Мы, большевики, являемся самыми большими оптимистами на земле

Советский дипломат Иван Майский, работая послом в Англии, умел отлично завязывать знакомства. Так, например, он сдружился с великим писателем Гербертом Уэллсом. Приятели не потеряли связь даже тогда, когда Майского перевели на службу в другую страну. Он в своих письмах оценивал произведения Уэллса и вёл дискуссии о будущем СССР. Впрочем, лишь до тех пор, пока не был арестован НКВД.

26 августа 1930 г.

Дорогой Уэллс,

Ваш новый роман «Самовластье мистера Парэма», который я только что прочитал, напомнил мне, что я очень давно не писал Вам. Если не ошибаюсь, последнее письмо я послал Вам из Японии, около двух лет тому назад. В нем я критиковал то, что Вы сформулировали как «усовершенствование коммунизма» на титульном листе «Легального заговора», экземпляр которого я имел удовольствие получить от Вас. Два года! В наше время это долгий срок, и поэтому я взял на себя смелость прервать свое молчание и написать Вам это письмо.

Во-первых, о Вашем романе. Я считаю, что это замечательная книга. Мистер Парэм выписан превосходно. Я очень часто встречался с людьми такого типа, когда был в Англии, до и после войны. Джерсон получился ничуть не хуже. Идиотов-милитаристов такого сорта можно найти в любой стране. Сэр Басси — новое явление; с такими я близко не встречался пока что, но вы изобразили его так реалистично, что я готов поверить Вам, хотя…, — но об этом чуть позже. Заговор описан великолепно. Политические измышления мистера Парэма чрезвычайно интересны и очень типичны, а его речь о России является одним из самых впечатляющий мест в романе. Короче говоря, Ваша новая книга очень полезна и поучительна. Я читал ее с неослабевающим интересом от начала до конца.

И все-таки у меня есть некоторые сомнения.

Во-первых, я считаю, что Вы представляете международное положение СССР в чересчур оптимистическом духе. По роману, после того, как Верховный лорд объявил войну России, почти вся Европа (включая Польшу!) осталась фактически нейтральной. Реально воевали Великобритания и СССР. Хорошо, если бы Вы оказались правы. Но, к сожалению, я не могу поверить в такую благоприятную (для нас) возможность.

Во-вторых, Вы действительно верите в то, что люди вроде сэра Басси или даже Камелфорда могут серьезно противостоять войне? Вы действительно верите, что они могут отказаться от газа «Л» и таким образом победить Верховного лорда? Или что, скажем, у сэра Альфреда Бонда настолько интернациональные взгляды? Я не могу представить себе этого. Я помню наш с Вами разговор о диктатуре года три тому назад. Вы критиковали коммунистическую диктатуру у нас в СССР и были также недовольны фашистской диктатурой в Италии. И я знаю, что Вы совсем не верите в парламентскую демократию. Вы хотели бы установить международную диктатуру ученых-химиков и производителей? Может быть, Вы надеетесь, что именно такая диктатура могла бы помочь разрешить самые крупные и острые проблемы, стоящие сегодня перед человечеством? С моей точки зрения, как коммуниста, это чистая утопия. Но, возможно, я не прав, интерпретируя Ваш роман таким образом?

Теперь немного о себе. Как Вы знаете, после Лондона меня назначили советником нашего посольства в Токио. Для меня пребывание в Японии было чрезвычайно интересным, но моя жена с трудом переносила японский климат. Я попросил наш Foreign Office перевести меня в какое-нибудь другое место, и в мае 1929 г. меня направили посланником в Финляндию. Климатические условия в этих краях намного лучше, чем в Японии. Моей жене эта перемена пошла на пользу. Но политический климат здесь значительно тяжелее, чем на Дальнем Востоке. Финляндия всегда была подвержена сильной русофобии. А сейчас, особенно в последние несколько месяцев, под влиянием фашистского лапуаского движения это чувство переросло чуть ли не в настоящее умопомешательство. Несомненно, такая политика является чистым безумием для такого небольшого народа как финны, которые географически всегда будут соседствовать с таким большим народом как русские. И финны должны благодарить небо за коммунистическую диктатуру Москвы, потому что ни царь, ни даже Керенский ни на минуту не потерпели бы существование независимой Финляндии. Но что есть, то есть. Русофобия и советофобия очень сильны здесь в настоящее время. Это напоминает что-то вроде приступа всеобщего сумасшествия. Как Вы понимаете, работать в такой ситуации чрезвычайно трудно. Мне, пожалуй, труднее сейчас здесь, чем было в 1926—1927 гг. в Лондоне.

Но, несмотря ни на что, я не унываю и не теряю боевой дух. Я думаю, что мы, большевики, являемся самыми большими оптимистами на земле. А Вы как думаете?

Как идут дела у Вас? Чем Вы сейчас занимаетесь? Пишите что-нибудь или хотя бы собираетесь написать что-то новое? Проводите ли Вы много времени во Франции, как раньше? Между прочим, я обратил внимание на то, что французская пресса очень недовольна Вашим «Мистером Парэмом». Отчего? Может быть, потому что Вы затронули самый больной вопрос? Хотя, Вы не в первый раз сталкиваетесь с оппозицией во Франции.

Моя жена присоединяется к моим наилучшим пожеланиям Вам.

Искренне Ваш

И. Майский