СКОВАННЫЕ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ (33)
Продолжение. Предыдущее здесь.
В буднях великих строек
Вопрос: хорошим ли президентом оказался дон Сантос? Ответ: да, без оговорок, и не на словах, - ведь конституция, даже самая замечательная, это только слова, - а на деле. Не особо преувеличу, сказав, что всего за два-три года Никарагуа, ранее, в сущности, постколониальные задворки когда-то великой империи, воспринимавшаяся иностранцами, как место для кормления, рванула в галоп, сказочно быстро почти сравнявшись с европейскими государствами четвертого, а то и третьего эшелона, значительно ниже Португалии, но повыше Сербии, где-то на уровне Болгарии.
Появилось многое, о чем ранее только мечтали. Железные дороги с тонннелями и нормальные порты, сеть начальных школ для «простых» и общественные здания на месте развалюх, озерный флот и вузы, включая Военную академию и Политех. Общественная атмосфера утратила признаки средневековья, у работяг появились некоторые права, очень умеренные, но все же, «чистая публика» обрела Национальный театр и Национальный музей, а особо продвинутые говоруны получили возможность реализовать себя в СМИ.
В этом смысле, Селайя, можно сказать, выдержал все экзамены, - даже самые придирчивые ревнители прав человека искренне ему аплодировали, - однако когда впереди замаячили выборы, на которых он не имел права выдвигать свою кандидатуру (через раз – пожалуйста, но подряд ни-ни) начались сложности.
Ровно на середине первой каденции, в сентябре 1896, президент опять созвал Учредительное собрание, и оно абсолютно безропотно приняло предложенные главой государства поправки в «Либеральнейшую», отменив выборы и назначив «великого лидера, железного полководца, гениального реформатора» президентом на следующее четырехлетие после окончания законного срока, то есть до 1 февраля 1902 года.
Особых объяснений в защиту такой новеллы глава государства даже не предлагал, на прямой вопрос прямо ответив, что имеет план реформ, который не сможет выполнить никто, кроме него, и плюс к тому, не видит никого, достойнее себя, а «властолюбие некоторых политиков, мечтающих о высшей должности, к которой по степени своих дарований не пригодны, вызывает только презрение».
Такая откровенность не могла не вызвать реакцию, - и отреагировали не традиционные враги-консерваторы (они или сидели в эмиграции или ушли в глубокую тину), а вусмерть обиженные либералы, в том числе, еще вчера самые близкие. Примерно треть парламентариев уехала из Манагуа в Леон, объявила Селайю «низложенным за узурпацию» и назначила главой государства вице-президента Хуана Франсиско Баку, - того самого, которого дон Сантос всего два года назад возвысил, как надежнейшего, заменив им казавшегося слишком амбициозным генерала Ортиса.
Далее, как водится, началась гражданская война, шедшая с переменным успехом, и трудно сказать, чем бы все кончилось, не помоги дону Сантосу братский Гондурас, - но президент Гондураса, возвращая должок за помощь в 1894-м войска прислал, и после двух месяцев бестолкового кровопролития стало ясно, что Селайю не сдвинуть, а режим его, ранее достаточно добродушный, стал гораздо суровее.
Впрочем, как бы то ни было, разгром мятежной оппозиции всегда и везде убедительный аргумент, и 10 ноября 1901, ровно в положенный срок, прошли очередные президентские выборы с единственным кандидатом, который, естественно, победил, 1 февраля следующего года начав свою третью каденцию, и работая, следует признать, по-прежнему эффективно.
Тем не менее, хотя показатели росли и успехи в экономике никто не оспаривал, «конфетно-букетный» период завершился полностью и бесповоротно. Признавая все достоинства Селайи, как более чем эффективного менеджера, даже либералы, включая ранее активно его поддерживавшие, теперь считали былого кумира «предателем демократии» и «самодуром», но что еще важнее, «человеком без чести», - в том смысле, что бывший герой, заботясь от стране, себя (какой ужас!) тоже не забывал.
На самом деле, нельзя сказать, что Селайя воровал (он любил входить в долю, но не более того), однако нельзя сказать и что обвинения вовсе уж не имел под собой оснований. Придя по мере зажима гаек к известному выводу «Умные нам не надобны, надобны верные», дон Сантос, ранее выдвигавший людей способных и лояльных, а теперь подбирая кадры, руководствовался не талантами кандидатов, но личными симпатиями, и далеко не всегда отличал реально преданных сотрудников от подхалимов. А это, в свою очередь, столкнуло лавину коррупции: пользуясь доверием президента, его окружение президента (не все, конечно, но многие) все более нагло крутило «левак» с иностранцами, продавая им концессии, беря откаты, пиля кредиты и запуская лапки в бюджет.
Естественно, оживилась и консервативная оппозиция. Эмигрантские штабы, контролируемые сеньором Эмилиано Чаморро, фанатичным врагом «усатого мерзавца» (иначе он Селайю не называл) развернули активную работу по созданию в Гватемале будущей «освободительной армии», а в Никарагуа – подпольной сети, ориентированной на теракты и диверсии.
Ответом стало усиление тайной полиции, профилактические аресты, высылки, сроки, - а когда 16 апреля 1902 года в Манагуа взрывом порохового склада (причины по сей день неизвестны) была разрушена казарма и погибли 200 военных, официально действующую Консервативную партию, не запрещая, раздавили в пыль, вплоть до того, что 17 января 1903 расстреляли сидевших в тюрьме за вредные разговорчики генерала и полковника (имена не называю, дабы не усложнять), к трагедии явно непричастных, - и несмотря на то, что в стране уже пять лет не существовало смертной казни. О высланных, изгнанных и арестованных не стоит и говорить, их число выросло кратно.
В общем, режим управляемого либерализма сложился, оставалось только вчеканить его гранит, на века, и (забежим вперед, в данном случае, это допустимо) 30 марта 1905 созванное президентом Учредительное собрание отменив «Либеральнейшую», приняло новую конституцию, вошедшую в историю как «Autocrática», то есть, «Самодержавная».
Разумеется, полный набор гражданских прав и свобод остался в неприкосновенности, но восстанавливалась смертная казнь (правда, только за военные преступления), а главные реформы меняли формат власти. Пост вице-президента упразднялся, и отныне заместителей и преемников назначал (и мог в любой момент поменять) сам глава государства, избираемый уже не на 4 года, но на 6 лет (как и, - нужно же было кинуть кость, - депутаты). И что самое важное: в «Самодержавной» уже не было статьи, запрещавшей президенту переизбрание на второй срок. Этот вопрос там вообще не затрагивался, таким образом, теперь дон Сантос мог переизбираться до самыя смерти.
Конечно, «всеобщим, прямым и тайным», - в отличие от Гватемалы, где за больного на голову Эстраду Кабреру голосовали 10 миллионов из 300 тысяч граждан, в Никарагуа голоса считали честно, - но при этом 12 ноября 1905 в бюллетенях значились три кандидата: “Señor Z. S. Jose”, “Señor Z. J. Santos” и “Señor J. S. Zelaya”, так что пеоны, «коренные» и прочая «чернь», ни о каких «Хосе» и «Сантосе» понятия не имевшая, голосовали за известного им Селайю, а публика почище или голосовала, тонко посмеиваясь, или не ходила на участки, что позволялось, ибо «не ходить» тоже право гражданина.
Малой силой, могучим ударом
В общем, режим «управляемого либерализма» состоялся, и даже неплохо функционировал. По сравнению с соседями даже очень неплохо. Но кроме внутренней политики, есть еще и внешняя. Гордясь имиджем «второго Барриоса», более того, считая себя очередным «носителем знамени Морасана», Селайя грезил возрождением Patria Mayor («Большой Родины»), полагая, что Никарагуа сумеет сделать то, что не потянула Гватемала. Уже к 1901-му его армия, тренируемая германскими и чилийскими (то есть, по сути, тоже германскими) офицерами, насчитывала около 6 тысяч солдат (без резерва), отлично экипированных и вооруженных самым лучшим оружием. На этом не экономили, однако предпочитали все же уговаривать.
Первый крючок дон Сантос забросил еще в 1895-м, когда на встрече в гондурасском порту Амапала сумел убедить коллег из Сальвадора и Гондураса, что держаться друг друга лучше, чем трястись врозь, и 27 августа 1898 года съезд представителей трех стран объявил старт процесса объединения, - вот только дальше этого не пошло.
Сперва гватемальский диктатор Мануэль Эстрада Кабрера, злобный психопат с манией величия, стелившийся под Вашингтон ковриком и неприкрыто завидовавший Селайе (он вообще всем завидовал), заявил, что Гватемала отказывается от любого участия, а спустя два месяца, 13 ноября случился переворот в Сальвадоре, и новый президент, генерал Томас Регаладо, кабальеро, в общем, симпатичный и согласный с Селайей во всем, кроме того, что главным должен быть дон Сантос, а не он, вообще разорвал договоренности, пояснив, что дружить готов, а объединяться – ни-ни.
Тем не менее, Селайя от мечты не отказался. В 1901-м он послал войска в Панаму, на помощь тамошним либералам (безуспешно), а в 1906-м вмешался в дела далекого Эквадора, где удача, наоборот, улыбнулась, - но, впрочем, это уже мелкий факт, дона Сантоса, несомненно, порадовавший, однако для нашего повествования категорически несущественный. Существенно другое. Убедившись в том, что амбиции коллег не переломить, дон Сантос пошел другим путем. В 1901-м он сумел собрать в городе Коринто лидеров Сальвадора, Гондураса и (в качестве наблюдателя) Коста-Рики, сразу заявив, что о политическом союзе говорить пока что рано, и заложил фундамент определенного взаимопонимания.
В январе 1902 в том же Коринто он добился соглашения о «коллегиальном арбитраже» (то есть, решении проблем Центральной Америки самими центральноамериканцами), а в августе 1902 состоялось и подписание «Коринто-2», согласно которому «страны, объединенные верностью либеральной идее» обязались оказывать другу другу вооруженную помощь в случае любых попыток насильственного свержения власти в той или иной стране.
Все тогдашние эксперты расценили документ, как крупный успех Селайи, поскольку гарантом стабильности либерализма в регионе становилась, - как самая сильная, - Никарагуа, и сама жизнь показывала, что объединение для стран Перешейка становится жизненной необходимостью. Тем паче, после событий в Панаме, где в 1903-м семь местных сотрудников американских фирм и четыре американских офицера устроили переворот, объявив (под защитой калибров американского флота) независимость «под канал» в этом уже не сомневался никто. И вдвойне тем паче, что спустя несколько месяцев обитавший тогда в Белом Доме президент Теодор «Тэдди» Рузвельт огласил «дополнение» к доктрине Монро.
Отныне, заявил он, США берут на себя обязательство «защищать» страны Западного полушария, если там случится дефолт. Ибо право кредиторов выбивать долги из должника священно, но недопустимо, чтобы в американские дела вмешивались неамериканские государства, а потому Штаты будут такие долги брать на себя, но взамен брать «спасенных» должников под полный политический контроль, - разумеется, исключительно «в целях обеспечения внутренней стабильности и разумной финансовой политики», и согласие «спасаемого» в рамках данной инициативы не требовалось.
Что это означает, пояснять нужды не было, - особенно гондурасцам, стабильно сидевшим в долгах, как в шелках, - и на такой почве главной стратегической задачей становился как можно более тесный союз. Но стратегия стратегией, а прозу жизнь никто не отменял, и вскоре еле-еле наметившемуся взаимопониманию пришлось пройти жестокий экзамен на прочность: Гондурас, именно Гондурас, заинтересованный в упрочении связей более других, ранее надежный партнер, даже союзник, внезапно стал, скажем так, куда менее дружествен, - хотя, если уж совсем начистоту, вина за разрыв лежала на президенте Никарагуа.
Если коротко, за пару лет до того, Манагуа и Тегусигальпа, устав от долгого спора о принадлежности северной Москитии, доверили роль третейского судьи Альфонсо XIII, королю Испании, но когда тот, дотошно разобравшись в теме, присудил спорные земли Гондурасу, Селайя вопреки им же данному слову не подчинился решению арбитра, а в ответ на вполне законный протест Тегусигальпы начал снабжать оружием гондурасских эмигрантов, обещавших ему, в случае победы, отдать Никарагуа все, на что претендовал ее президент, а те, решив, что теперь дело в шляпе, накануне Рождества начали очередной «экспорт революции».
Увы, гладко оказалось только на бумаге. Армия Гондураса (прим. 3 тысячи штыков) не прогнулась, перешла в контратаку, и сосед-президент Мануэль Бонилья (тот самый, если помните, который позже обращался за помощью в ЧВК «Добрые самаритяне») потребовал у Селайи разрешения добить мятежников на территории Никарагуа, обещая, что никаких нежелательных эксцессов с мирным населением не будет.
Естественно, дон Сантос наотрез отказал, ограничившись сугубо формальным запретом эмигрантам шалить на границе, и тогда, не видя иного выхода, президент Гондураса дал своим войскам приказ «действовать по усмотрению», пригласив к «совместной борьбе с тираном» эмигрантов-консерваторов из Никарагуа. Камешек стронулся. 8 февраля 1907 гондурасцы атаковали никарагуанский пост в городке Лос-Кальпунес, легко разбили растерянных, пытавшихся объяснить неведомо откуда взявшимся супостатам, что они ошиблись, а затем, заняв городишко, ограбили его, в завершение расстреляв двух пленных никарагуанцев, оказавших сопротивление.
В такой, - вполне, кстати, устраивавшей его, - ситуации, Селайя мудро не стал поспешать, а потребовал задействовать «договор Коринто» и, разумеется, выплатить компенсацию за нанесенный ущерб. Немедленно предложившему посреднические услуги Госдепу США из Манагуа ответили, что «всегда рады помощи великого друга», - но компенсация прежде всего, а сеньор Бонилья, в казне которого и мышь не шуршала, платить отказывался.
Стараясь сохранить контроль над ситуацией, американцы попытались подключить Мексику, зная, что Селайя глубоко уважает президента Диаса, патриарха региональной политики, но дон Порфирио подтвердил, что переговорам на основе «Пакта Коринто» альтернативы нет, - но это означало бы дипломатический успех Никарагуа и выключение из сюжета США, в связи с чем госсекретарь Рут негласно посоветовал президенту Гондураса «продолжать сопротивление агрессии», пообещав в беде не оставить, - и сдержали слово, убедив (тоже негласно) президента Сальвадора помочь соседу.
Такая позиция Штатов вдохновила сеньора Бонилью, гондурасцы вновь атаковали приграничные поселки Никарагуа, но на сей раз отступили с немалыми потерями, - командующим гондурасской армией был назначен генерал Эмилиано Чаморро, лидер никарагуанских эмигрантов и кровный враг дона Сантоса, - а сальвадорские войска уже выдвигались. Соотношение сил становилось не в пользу Никарагуа, - президент Диас из Мехико советовал дону Сантосу, которому симпатизировал, пойти на компромисс, - однако Селайя, уважительно поблагодарив, заверил старшего друга, что все под контрлем.
И действительно, 18 февраля никарагуанская армия тремя колоннами перешла в контрнаступление. Неожиданно быстро, - никто такого не ожидал, - пал укрепрайон Сан-Маркос-де-Клон, который называли «гондурасским Порт-Артуром», никарагуанские ВМС захватили порты Трухильо и Пуэро-Кортес, лишив Гондурас снабжения извне, в бою при Лизапе гондурасская армия, понеся значительные потери, отступила, и наконец, 17 марта на высотах Намасигуэ началось генеральное сражение, завершившееся 23 марта полной, ослепительной и оглушительной победой никарагуанцев над объединенными силами союзников.
«Бесспорно, превосходство в вооружении сыграло немалую роль, - писал по горячим следам майор Микеле Раймонди, итальянский офицер, по долгу службы бывший в Никарагуа и попросившийся на войну. – Президент Селайя снабдил армию всем, что только может пожелать солдат. Орудия Круппа, горные орудия, орудия «Шкода», винтовки «Ремингтон» и «Маузер», пулеметы Гочкиса и даже Максима сделали свое дело. Сыграла роль и великолепная отвага никарагуанцев, но и противники их проявили изумительное мужество – эти худые низкорослые люди,
не глядя на огонь, атаковали пулеметы, имея в руках только мачете (…) Я бы сказал, важнейшей причиной такого триумфа стала колоссальная разница в выучке, словно бы настоящая европейская армия сражалась с толпой плохо обученных аборигенов. Вернувшись в Манагуа я поздравил своего приятеля, капитана Бергтольда с истинно прусской выучкой его мамелюков. “О нет, - ответил он, - до прусской выучки им пока далеко, но с баварцами сравню смело”, а затем лукаво добавил: “Против французов я бы с ними, пожалуй, вышел”».
Действительно, с учетом соотношения сил (2000 гондурасцев, 4000 сальвадорцев против 1500 никарагуанцев) и потерь (230, 979 и 85 «двухсотых» соответственно), победа получилась громкая, - а если учесть, что население Никарагуа в то время составляла ок. полумиллиона душ против 1,4 миллиона гондурасцев, так и тем более, - и никто не удивился, когда сразу после сражения, отдохнув менее суток, никарагуанские войска двинулся на север, 27 марта без боя заняв Тегусигальпу, откуда за несколько часов до их появления бежал на остров Амапала, надеясь, что американцы спасут, совершенно деморализованный президент Бонилья.
Размышления у парадного подъезда
И американцы спасли. Насколько можно судить, успех армии дона Сантоса при Намасигуэ ошарашил их не менее, чем всех остальных, а вслед за изумлением пришла обеспокоенность. Появление в Центральной (да и не только Центральной) Америке «центра силы», - пусть даже очень, очень регионального, - вообще не входило в их планы, а к тому же еще на тот момент в Белом Доме обитал «Тэдди», дядька без выкрутасов, убежденный в том, что все и всегда решает только оружие, и вот его-то явленная воочию мощь никарагуанского оружия более чем впечатлила.
Реакция «нейтральной стороны» последовала мгновенно. US marins высадились в гондурасском Пуэрто-Котрес, единственном порту, куда еще не дошли победители, объяснив, что обязаны обеспечить безопасность торговли бананами, и предоставили беглому Бонилье убежище на одном из крейсеров, забрав его с острова, после чего сделали официальное заявление: мы за мир, то есть, против войны, потому что война это ужасно, и мы намерены быть посредниками в переговорах, а если мистер Селайя против нашего посредничества, то рекомендуем ему передумать.
Далее американский посланник в Тегусигальпе встретился с временным президентом по версии Никарагуа, уже вступившим в должность, и другими лидерами либералов-«селайистов» (министрами «переходного» правительства), предельно откровенно дав им понять, что «в пребывании их фракции у власти правительство США не заинтересовано, и если они сочтут нужным не прислушаться, никто не может гарантировать им жизнь, потому что в стране очень много офицеров – сторонников Бонильи».
Несмотря на крайне учтивые формулировки, прислушаться сочли возможным все, и когда руководящие посты вновь стали вакантными, Госдеп, как «общепризнанный посредник», вынес вердикт: сеньор Бонилья, как утративший доверие, к власти не вернется (он выразил желание какое-то время пожить в самой демократической стране мира), а временным президентом станет (и соответственно, «переходное правительство» сформирует) генерал Мигель Давила, бывший вице-президент, который к авантюрам бывшего шефа отношения не имеет, поскольку за месяц до войны убыл с визитом в США, и вот теперь (как удачно!) вернулся на одном из судов US Navy.
Возражать не приходилось. Во-первых, американское предложение было не из тех, от которых можно отказаться, а во-вторых, генерал Давила слыл либералом, так что Селайе как-то не с руки было заявлять, что-де кандидатура не подходит. В противном случае, получалось бы так, что он воевал не за идею, а ради подчинения Гондураса, а это сильно испортило бы ему репутацию и, глядишь, оттолкнуло бы многих сторонников на Перешейке.
Если верить мемуаристам, в этот момент дон Сантос был в бешенстве, которое обычно умел скрывать, а на сей раз скрыть не мог, - и лично я не возьмусь осуждать человека, у которого так нагло украли военную победу, превратив ее в политическую ничью, тем более, что Штаты на полпути не остановились, и очень скоро ничья превратилась в поражение. Хотя, спору нет, оформлено все было очень красиво.
Вскоре после окончания войны и ухода никарагуанских войск из Тегусигальпы, - а также из Сальвадора, который решли было разъяснить по ходу, но те же Штаты не велеи, - госсекретарь м-р Рей сделал странам Перешейка предложение: встретиться в Вашингтоне и обсудить все конфликтные вопросы во имя спокойного и мирного сотрудничества в будущем. При этом, дабы не создавалось впечатления, что los gringos кому-то что-то навязывают, мероприятие предлагалось провести под «двойной эгидой» США и Мексики, то есть, президента Порфирио Диаса, которого уважали решительно все.
Для Селайи данная идея была явной ловушкой: согласно «Пакту Коринто» все вопросы подобного рода могли решаться только в узком «центральноамериканском» кругу, без внешних посредников, а тем паче, гарантов, а согласие участвовать во встрече фактически аннулировало все достижения Никарагуа во внешнеполитической сфере, превращая ее из кандидата в региональные гегемоны в «одну из многих». Тем не менее, отказаться, как и в случае с «правительством Давилы», возможности не существовало: поскольку все остальные согласились, получилось бы так, что только президент Селайя – враг мира на Перешейке.
Короче, пришлось. И конференция прошла, как по маслу, к полному удовлетворению м-ра Рея, - хотя, строго говоря, «конференцией» сие мероприятие назвать сложно, ибо confercio означает собрание в одном месте лиц, групп лиц или организаций для обсуждения спорных тем и выработки компромиссных решений, - а в Вашингтоне съехавшимся лидерам стран Перешейка просто предложили ознакомиться с проектами, подготовленными Госдепом, одобрить их и подписать без обсуждений.
Конечно, сформулировали всё очень красиво: мир - основа процветания, война хуже чем мир, в любых спорах – только арбитраж, взаимная выдача преступников etc., но всем было ясно, что речь шла про, как писали американские СМИ, «ошейнике для Селайи», которого либералы всего перешейка рассматривали как своего естественного лидера, и точку в этом вопросе ставило заявление США о том, что ими не будет признано ни одно правительство, «пришедшее к власти иначе как путем законных выборов, тем более, с иностранной поддержкой».
То есть, старый добрый «экспорт революции» из одной комнаты коммуналки в другую оказывался вне закона. А дополнительно закрывало вопрос положение о «полном и вечном» нейтралитете Гондураса, выступавшего, в основном, союзником Селайи, который, к тому же, не мог воздействовать силой на кого угодно, не проходя через гондурасскую территорию. И это уже, помимо того, что зачеркивало какую угодно возможность Федерации в любой форме, прямо угрожало Селайе, поскольку поскольку консервативная эмиграция, пустив корни в соседних странах, строила планы вторжения.
Теоретически, конечно, запрет на «экспорт революции» защищал интересы и дона Сантоса, но только теоретически, поскольку в одной из статей договора указывалось, что определять, имеет место «экспорт» или «право народа на восстание» может только «один из коспонсоров, без согласования со вторым». Иначе говоря, Штаты получили дополнительный рычаг воздействия на Центральную Америку, а поскольку всех, кроме Никарагуа, уже выдрессировали до блеска, выводы напрашивались.
Думаю, именно в это время Хосе Сантос Селайя, де-факто пожизненный президент, баловень Фортуны, находившийся на пике экономических и политических успехов, впервые всерьез задумался о том, что Соединенные Штаты, которые он безмерно чтил, на которые равнялся, полагая эталоном, вовсе не так, как ему вся жизнь казалось, заинтересованы в надежном младшем компаньоне, способном взять на себя решение региональных проблем, а предпочитают бессловесных холуев, своих интересов (кроме личных) не имеющих, - и в его дружески-почтительной переписке с президентом Мексики появились новые нотки.
Он явно хотел совсем снять розовые очки, и дон Порфирио (еще раз: великий исторический деятель, автор чеканной формулы «Бедная Мексика! Так далеко от Бога, и так близко к США!», позже на много лет незаслуженно оболганный, а потом все же по заслугам возвеличенный) помогал, аккуратно разъясняя младшему другу то, что давно понял сам.
Estados Unidos, - писал сеньор Диас, - кровопийца, с которым дружить нельзя в принципе, а рассчитывать на сотрудничество, если ты слаб и не можешь сопротивляться, пагубно. Их Бог – нажива, их религия – ханжество, им незнакомо чувство чести, чувство жалости, чувство сострадания (это практически точная цитата). Но этим стремлением к наживе и презрением к слабостям души человеческой они сильны, и они будут еще сильнее, и сила их надолго. Борьба с ними заранее обречена. Однако и отдавать себя им на съедение не следует.
Уже три десятка лет имея с ними дело, - завершал патриарх, - я понял: от них можно только ускользать, уступая, чтобы сохранить наше наследие внукам, которые будут умнее и сильнее нас. А чтобы ускользать, нельзя даже на минуту забывать, что за каждый доллар, взятый у них, они взыщут землей и кровью. Вот почему я не стремлюсь к ссорам с ними, но стараюсь противопоставлять их злой силе другую силу.
Вот так объяснял старший друг свое видение ситуации младшему другу, которого искренне считал «единственным свободным от американского влияния президентом Центральной Америки», - более того, единственной альтернативой Гватемале, которую ненавидел почти так, как Штаты, - и объяснения падали на хорошо удобренную почву.
Просто силою вещей. Потому что тогда, в начале ХХ века, США уже не могли, да и не хотели стесняться. Чувствуя свою силу, они перли напролом, - разгром Испании, захват Пуэрто-Рико, издевательское по сути «освобождение» Кубы, - и можете сколько угодно атаковать меня за ссылку на ныне не модного классика, но и дон Порфирио, человек «предыдущего поколения», и дон Сантос, продукт своего времени от макушки до пят, сходились в том, что демократия по-американски «оказалась на деле формой самого бешеного империализма, самого бесстыдного угнетения и удушения слабых и малых народов». В других терминах, конечно, и тем не менее.
В практическом же плане дон Сантос очень хорошо сознавал, что Никарагуа не великая держава и никогда ею не будет, но, латиноамериканский (и конечно, никарагуанский) националист до мозга костей, готов был сделать все, чтобы его страна не превратилась в «Чего изволите?» или, вообще не приведи Бог, в еду для хищника. Он, каков бы ни был, со всеми недостатками, по определению не мог действовать так, как тот же Эстрада Кабрера, в первый же день пребывания у власти подаривший посланнику США карту Гватемалы, сообщив: «Вот, это теперь ваше, делайте, что хотите».
Селайя искал варианты, и размышляя, приходил к единственному возможному выводу: если хищник положил на тебя глаз, противопоставить ему можно только другого хищника, - дав тебе время модернизировать страну, по максимуму сохраняя суверенитет. Как сеньор Диас. А это означало, что американский бизнес пора отучать от вседозволенности, не просто «уравновешивая» европейским, - это и так понемногу делали, - но аккуратно оттесняя. С помощью, definitely, Англии. Альтернативы в тот период не было, а приманка для сэров, наоборот, была, и да, разумеется, я о Канале.
Продолжение следует.