Беда была в среду
А дело было так… Во вторник был прекрасный день, и вечер был прекрасный. В начале вечера мне позвонила моя подруга Муся, мы с ней когда-то работали во Всесоюзной книжной палате, она и сейчас там работает. Она человек очень занятой, звонит редко, но когда звонит, то уж мы говорим подолгу. Я всегда очень радуюсь её звонку. В конце разговора она сказала: «Рада, что ты в такой прекрасной форме, бодрый, молодой голос, и куча планов». Я в тот вечер позвонила моей племяннице Маринке, просто пожелать ей спокойной ночи, и она тоже заметила, что я в особо хорошем расположении духа. Словом, всё было хорошо. Я обычно ложусь спать в три, в этот вечер фильм, который я смотрела по ТВ, закончился в 3:10. Во время просмотра я занималась собой: протёрла физиономию мацелярной водой, намазала кремом лицо и руки. Воду и кремы мне в пятницу принесла моя читательница Алла, москвичка, которая уже много лет живёт в Чехии, я вам о ней рассказывала. Она приехала в Москву навестить подругу и зашла ко мне. Эти покупки она сделала в Москве, сказала, что это стоит недорого, но ей вода и эти кремы нравятся, она ими пользуется и очень довольна. Мне они тоже понравились. Фильм кончился, я выключила телевизор и почувствовала какой-то приступ прямо эйфории. Мы с Леной замечали, что приступы эйфории у меня предшествуют приступам панкреатита. Так было последние три раза. Лена даже спросила нашего психиатра, чем это можно объяснить. Он сказал, что не знает, но подумает. В этой эйфории я легла спать, а перед сном ещё надушилась хорошими духами, которые Маринка дарит мне каждый год на день рождения, флакона мне хватает на год. Когда мы были с Игорем, я всегда пользовалась духами на ночь, и сейчас я это иногда делаю при соответствующем настроении. И вот так, прибранная и надушенная, в чудесном настроении я легла спать.
В 8 часов я проснулась, услышав, что Лена захлопывает дверь, уходя на работу. Чувствовала я себя очень плохо. Я с трудом дошла до ванной, а возвращалась я, держась за стенку, дошла до постели и рухнула. Ноги не держали, дышать было трудно, сердце колотилось, и тошнило. Я не только не могла подняться с постели, я не могла сесть в постели и спустить ноги на пол. И тут у меня началась неукротимая рвота и прочие отвратительные явления, обычные при приступе панкреатита. И всё это происходило со мной лежачей. И я лежала в своей рвоте и всём остальном. Такого со мной никогда ещё не было. Кроме физического страдания, я испытывала страшное унижение. Я чувствовала себя не человеком, а какой-то гадкой тварью. Лене на работу я звонить не стала. Я знала, что к ней сейчас в очереди сидят её тяжёлые больные, которым она нужней, чем мне. Приём она оставить не могла, а по телефону чем она могла мне помочь. Когда она вернулась с работы, то подробно расспросила меня о том, что со мной происходило, по минутам. И я ей всё рассказала, а теперь собираюсь рассказать всё это вам. Вот не знаю, зачем. Нет ничего более скучного и более бессмысленного, чем разговоры о болезнях, если они не с врачом. Но для меня это сейчас злоба дня. Я под сильным впечатлением, и мне трудно удержаться.
Наташа должна приходить в два часа, но обычно она приходит часа на полтора раньше. Меня это не радует, я люблю быть одна, и мне хватило бы общения с Наташей, даже если бы она приходила чуть позже, чем положено. На этот раз она пришла на два с лишним часа раньше, ещё 12-ти не было. Это оказалось очень кстати. Наташа сменила постель. Простыню она постелила не обычную, а какую-то типа полиэтиленовой. Такие простыни «Хама» даёт своим подопечным специально для подобных случаев. Меня Наташа протёрла с ног до головы влажными гигиеническими салфетками, надела чистую рубашку, и я опять почувствовала себя человеком. Слева от постели Наташа поставила тазик, словом, благоустроила наш быт. А приступ продолжался, и не видно было ему конца. На этот раз меня очень знобило, чего раньше не было. Меня так колотило, что Наташа с трудом поймала мою руку и удерживала её, чтобы измерить давление, и, чего тоже не было раньше, донимала икота. Я слышала выражение «предсмертная икота» и подумала – может быть, это она? В пять Наташа ушла, в полседьмого вернулась Лена, и мне сразу стало спокойнее. Болезнь продолжалась, но психологически стало легче. С приступом сделать ничего нельзя, его нужно перетерпеть, но всё-таки квалифицированный уход много значит. К тому же Лена переживала за меня, страдала вместе со мной, а это помогает. Я ничего не могла есть, и Лена считала, что я ослабела ещё и поэтому. Я ничего не съела со вчерашнего ужина и ни одной таблетки не выпила. В 11 вечера Лена сказала, что нужно что-нибудь съесть, и дала мне немного детского мясного питания из баночки и чашку бульона. После этого она ушла, а я легла спать. Ночь была ужасная. Я не то что не заснула, я даже не задремала, напряжение не отпустило меня даже на минуту. Я рассказывала, что поначалу во время приступов я прежде спасалась стихами, и что в последние два обострения я не могла читать стихи. Мне было слишком плохо. Но на этот раз я сообразила, что, возможно, я читала не те стихи. Я обычно читала Пушкина, а этот гармоничный поэт плохо сочетается с моей безобразной хворобой. Я поняла, что нужно выбрать другого поэта, и поняла, кто это должен быть – Некрасов! Я стала читать
Три тяжкие доли имела судьба,
И первая доля: с рабом повенчаться,
Вторая - быть матерью сына раба,
А третья - до гроба рабу покоряться,
И все эти грозные доли легли
На женщину русской земли.
А дальше я прочла:
Приподнимая косулю тяжелую,
Баба порезала ноженьку голую –
Некогда кровь унимать!
Слышится крик у соседней полосыньки,
Баба туда – растрепалися косыньки, –
Надо ребенка качать!
Что же ты стала над ним в отупении?
Пой ему песню о вечном терпении,
Пой, терпеливая мать!..
И, прочитав эту строчку, я заплакала. Дальше я стала читать «Железную дорогу», а там ещё страшнее. Я читала и плакала. Вот как-то я не могу себе позволить плакать от того, что у меня живот болит, а плакать над страданиями народа – это можно. Я плакала, и мне становилось легче, за что я благодарна Николаю Алексеевичу.
Недавно на «Эхе Москвы» отмечали юбилей, годовщину смерти какого-то заграничного писателя. Я про этого писателя слыхом не слыхала, но сказали, что он вполне себе великий. Видно, на русский язык его не переводили. Писатель умер от панкреатита, так что это распространённая болезнь и распространённая причина смерти. И я знаю теперь, отчего я умру, это очень просто – у очередного приступа будет летальный исход. И это не самая страшная смерть, не самая тяжёлая. Бывают болезни, при которых люди испытывают ужасные боли, им колют серьёзные обезболивающие, и эти средства не помогают, боль не снимается. Люди кричат сутки напролёт. Некоторые не могут вынести боли и кончают самоубийством, мы знаем такие случаи. Кочетов выбросился из окна, а мне всё-таки легче, я даже не кричу, хотя стонов удержать не могу. Мне всего лишь нужно будет перенести то, что я уже переносила много раз, только это кончится иначе. Так что я считаю, Господь милостив ко мне, и с оптимизмом ожидаю этого будущего.
Но сегодня мне лучше, хотя до здоровья ещё очень далеко, и я сильно нуждаюсь в вашей поддержке, которую вы мне не раз оказывали.
Дорогие мои, я давно не благодарила вас за деньги, а они понемногу приходят. Присылают наши постоянные читатели, ники которых у меня связанны с их реальными именами, и совершенно незнакомые мне люди, тоже, возможно, наши постоянные читатели, имён которых я не знаю. У меня с этими деньгами связано множество планов, но я думаю, может быть, мне от них от всех отказаться ради одного большого проекта. Дело в том, что у меня окна совсем развалились, их должны были заменить в 1981 году. Но тогда в нашем доме решили делать капитальный ремонт с выселением жильцов и окна менять не стали. А потом наступили 90-е, и все планы изменились. У меня рамы совершенно развалились, Наташа боится до них дотрагиваться и окна не открывает, моет только изнутри. В одной раме стекло треснуло, в другой стекло не доходит до верха, и жутко дует из всех щелей. И вот я думаю, не сделать ли мне новые окна. Правда, это очень дорого, и всех читательских денег хватит только на половину. Но поскольку эта половина всё-таки есть, может быть, вторую я раздобуду. Можно взять деньги из тех, что немцы мне заплатили за эвакуацию. Они у меня неприкосновенные, это ленино наследство. Должна же она от меня хоть что-нибудь унаследовать. Мама моего зятя оставила ребятам в наследство квартиру и дачу, а я хотела бы хоть немножко денег оставить. Но я хочу, чтобы, когда меня не станет, Лена перешла бы в мою комнату. Она больше и лучше, и окна выходят не на шумную Большую Ордынку, а во двор. И тогда в этой комнате будут новые хорошие окна. Так что это расход и на Лену. Но я ещё ни на что не решилась. Написала всё как-то сумбурно и нелепо, и, может, вовсе не нужно было этого писать. Но вы должны учесть, что я диктовала это в четверг в полубреду, я уже сутки с половиной не спала и почти не ела.
Спасибо вам за деньги и за всё. На этот раз я осталась жива и рада, что наше с вами общение ещё немного продолжится.