнической логики), стремился оправдаться за свой выбор перед Михаилом, как будто перед собственной совестью, – и не встречал понимания. Иначе сложно объяснить, почему, например, в 1918 – 1919 годах Евгений Беренс «пристроил» при одной из комиссий Морского генерального штаба явно про-белых офицеров, не имевших средств к существованию, из ближайшего окружения собственного брата, но самого Михаила в этой комиссии не оказалось, и вообще неизвестно, чем он занимался больше года, сидя в Петрограде без работы. Вряд ли только интеллектуальными или разведывательными целями можно объяснить и тот факт, что Евгений Беренс в 1921 году отправил в Бизерту, на Русскую эскадру, командующим которой был Михаил, просьбу – присылать выпускаемые там «Морские сборники» в обмен на советский журнал «Красный флот»[5]. Вероятно, старший брат снова стремился найти контакт с младшим.

Но, судя по всему, Евгений так и не получил от брата своего рода «отпущения грехов» — и конечно, не случайно в 1924 году Михаил Беренс уехал из Бизерты в Тунис на то время, пока его брат был в Бизерте, осматривая корабли Русской эскадры в составе советско-французской комиссии. Очень проницательно позицию Михаила Беренса описала в своих воспоминаниях Анастасия Ширинская-Манштейн, дочь одного из офицеров Русской эскадры, покинувшая вместе с семьей Севастополь в ходе врангелевской эвакуации в 8-летнем возрасте и, как и Михаил Беренс, так и не получившая никакого гражданства, оставаясь «подданной Российской империи» (Анастасия Александровна получила в итоге в 1990-ы годы паспорт Российской Федерации): «Михаил Андреевич уехал в город Тунис — элементарное выражение вежливости по отношению к французским властям, которые не желали этой встречи. Что касается возможности других причин, никто не стал их искать! Оба были людьми чести. Оба выбрали в служении Родине разные пути. Они встретили революцию на разных постах, и их восприятие происходившего не могло быть одинаковым. Морской атташе с 1910 года при посольствах России в Германии, Голландии и Италии, Евгений Андреевич мог искренне поверить в образовавшееся Временное правительство и, будучи идеалистом, даже в «светлое будущее» России. Михаил Андреевич никогда не покидал действительную службу на флоте. В 1917 году он командовал «Петропавловском» — последним новейшим броненосцем на Балтике — и с первых же дней революции стал свидетелем угрожающих событий, явной целью которых было истребление того, что для него представляло Россию, и в первую очередь ее флот. Он был ответствен за свой корабль. Что ответил бы Евгений Андреевич, выслушав представителей Совета матросских депутатов, заявлявших, что они требуют увольнения одного из офицеров, которого экипаж не желает видеть на борту? Вероятно, то же самое, что ответил и его брат: «А я вас ни о чем не спрашиваю, и, потом, это вас не касается»»[6].

Итак, и в 1924 году младший брат уклонился от возможных контактов со старшим. Государственническая логика требовала возвращения кораблей, уведенных белыми из Крыма, и именно за это Евгений Беренс активно боролся в конце 1924 – 1925-х годах, как с советским начальством, так и с европейской дипломатией. Но его «совесть» — его младший брат – как бы не выдала ему индульгенции на эти действия. Конечно, достоверно невозможно сказать, что думал старший брат, однако в своеобразном «дневнике» о пребывании в Бизерте, который Евгений Беренс вел вместо отчета для своего непосредственного начальника – командующего Морскими силами СССР Валентина Зофа – он, среди прочего, с явным сожалением записал о запланированной, но несостоявшейся поездке в Тунис (где и находился в тот момент Михаил). Поездка была запрещена французской стороной, которая взамен любезно предложила воспользоваться автомобилем для поездки в другие места. Евгения Беренса это не заинтересовало[7].

Всё это – только предположения, большой пласт архивных материалов еще ждет своего исследователя, и даже специалисты по военно-морской тематике затруднились ответить, сколько приблизительно информации о братьях Беренсах могут содержать архивы советской номенклатуры (РГАСПИ), белых эмигрантских коллекций (ГАРФ, архивы во Франции), архив ФСБ и даже относительно хорошо исследованный Российский государственный архив Военно-морского флота.

 

Раскол русского офицерства

Глобальное изменение политической реальности, в конечном итоге приведшее ко гражданской войне, началось в феврале 1917 года, когда отрекся император Николай II и власть перешла к Временному правительству. Однако в этот момент от офицерства не потребовалось какого-либо политического самоопределения – как отмечает Кирилл Назаренко, «присяга Временному правительству была принесена также автоматически, как всегда присягали новому императору, и как присягнули бы условному Николаю III; перед офицерством вообще не стоял вопрос о выборе – присягать или нет Временному правительству».

Любопытно своего рода самооправдание задним числом в эмигрантских мемуарах одного из кадровых морских офицеров Гаральда Графа, который, кстати, был подчиненным Михаила Беренса на эсминце «Новике» в годы Первой мировой войны: «Главная масса офицерства признала переворот и Временное правительство только потому, что считало его принявшим власть законным порядком и совершенно не знало закулисной стороны. Офицерам казалось, что государь добровольно отрекся от престола и добровольно передал власть. Знай же они, что власть захвачена Временным правительством насильно, большинство из них продолжало бы твердо стоять за государя»[8]. Впрочем, Денис Козлов, ведущий научный сотрудник, руководитель Центра военной истории России Института российской истории РАН, специалист по истории флота начала ХХ века, отмечает: «Думаю, что отношение большинства офицерства флота, включая Михаила Беренса, к Февралю и Временному правительству было если не одобрительным, то сдержанно-терпимым. Граф же на этом фоне выглядел совершенно ортодоксальным монархистом (и отчасти германофилом)».

Парадоксальным образом, с формальной точки зрения, Октябрьская революция 1917 года также не потребовала от офицерства самоопределения – им не нужно было приносить присягу людям, захватившим власть, продолжалась война, как офицеры они были мобилизованы, находились в действующей армии, и для того, чтобы выйти из состояния «службы» в военное время, требовался приказ о демобилизации. И большевики издали такой приказ, но произошло это не сразу, а в конце января 1918 года – 28 января появился приказ о демобилизации, распускавший царскую армию и флот и объявлявший формирование на добровольных началах Красной армии и Красного флота. Словами Кирилла Назаренко, в этот момент офицерство и стало самоопределяться в массовом порядке: офицеры, не желавшие служить большевикам, писали приказы об увольнении. Таких, по его приблизительным подсчетам, кадровых морских офицеров Балтийского флота оказалось порядка 10 % (около 400 человек).

По подсчетам К. Назаренко, кадровое морское дореволюционное офицерство вообще в массовом порядке пошло на службу к большевикам – на 1921 год «красных» офицеров насчитывалось более 6 тысяч, и это составляет 82 % от их численности на 1917 год. Подобные цифры отличаются от подсчетов специалиста по истории офицерства и гражданской войны, ведущего научного сотрудника Института славяноведения РАН Андрея Ганина — к «белым» пошло служить около 2000 — 2500 морских офицеров, что составляет порядка 30 % от общей численности, при этом общий «раскол» офицерства на «красных» и «белых» (включая армию) составлял 38 и 42 % соответственно[9], при этом большая часть офицеров оказалась в Красной армии после того, как большевики приступили к принудительным мобилизациям, с конца 1918 г.[10] В то же время оба исследователя солидарны в том, что приход к власти большевиков офицерство в массе своей встретило «довольно пассивно», так, Ганин пишет: «В центрах страны, а также в центрах военных округов в тот период концентрировались десятки тысяч офицеров…, однако они не поддержали ни новую власть, ни ее противников… Поскольку большевики взяли под контроль центр страны, где располагались все органы центрального военного управления, а также прифронтовую полосу нескольких фронтов и Ставку, значительная часть офицерства таким путем, как бы по инерции, перешла из учреждений старой армии в те же, но видоизмененные органы новой, Красной армии. Например, большинство работников Ставки остались на своих местах после смены власти»[11].

А. Ганин описывает судьбу генерал-майора Александра Балтийского как типичный пример карьерного выбора офицеров того времени: «И я, и многие офицеры, шедшие по тому же пути, служили царю, потому что считали его первым из слуг отечества, но он не сумел разрешить стоявших перед Россией задач и отрекся. Нашлась группа лиц, вышедших из Государственной думы, которая взяла на себя задачу продолжать работу управления Россией. Что ж! Мы пошли с ними, помогая им, как только могли и работая не для них, а для пользы Родины. Но они тоже не справились с задачей, привели Россию в состояние полной разрухи и были отброшены. На их место встали большевики. Мы приняли их как правительство нашей Родины и также по мере сил стремились помочь им в их работе. В политику мы в то время не вмешивались и действовали по признаку преемственности власти»[12].

Итак, события конца октября 1917 года не привели кадровое офицерство к быстрому самоопределению, которое началось в подавляющем большинстве с февраля 1918 года. Однако оба брата Беренса определились со своим выбором раньше, и это означает, что они принадлежали к тому меньшинству офицерства, которое отличалось от общей инертной массы.

Слова Евгения Беренса 15 ноября 1917 года на собрании Морского генерального штаба (МГШ), на котором его руководитель граф Капнист и несколько других чинов отказались поддерживать большевиков, цитируются во всех энциклопедических статьях о нем. Евгений, на тот момент – начальник иностранного отдела Морского генштаба, заявил: «Надо думать о России и работать, господа, работать». После этого собрание его выбрало новым руководителем Морского Генштаба. Впрочем, Кирилл Назаренко говорит, что Капнист не уволился, а был уволен «за саботаж»: «Большевики были не лыком шиты, с откровенным саботажем достаточно быстро разобрались, и Капниста уволили за пару недель». Соответственно, и Беренс был не выбран на собрании, а назначен новой властью[13].

По мнению Кирилла Назаренко, подобная «соглашательская» позиция Евгения может объясняться ожидавшимся в ближайшее время созывом Учредительного собрания, которое должно было «расставить все точки над и». Однако у старшего брата Беренса не произошло никаких изменений после разгона Учредительного собрания – по крайней мере, внешних, более того, в январе 1918 года Евгений Беренс активно переписывался с военно-морскими агентами Морского генштаба за границей, требуя от них присылки сведений, т.к. «их бездействие дает основания для их ликвидации»[14]. Из чего можно предположить – если его картина мира и изменилась, то только в сторону понимания того, что реальная власть здесь – это большевики.

В то же время представляется, что то, как обошлись большевики с Учредительным собранием, стало вехой в выборе младшего брата Беренса, Михаила – его увольнение «без права получения пенсии» датируется 12 января 1918 года, т.е. оно произошло через неделю после разгона Учредительного собрания. В этот же день вместе с Михаилом, в это время – начальником штаба минной обороны Балтийского флота, были уволены Михаил Черкасский, начальник штаба командующего флотом Балтийского моря, и Михаил Бахирев, начальник морских сил Рижского залива, один из самых близких к младшему из братьев Беренсов офицеров как его непосредственный начальник и в годы Первой мировой, и в 1917 году. Стоит назвать и последнего «досоветского» командующего Балтийским флотом Александра Развозова – его большевики пытались уволить еще в начале декабря 1917 года, однако по факту он находился в должности до марта 1918 года[15], когда был снят с поста «за нежелание считать для себя обязательными декреты Совета Народных Комиссаров и за отказ подчиниться Коллегии Морского Комиссариата».

Именно этих четырех офицеров – Развозова, Бахирева, Черкасского и Михаила Беренса, спустя год, в январе 1919 года призовет к себе на службу адмирал Колчак, укрепившийся к этому времени в Сибири и признанный в качестве Верховного правителя России союзниками по Антанте. Поедет только один – Михаил Беренс.

В дальнейшем Михаил Бахирев и Александр Развозов будут «всплывать» в связи то с одним братом Беренсом, то с другим, поэтому стоит немного сказать о их биографиях времен гражданской войны. Развозова большевики арестуют вскоре после окончательного увольнения с флота, в апреле 1918 года, потом выпустят, в сентябре 1919 года он будет снова арестован по обвинению в связях с «белым» генералом Николаем Юденичем и умрет в тюрьме в июне 1920 года. Бахирев, уволенный, как уже сказано, 12 января 1918 года, будет арестован в августе этого же года, в марте 1919 – выпущен, в ноябре – снова арестован по обвинению в связях с тем же Юденичем и расстрелян в январе 1920 года.

Важно отметить, что Развозов, Бахирев, Черкасский и Михаил Беренс были «боевыми» офицерами, служили на Балтийском флоте, в то время как Евгений Беренс принадлежал к офицерам-генштабистам, служащим Морского генерального штаба. Вместе со старшим из братьев Беренсов ниже будет часто упоминаться Василий Альтфатер – первый командующий Морскими силами республики, поэтому стоит сказать и о нем. Как и Евгений, Альтфатер служил в Морском генштабе еще до Первой мировой войны, затем был начальником Военно-морского управления штаба 6-й армии, начальником Военно-морского управления при главнокомандующем армиями Северного фронта, флаг-капитаном Морского штаба верховного главнокомандующего. В начале 1918 года Евгений Беренс возьмет его к себе в Морской генштаб, в марте 1918 года Альтфатер в ходе подписания Брест-Литовского договора близко познакомится с Львом Троцким, который в этот момент стал народным комиссаром по военным и морским делам, переедет вслед за Троцким из Петрограда в Москву и тут же, в апреле 1918 года, станет руководителем Красного флота. Именно его должность займет Евгений Беренс спустя год, в апреле 1919 года, когда Альтфатер внезапно умрет от сердечного приступа.

Таким образом, два разных выбора двух братьев не были их индивидуальными шагами, а вполне соответствовали тем средам, в которых они находились, а эти среды реагировали, в первую очередь, на различное отношение к ним большевиков: Морской генеральный штаб, в котором «обитал» Евгений Беренс, как оперативно-стратегический управленческий орган был предоставлен сам себе в значительно большей степени, чем кадровое офицерство Балтийского флота, к которому принадлежал его младший брат. Большевики не собирались упразднять руководящие структуры Морского министерства, более того, старались привлечь в него «старых специалистов»[16], однако к штабу Балтийского флота у них было другое отношение. Словами Кирилла Назаренко, «Штаб Балтийского флота пытался саботировать большевиков, в результате чего в начале декабря его просто разогнали, и все управление взял в свои руки Центробалт».

Центробалт появился на Балтийском флоте еще весной 1917 года, в конце апреля, по инициативе большевиков, которые получили в нем сразу же преобладающее влияние, а впервые кадровое офицерство Балтийского флота столкнулось с отдельными большевиками в ходе массовых убийств офицеров кораблей еще в феврале 1917 года (за Февральскую революцию матросами было убито, по разным подсчетам, около 100 офицеров – и это практически столько же, сколько погибло кадровых морских офицеров за время с начала Первой мировой войны[17]). Теперь же Центробалт оказывался главным органом, которому должны были подчиниться штаб флота и командиры кораблей.

Парадокс состоял в том, что все несогласные с таким подчинением в условиях военного времени не могли уволиться со службы сами. Поэтому те, кого большевики все-таки уволили в первые три месяца своей власти, до декрета о демобилизации, а к этой группе относился и Михаил Беренс, означало, как говорит Назаренко, что они «в плохих отношениях с советской властью, потому что подавляющее большинство офицеров на Балтике сидели спокойно до декрета о демобилизации. Увольнение же с формулировкой «без права получения пенсии» означало, что само увольнение большевиками рассматривалось как наказание, репрессия». Надо понимать, что эта группа морских офицеров – уволенных до демобилизации – была очень немногочисленной. Всего, по приблизительным подсчетам К.Назаренко, таковых было около 30 человек (по демобилизации же уволилось около 400 офицеров). В целом, по мнению Назаренко, большевикам удалось «овладеть флотскими структурами, подчинить их Центробалту, а первый народный комиссар по морским делам Павел Дыбенко оказался гораздо более серьезной фигурой, чем он казался. Так, он заявил, что те офицеры, которые не хотят выполнять свои офицерские обязанности, будут посланы в качестве матросов в кочегарку. И все этому поверили. И стали выполнять свои обязанности». Возмущение в среде офицерства было сильным[18], однако дальше разговоров, шедших весь декабрь 1917 года[19], дело, по сути не пошло. И в этом смысле те, кто, как Михаил Беренс был уволен в начале января 1918 года, шли явно против доминирующего «конформистского» течения даже внутри кадрового «боевого» морского офицерства.

То, что братья Беренсы в ноябре – декабре 1917 года сделали разный выбор, скорее всего, не было неожиданным для них самих, ведь они уже больше 10 лет шли разными карьерными путями.

 

«Верой и правдой»

После Русско-японской войны, в которой активно участвовали оба брата, Михаил продолжил служить на кораблях, последовательно достигая командных высот вначале на эсминцах, а к концу 1916 года став командиром линкора, в то время как Евгений оказался в Морском генеральном штабе.

Как говорит Денис Козлов, «Евгений после японской войны вошел в число так называемых младотурок – группы сравнительно молодых офицеров, генерировавших идеи и проекты по возрождению флота, многие из них в 1906 году вошли в первый состав Морского генштаба».

Также Евгений Беренс преподавал в Николаевской академии Генерального штаба, участвовал в составлении «Военной энциклопедии»[20], а в 1910 году отправился за границу в качестве военно-морского агента – должность, учрежденная в 1856 году и связанная в той или иной степени с разведкой.

До 1914 года старший Беренс находился в Германии и Голландии, где он – согласно инструкции военно-морским агентам 1908 года[21] – должен был добывать сведения о вооруженных морских силах и средствах иностранных государств, а с 1911 года – и информацию об «общем политическом положении и о силах и средствах иностранных государств к войне»[22]. Иными словами, Евгений Беренс в 1910 – 1914 годах выведывал секретную информацию о главном враге Российской империи в предстоящей войне. Для получения следующего чина ему требовался опыт командования кораблем[23], и в 1914 году он получил в командование строившийся по русскому заказу на заводе в Германии крейсер «Адмирал Невельской», но уже с 1915 года – он снова военно-морской агент, на этот раз – в Италии.

Вскоре после Февральской революции Евгений вернулся в Россию в качестве руководителя одного из ведущих подразделений самого Морского генерального штаба – иностранного отдела, которому подчинялись всё те же военно-морские агенты за границей[24].

Что касается Михаила, то, как рассказывает Денис Козлов, «Михаил продвинулся до значительных (хотя и не исключительных, как, например, адмиралы Александр Колчак или Михаил Кедров) высот. Этому изрядно поспособствовал его ореол героя (без иронии) обороны Рижского залива в августе 1915 года, когда он, командуя «Новиком», активно участвовал в победоносном бою между российскими и с германскими миноносцами, за что получил высшую боевую награду – орден Св. Георгия 4-й ст. Бой у Михайловского маяка 4 (17) августа 1915 года — это пример не столько героизма (превосходство в силах было на нашей стороне, неприятель был измотан ночными стычками с дозорными эсминцами), сколько грамотных и решительных действий, приведших к реальному (и достаточно эффектному) успеху, каковых у нас в Первую мировую войну на Балтике было, увы, немного. Следующий его корабль – линкор – это очень серьезно (особенно дредноут, каковых на Балтике было всего четыре). Как правило, это был трамплин к адмиральской должности»[25].

Кирилл Назаренко также отмечает, что братья были на подступах к адмиральским чинам: «Оба Беренса в конце 1910-х вполне могли стать адмиралами».

Очевидно, поведение Евгения Беренса в ноябре 1917 года в целом не противоречило его предшествующей карьерной стратегии – продвижению вверх внутри Морского генерального штаба.

Соответствовал предшествующей карьерной стратегии и поступок младшего из братьев – будучи командиром одного из четырех линкоров Балтийского флота, в феврале 1917 года он сумел сохранить порядок на своем корабле: на его «Петропавловске» не было убийств офицерского состава[26] и, видимо, не случайно его корабль не упоминается даже в советских книгах о «революционном» Балтийском флоте в феврале 1917 года[27]. Можно предположить, что тот круг офицеров, который твердо стоял за сохранение порядка на кораблях и иерархию, не собирался подчинять свою деятельность революционным «матросским» структурам, и дело было здесь, скорее, в институциональном конфликте, чем просто в идеологическом неприятии большевиков, тем более, в условиях продолжавшейся войны.

Кирилл Назаренко предполагает, что выбор Евгения был неокончательным, ситуативным, многие офицеры ждали падения большевиков в течение 1918 года (о подобных ожиданиях офицерства пишет и А. Ганин[28]), в дальнейшем же на службу старшего брата Беренса большевикам «верой и правдой», мог повлиять элементарный страх: «Видимо, важной вехой становится расстрел Алексея Щастного (июнь 1918 года), который спас от немцев Балтийский флот, выведя суда из Гельсингфорса, и через полтора месяца был расстрелян по приговору советского суда. Правда, на мой взгляд, а у меня скоро выйдет книга – политическая биография Щастного, он был реальным заговорщиком. Но для Беренса это могло быть уроком – большевики могут не только разогнать и уволить, но еще и расстрелять». Напугать Евгения Беренса, как и многих др