В мире, здравии, любви Очень много лет живи, Теплоту большого сердца Окружающим дари. И.Н. Новаковская. Поздравление подруге. 14 декабря 2017 года ушла из жизни Ирина Николаевна Новаковская, человек, немало сделавший для жителей Обнинска. Она приехала в город в ноябре 1960-го вслед за мужем, В.М. Новаковским, известным специалистом в области коррозии и защиты металлов, которого годом раньше перевели из Свердловска в только что созданный НИФХИ им Карпова. Тогда 20-й квартал был окраиной, к которой от железнодорожной станции мимо здания горкома партии были положены дощатые тротуары, Гурьяновский лес только еще посадили, в Парке культуры и на нынешней Треугольной площади в барачных городках жили строители, и не было Вечного огня, а скромный памятник павшим воинам стоял напротив ДК ФЭИ. Ирине Николаевне было всего 32 года, и она замечательно подошла Обнинску, молодому, культурному, творческому. Ирина родилась 5 мая 1928 года. Ей, как и всем, кто родился в России и СССР в первой половине ХХ века, история приготовила много тяжких испытаний, но была щедра и на радость. Ее молодые, красивые родители придумали дочке имя Иролина, потому что мама хотела Лину, а папа – Иру. Внести такое необычное имя в свидетельство о рождении не разрешили, и всю жизнь она была по паспорту Ирина, а дома, для мамы и бабушки, Линуся. Ее личность сформировали семья, книги и два красивейших города: крошечная Алупка в Крыму и огромный Ленинград. В Алупке жизнь была совсем простая: без отопления и электричества, водопроводный кран в конце общего коридора. Летом с бабушкой собирали шишки в лесу и варили еду во дворе на очаге. Зимой слабенько грела металлическая печка-буржуйка, а зима – она и в Крыму холодная, особенно когда на радость детям выпадал снег. Дом был увит глицинией, и девочка, когда было лень идти по лестнице, ловко забиралась к себе на второй этаж по ее стволу. Под окном росла алыча, когда она поспевала, нужно было просто протянуть руку. Во дворе старая черешня, чьи ветки лежали на крыше, белая шелковица и огромный грецкий орех. С веранды открывался прекрасный вид на море и Воронцовский дворец, куда знакомая смотрительница пускала девочку в любое время. Алупка пропитала ее солнцем, запахом моря и сосен. До конца жизни она носила самодельное ожерелье из раскрашенных в коралловый цвет мелких удлиненных крымских ракушек. А в Ленинграде жили рядом с Николаевским вокзалом, на улице Жуковского, в прекрасной барской квартире вместе с хозяевами, супругами Бергер, адвокатом и оперной певицей. В квартире был черный ход, хозяйство вела экономка Иоганна Петровна. Мраморная скульптура, картины под потолок, ренессансный шкаф, полный чудесных иллюстрированных книг, среди которых были Киплинг и навсегда ставшая любимой многотомная «История Искусств» Гнедича. Никаких конфликтов с хозяевами, лакомства, подарки, конфеты. Роскошная жизнь продолжалась два года. 22 октября 1937 г. арестовали ее отца, передового рабочего завода им. Орджоникидзе Николая Ксенофонтовича Шумского, награжденного за успехи в труде часами, фотоаппаратом, велосипедом. Незадолго до ареста заводская малотиражка поместила его портрет на всю страницу. Ему и его жене было немного больше 30 дет, Ирочке – девять. Во время обыска она тревожилась, что в ее кровати под матрасом найдут тетрадку, в которую девочка записывала сочиненные ею стихи. Когда отца уводили, он сказал: «Это ошибка, я скоро вернусь». Потом сообщили приговор: десять лет без права переписки. Никто не знал тогда, что это означает расстрел. Был ритуал в советской школе тех годов: петь песни во славу Сталина. Хор пел «Сталин всех лучше на свете», а Лина, глотая слезы, выпевала свое: «Папа лучше всех на свете», пока девочка, стоящая рядом, не зашипела: «Я все скажу!» Только в 1970-х стало известно, что уже 24 ноября Николая убили по лживому, нелепому обвинению в шпионаже в пользу Польши. Ирочкина мама Ольга Михайловна ждала мужа 30 лет, и страдания жалости и неизвестности не оставили ее до конца.
Могильный камень на обнинском Кончаловском кладбище. Под ним похоронены женщины. Где зарыты мужчины, не знает никто. Но здесь, спустя десятилетия, они соединились хотя бы символически. Слева М.К. Чернышенко, верхний рад – Н.К. и О.М. Шумские, родители Ирины, во втором ряду П.А. и З.М. Босацкие, ее тетя с мужем. Сразу понятно, что гены чудесные. Жену и дочь врага народа Шумского выслали в Башкирию. Разрешили взять немного вещей, мама взяла пальто и ботинки мужа, была надежда, что он вернется. В селе Макарьевском на реке Белой подселили в избу к доброй хозяйке. В сенях жил теленок, в далекую школу подвозили на санях, в разоренной церкви был кинозал. Мама устроилась где-то работать, и они не голодали. Лина ловила с подружками рыбу, ее жарили на костре. Примерно через год приехала бабушка и увезла внучку в Алупку. Там девочка заболела черной оспой настолько тяжело, что матери, которую к этому времени перевели в город Кропоткин, разрешили на один день приехать из ссылки попрощаться. Но благодаря бабушкиной заботе Лина выжила. 22 июня 1941 года ночью они проснулись от взрывов. Это бомбили Севастополь. Радио не было, и люди думали, что готовят территорию для виноградников, как говорили, «плантажи рвут». Но прибежала подружка и сказала: война! В конце октября, когда немцы были совсем близко, бабушка проявила свойственное ей мужество: буквально подхватила 13-летнюю Лину и вывезла последним автобусным рейсом в Симферополь, на вокзал. А оттуда в теплушках, на платформах добрались в Кропоткин, крупный транспортный узел Кубани. Жили около железнодорожной станции в крохотной комнатке при элеваторе, где мама работала бухгалтером. Станция была забита эшелонами с продуктами, нефтью, людьми. Вскоре начались регулярные, в точно известное время бомбежки, о которых предупреждал жуткий рев сирены и паровозных гудков. Иногда самолеты летели мимо, на Армавир, Грозный. Звук у немецких самолетов был иной, чем у наших, с подвыванием, легко узнаваемый. В школу надо было идти через мост над путями, и часто тревога заставала девочку на мосту. После одной бомбежки она подняла на путях осколок бомбы – железяку толщиной около 2 см. Изнутри были бороздки от резца. Вырыть щель не хватало сил, забивались в погреб, по ночам уходили на окраину города: считалось, что там менее опасно, поскольку целью была станция. Летом 1942 года фронт приблизился, и из Кропоткина начали выселять в Северный Казахстан «пятую колонну» – ЧСИР, членов семьи изменников Родины. Организовали эшелон из теплушек – вагонов для скота, для грузов. Устроили в них нары. На верхнем ярусе хранили хлеб, который по карточкам выдавали на каждую семью. Хлеб можно было на что-то менять. Дорога была долгая и трудная. На станциях и путях полный хаос, цистерны с бензином, военные эшелоны. Иногда встречалась открытая платформа с солью, с нее старались ухватить, сколько можно, это тоже был дефицит. Иногда на станциях можно было набрать кипятку, ссыльные лезли с чайниками под вагонами к титанам и обратно. Туалетов в теплушках не было, на остановке в чистом поле, которая случалась внезапно, в любое время суток, народ высыпал из эшелона и тут же присаживался. Отходить боялись, потому что состав трогался без предупреждения.
Люди, как могли, организовывали быт на долгом и мучительном пути в ссылку. Это, видимо, эпизод депортации народов. Так же, если не тяжелее, бедовали ЧСИР. По крышам вагонов бегали любители красть через окна хлеб с верхних нар. Что могли сделать едущие в вагоне? Несчастный, пришибленный горем люд – женщины, дети, изредка мужчины – инвалиды или старики. Охраны не было, замков тоже. В теплушке вместе с Шумскими ехало семейство воров (откуда-то это было известно): он, она, дочь. Он – старый подкаблучник, его почти не было слышно. Она – лихая тетка с диктаторскими наклонностями. Воровка высовывалась и кричала похитителям: что, у своих тащишь, такой-сякой? Иногда что-то выдавали по карточкам кроме хлеба. На остановках бывала баня – редкое и великое событие. Однажды кончилась горячая вода, поползли, недомытые, по своим местам.
Члены семей изменников Родины (ЧСИР) добрались в теплушках в Казахстан, к месту ссылки. На станции Тайынша эшелон ЧСИР разгрузили. Образовался гигантский табор. Какие-то организаторы приглашали жен и детей врагов народа к себе. Бабушка, мама и 14-летняя Лина нашли приют в селе Аккудук. Голая степь, никаких растений. Вдали виднеется гора Синюха. В поселке – одноэтажные бараки и землянки. Здания поприличнее – правление колхоза, больница, школа-шестилетка. Ссыльных поселили в землянки. Было электричество, но жилье ссыльных освещалось коптилками и свечами. В этих местах, кроме казахов, уже были обжившиеся ссыльные «первой волны» – раскулаченные русские, украинцы. Их бараки за долгие годы были уже обустроены. Кто-то имел коров, многие, если не все, имели жернова. Лина собирала колоски, молотила, потом ходила к соседке молоть. Это была трудная работа для 14-летней девочки. Жернова – каменные, тяжелые – регулировались клинышком. С его помощью верхний жернов приподнимали, и зерно мололось легче, но получалась не мука, а крупа. Из нее делали галушки, и если было еще и молоко, получалось райское блюдо. Очень выручали огороды. Там росли арахис, кукуруза, вкуснейшие помидоры. Великолепно родилась дивная рассыпчатая казахстанская картошка. Сажать ее, окучивать, копать была работа Лины. На картофельных грядках рос паслён, черный и красный. Красный не очень любили, а вот черный был в ранге винограда, хотя немного приторный, его собирали много. Однажды Лина наткнулась в степи на полянку дикой клубники. Было необыкновенно вкусно, но мало. Приноровились солить на зиму капусту. На огородах поспевала тыква, ее солили в капусте, это был деликатес. Можно было купить (или выменять) свеклу. Пирожки со свеклой были очень вкусны, но пекли их редко, потому что процесс был сложен. В землянках в полу были вырыты ямы-погреба. В яме и в землянке поначалу в изобилии жили мокрицы. Ведра с водой стояли на приступочках, их накрывали, а то ночью мокрицы с потолка падали в воду. Потом с ними как-то справились. У тех, кто не устроился на службу, была летом обязательная работа: пололи (чистили) поля. У каждого полольщика был чистик – длинная палка с лезвием на конце. Держа лезвие плашмя, срез
али сорняки в пшенице и ячмене. В скитаниях между Кропоткиным и Казахстаном Лина один год не училась в школе: не удалось. В 1942 или 1943 году приехала вторая бабушкина дочь, Линочкина тетя Зина, чей муж, Петр Босацкий, был так же безвинно арестован в мае 1941 в Екатеринбурге и расстрелян в 1942, видимо в начале года, где-то в Белоруссии. Может быть, заключенных вывезли туда строить линию обороны на еще не захваченных территориях, и тогда смерть Петра была все же не напрасна… Зину определили сперва в село Алабота, тоже недалеко от Тайынши, потом они сумели соединиться в Аккудуке. Это была дружная и надежная семья: три обездоленные женщины с кровоточащими душами и девочка-подросток. В их земляном бараке было много народа Линочкина семья, потом дед и его взрослая дочь с вредным сыном Вовкой, почти Линочкиным ровесником, и семья Жебровских, с которыми Линочка и ее родные сдружились на долгие годы: Доминика Петровна и ее дочери Галина и Валентина. Они часто вспоминали Краснодар, вероятно, были из тех мест. Гале Жебровской было чуть больше 20 лет, и Линочка ее боготворила. Когда ходили за колосками, боялись объездчиков (так назывались верховые казахи, объезжавшие поля). Прятаться было негде, голое поле, иногда скирд соломы. Галя с Линочкой были удачливы. Однажды пошли за колосками, и нашли просыпавшееся из машины чистое зерно! Набрали в торбы руками, сколько могли собрать. В другой раз нашли копну скошенного, но не выбранного ячменя, лежавшего вместе сорняками. Счастливицы сели у копны, перебрали, набрали много ячменных колосьев. Ячменный суп – это хорошо, особенно, с добавкой лебеды. А если добавить картошки, соли и молока получалось совсем вкусно. Лето в Северном Казахстане очень теплое, зима очень холодная. От снега до снега девочка ходила босиком, обуть было нечего, старались что-то приготовить к зиме. По подошве ноги можно было стучать как по картону, она не чувствовала ни колючек, ни камушков. Зимой опасность представляли волки. Зина, идучи однажды с ведром воды с дальнего источника, думала, что ее провожает одичавшая собака, которая подходила все ближе. К счастью, с окраины ее заметил кто-то из местных жителей и поднял шум, испугавший волка. Зимой обогревали землянку печуркой размером не больше табуретки. Ее топили кизяками, которые заменяли небывалые в степи дрова. Кизяки давали много тепла, но очень быстро сгорали. Их на семью нужно было заготовить заранее 4 — 4,5 тысячи штук. Выписывали навоз, привозили его на грузовике и вываливали на площадку. Потом брали где-то, видимо, в колхозе, волов и водили их за повод по кругу по навозу, политому водой. Так навоз перемешивали. Из навоза и соломы лепили кизяки, придавая им форму круга или буханки. Просушивали. Перетаскивали под окна барака на выделенную каждой семье территорию и складывали пирамидой, из которой кизяки часто воровали. Для защиты (ненадежной) от воров и осадков мазали пирамиду свежим навозом – самая неприятная часть работы. Часа в 4 утра, когда выгоняли коров, Лина караулила с ведром, несла добытую лепешку к пирамидке кизяков. Никаких, естественно, перчаток и в мыслях не было. Руки девочки были исколоты жесткой рубленой соломой, запах навоза долго не отмывался. В одну из зим случился страшный буран. В школе не досчитались маленькой девочки. Решили, что она, идя на занятия, сбилась где-то в поселке с пути. Старшие дети решили присоединиться к поискам, пошли Линины подруги Эрна, Валя и Инна, хотя ни у кого из ссыльных не было хорошей зимней одежды и обуви. А Лина осталась в школе, потому что ей на один день дали почитать «Графа Монте-Кристо» и она не могла оторваться от книги. Ее подруги погибли, буран разделил их и заморозил. А потерявшуюся девочку нашли взрослые, среди которых была ее мама. Она оттерла дочку, согрела ее и спасла. Рядом с Эрной, Инной и Валей родных людей не оказалось. Страшно представить себе чувства ссыльных матерей, у которых судьба отняла не только мужей, но и дочек… Воспоминание об этом буране не оставляло Ирину Николаевну до конца жизни. Взрослые ссыльные находились «под надзором», то есть должны были регулярно отмечаться в органах НКВД. Однажды, уйдя отмечаться, Линочкина мама пропала на два дня. Ее вербовали в сексоты (секретные сотрудники), продержали ночь в холодном подвале, добиваясь согласия «стучать» (доносить) на других ссыльных. Она отказалась. К счастью, если это можно считать счастьем, у нее была эпилепсия, результат сильного испуга в раннем детстве, и чекисты от нее отстали. Удивительно, как при таком жестком контроле ей удалось в 1943 году вырваться в Боровое (нынешний Барыбай), за 130 километров от Тайынши. Оттуда она прислала возчика по имени Балтыбай, как-то сумела с ним договориться, и он перевез семью со всем скарбом. Потом приехали и Жебровские. В Боровом был военный санаторий для офицеров, много народу, особенно туберкулезные больные, которые лечились кумысом. Кадров не хватало, и Зину, не имевшую медицинского образования, взяли в туберкулезный санаторий медсестрой. У работающих были продуктовая карточка и небольшая зарплата. А у Лины был приработок, маленький, но надежный. Боровое – это казахская Швейцария на берегу озера Барыбай. По крайней мере, в те времена гора Синюха была покрыта сосновым лесом, а прозрачные дивные озера были видны до дна. В лесах росли смородина, малина. Варить варенье не могли, потому что дома не было сахара, но ягоду можно было продавать отдыхающим, они охотно покупали ее стаканами. Собирая ягоды, Лина за день проходила много километров, ей казалось, что десятки. Ягоды она собирала двумя руками сразу, и ее лукошко всегда было полнее, чем у остальных сборщиц. Лукошко несла на плече. Малина усаживалась на пути по буеракам и кочкам, текла, плечо всегда было залито соком. Девочка едва не погибла: увидела на скале усыпанный ягодами куст, добралась до него, встала на край – и вместе с обломившимся камнем рухнула вниз. Камень, обгоняя, чиркнул ее острым краем по ноге и глубоко рассек ее от колена до ступни. Лина падала на землю, залитую ее кровью, и удивлялась: откуда столько красного? Боль пришла потом. Сестры Жебровские, верные компаньонки и спутницы, наложили ей жгут и помогли доковылять до поселка. Там рану зашили, перелили кровь, не самую распространенную: I группа, резус отрицательный. Зимой приработок был художественный. Лина, нигде не учась, хорошо умела рисовать и унаследовала от бабушки и матери способность к рукоделью, терпение и вкус, развитый изучением богато иллюстрированных книг в ленинградской квартире. Она рисовала игральные карты – товар, всегда пользовавшийся спросом. И делала из подходящих кусков ткани настенные коврики, которые охотно покупали или меняли на еду и вещи: людям очень хотелось украсить жизнь, а промышленных товаров не было. Линочкины изделия нравились, она получала заказы, к ней приезжали издалека. Перед ней не было образцов, она создавала картины, вспоминая виденное и фантазируя. Чаще всего заказывали пару лебедей, плывущих по голубой воде: женщины, которых судьба надолго или навсегда разлучила с любимыми, хотели видеть перед собой символ вечной верной любви.
Вот примерно такие коврики делала Лина Один коврик Лина сделала для дома, сочетая аппликацию и вышивку стебельчатым швом и гладью. Кусок небеленой холщевой ткани размером примерно 50х70 см был обшит полосой темно-вишневого сатина, и в этой рамке сказывалась сказка: по тропинке идет Красная Шапочка в деревянных башмачках, пышной юбке с передничком, в белой блузке и черном жилетике – все, как надо. У нее золотые локоны, голубые глаза, маленький носик и алые улыбающиеся губы. На локте плетеная корзинка, накрытая платком, в руке цветы. И еще много цветов вдоль тропинки, простеньких, похожих сразу на маргаритки и ромашки. А на небе – солнце и пара кудрявых облаков. Этот коврик, не линяя и не выгорая, жил в семье лет 20. Потребность и способность видеть, создавать, охранять красоту были, вероятно, самыми сильными чертами Ирины Николаевны. В Боровом она прожила до конца войны. Окончив десятилетку, с подружкой Верой Могильниковой уехала на Урал, в Свердловск (нынешний Екатеринбург), где жила до ссылки с мужем тетя Зина и где оставались ее добрые знакомые. К этим людям девушки попросились жить. Вера хотела в медицинский, Ирина – в университет, но эти вузы оказались далеко друг от друга, и чтобы не разлучаться, они поступили в Лесотехнический и поселились в одном общежитии. Лина украсила окна их многоместной комнаты бумажными занавесками, на которых вырезала ножницами виноградные лозы с гроздьями ягод. Вечером, когда в комнате зажигался свет, под окнами останавливались люди, поглядеть на это ажурное чудо, издали похожее на кружево. Мастерица и сама была очень хороша: большеглазая, с густыми медно-каштановыми волосами и изумительной фигуркой. Когда Ира была на последнем курсе, у них родилась дочь, названная Ольгой в честь обеих бабушек, по материнской и отцовской линии. Вадим, спортсмен и турист, заинтересовал жену походами, особенно водными. Ирина, неприхотливая, сильная, терпеливая, приученная жизнью к бивачному быту и переменам, любящая природу, увлеклась туризмом сразу и на всю жизнь. Новаковские были в числе первых байдарочников СССР, и каждое лето проводили на реках и озерах Урала, Башкирии, Ленинградской области и Карелии. Дочь они стали брать с собой, когда ей еще не исполнилось и трех лет.В студенчестве Лина вышла замуж за свердловчанина Вадима Новаковского. Он был старше Ирины на год; в школу пошел сразу в 3 класс и отлично окончил Уральский политехнический институт 20-ти лет отроду. Родители Вадима были дворяне. Свекор Ирины был известным скульптором и архитектором. В квартире Новаковских Ира нашла почти ту же атмосферу, что когда-то в Ленинграде у Бергеров: обилие чудесных книг, картины и еще замечательная коллекция нот и пластинок классической инструментальной и оперной музыки. Получив техническое образование, Ирина Николаевна работала в одном из свердловских трестов, а после переезда в Обнинск была сперва инженером, потом ученым секретарем НИФХИ им. Карпова. Перейдя на работу в ЦИПК, она стала одним из самых ярких и разносторонних сотрудников замечательного методического отдела.
Сотрудники ЦИПК с друзьями 9 Мая 1995 года. Крайняя слева И.Н. Новаковская, рядом с ней Е.Г. Боровицкая и О.М. Часовитина, долгие годы директор кинотеатра «Мир», а потом Дома ученых. Увлеченно читала лекции по ораторскому мастерству, писала сценарии для учебных фильмов. Окончив в 1967 году заочно киноведческий факультет ВГИК с красным дипломом, она получила предложение стать директором фильмотеки факультета журналистики МГУ, но по разным причинам осталась в Обнинске. Ее любимым делом стал киноклуб при кинотеатре «Мир». Позже Ирина Николаевна так же активно работала в секции любителей кино Дома Ученых. Сколько фильмов увидели благодаря ей и ее друзьям обнинцы, сколько знаменитостей приезжало по ее приглашению, чтобы рассказать о новостях искусства. Это были не только люди кино, гостем был, например, Арсений Тарковский, прекрасный поэт, отец знаменитого режиссера. Клуб был очень популярен, работал интенсивно и, конечно, на общественных началах – как и секция Дома ученых.
И.Н. Новаковская и директор Дома ученых О.М. Часовитина (справа) готовят очередной киновечер. Ирина Николаевна от природы была просветителем. Она не один десяток лет читала лекции по искусству, всегда со слайдами (компьютеров еще не было). Больше всего она любила Древнюю Грецию, ее мифы и созданные на мифологические сюжеты картины и скульптуры. Начала она как лектор в новой школе №3, читала после уроков хулиганистой аудитории 5-7 классов, и слушали ее увлеченно. Потом по линии общества «Знание» множество интересных вещей рассказывала взрослым. Ее ценили и любили в замечательном клубе «Еще не вечер», где она читала лекции до 90-летнего возраста, и читала бы дальше, но ей трудно стало ходить. Сова. Рис. И.Н. Новаковской. Она была широко эрудирована и полностью, с удовольствием решала сложные кроссворды в журнале «Наука и жизнь», а это мало кому удавалось в те времена, когда не было Интернета с его мгновенными справками по любому вопросу. Кроме античного искусства и истории, прекрасно знала культуру эпохи Возрождения, была очарована импрессионистами. Очень любила самоцветы и много знала о них из книг А. Ферсмана. Бессеребренница, мало заботившаяся о себе, она всю жизнь мечтала об изумрудном ожерелье, но это была именно мечта, сказка. Самое дорогое, что она имела в реальности – золотой кулончик с горным хрусталем. Драгоценности с ее точки зрения были произведениями искусства, созданными для любования, но не для владения. Изумрудное ожерелье требовало дорогих туалетов, туфелек на каблуках, изысканных причесок и выходов в свет, а Ирина Николаевна предпочитала спортивный стиль и удобство. Никогда не имела машины, до преклонных лет ездила на старом верном трофейном велосипеде марки «Симсон Зуль» по асфальту и лесным дорогам и в вёдро и в дождь, нагружая его порой как ишачка. Она дружила с Михаилом Марковичем Лысовым, большим знатоком поделочных камней, который много лет возил детей и молодежь в карьеры на поиски камня, учил обрабатывать минералы, участвовал в выставках. Была своей в археологическом клубе «АРКОС»: хотя не участвовала в раскопках, но очень интересовалась историей и со знанием дела обсуждала с археологами и их руководителем Владимиром Александровичем Тарасовым находки и гипотезы. Участвовала в жизни краеведческого объединения «Репинка», много внесла туда тепла и радости, о многом рассказала друзьям.
Члены «Репинки». Третья справа Нинель Михайловна Эпатова, садовод, поэт, почетный гражданин Обнинска. Перед ней, с шарфиком на шее, И.Н. Новаковская. К 15-летию «Репинки» 18 июня 2010 года Ирина Николаевна, как к каждому дружескому юбилею, написала стихи.
РЕПИНКА, ИЛИ ПЯТНАДЦАТЫЙ ГОД Пятнадцать лет – Весны расцвет, Иль трижды пятилетка, Пусть ныне прежний этот счёт Используется редко, И без него шагают вдаль Шеренги новых деток, Но репинцы, и стар и млад, Что в глубь веков вперяют взгляд, Верны привычным меткам. Пусть пятилеток вереница В грядущих репинцах продлится, Пусть дети и родители Свершат супер-открытия, Заслуги числя многие Пред всей археологией! И пусть в отсель незримый год Космическая Клио Нас на скрижали занесёт Рукой неторопливой! P.S. Вся репинская детвора Кричит Тарасову «Ура»! Ирина Николаевна много лет ходила в сложные байдарочные походы со студентами обнинского Политехникума и их преподавателем Сергеем Александровичем Добровым, которого почтительно звала Адмиралом. Вот где в полной мере пригодился опыт ее молодости. Она была главным кашеваром и лекарем, гребла наравне с ребятами, не боясь ни порогов, ни течений, ни бурной непогоды. Однажды на реке Косью (это Приполярный Урал) бурное течение разбило байдарку о камень. Ирина и ее спутники чудом не погибли, сидели на скале посреди потока, пока остальные искали способ снять их оттуда. Ей было тогда больше 50 лет, и она очень плохо умела плавать – не научилась, хотя выросла на море. Однако опасные события не уменьшали ее отваги и жажды путешествовать. В 1986 году в группе членов Дома ученых Ирина Николаевна совершила трудный и прекрасный 20-дневнй пеший поход по Камчатке. Воспоминания обо всех увиденных красотах Земли она хранила в памяти и перебирала их, как сокровища. В 1991 году в Обнинске была создана общественная организация Детская экологическая дружина «Бемби», ставшая спустя короткое время региональной и получившая известность не только в России, но и в мире. Новаковская десять лет вела кружок «Природа в искусстве» и воплощала концептуальные художественные задумки. Нарисовала печать дружины, на которой было все содержание деятельности «Бемби»: двое детей, домик, дерево и олененок. Изобразила трогательного Лешишку – символ детского конкурса поделок из природных материалов. Расписала стеклянную дверь, отделяющую музей от соседних помещений, и на ее полувитражной картине была золотая сказка: прекрасный олень, цветущая под солнцем яблоня и Жар-птица, поющая песнь радости. Эта картина пережила Ирину Николаевну.
Два эпизода из жизни коллектива ДЭД «Бемби»: в музее на фоне волшебной двери, и на природе. На нижнем фото слева направо: Александра Ивановна Фоменко, бывший директор Обнинского лесничества, Галина Николаевна Шпаковская, руководитель кукольного театра «Бемби», сотрудница «Бемби», Людмила Григорьевна Перевозчикова, руководитель экологического отдела «Бемби» на Станции юных техников, И.Н. Новаковская и кандидат медицинских наук, затем лесничий, затем сотрудник «Бемби» Николай Александрович Погорельцев. Начало 2000-х. Она любила радовать и радоваться. Почти на каждый праздник сочиняла друзьям и близким веселые, добрые и изобретательные стихи, никогда не повторяясь. Писала и «на заказ», например, для ежегодных выставок городских садоводов-огородников, и те, кто дополнял свою экспозицию стихами Новаковской и пользовался ее советами при оформлении, обязательно бывали отмечены жюри и публикой. Многие ее стихотворные пожелания сбылись, потому, что были от души. Она профессионально печатала на машинке, но в особых случаях писала от руки изящным тонким почерком и украшала лист прозрачными рисунками, чаще всего, виноградными лозами, которые издревле символизировали изобилие и силу жизни. Виноград мог бы быть на гербе Ирины Николаевны. А когда внуки были еще малы, она чтобы приохотить их к чтению, изредка делала иллюстрации к любимым книгам детства. Рожденная под знаком Тельца, она обожала цветоводство и достигла в нем больших успехов. В первой половине 1960-х почти все работники НИФХИ им Карпова, карповчане, получили на Кончаловке садовые участки размером 600 квадратных метров. Свой участок Ирина Николаевна называла огородом, хотя овощам уделялось минимальное внимание. Хаотично, но пышно росли плодовые деревья и кустарники. Особенно хорош был один куст малины, нарядный, с крупными яркими ягодами, напоминавший Ирине Николаевне Боровое. Она называла его «ёлкой». С Камчатки привезла кустик голубой жимолости, сумела его вырастить и угощала близких немногочисленными ягодами. Украшением огорода было изобилие цветов. С ранней весны до поздней осени Ирина Николаевна дарила людям охапки нарциссов, пеонов, астр по поводу и без повода. Когда у нее не стало сил работать на огороде, она очень тосковала без цветов, и друзья приносили ей букеты как самый лучший подарок. Перестав путешествовать, Ирина Николаевна приняла в дом беспризорных животных: собаку Рыжика и трех кошек – Дымка, Кузю и Малышку, трехногую кошечку, которую подобрала поздней осенью на огороде и спасла от мучительной смерти. Ее нежность к животным и растениям крепла с годами, она могла заплакать от жалости к тем, кого обидел человек. Она никогда не пропускала по телевизору фильмы и передачи о животных и всегда предупреждала о них правнуков. Судьба вознаградила Ирину Николаевну за горькие испытания детства многими потомками. Она, единственное уцелевшее дитя, единственная дочка и внучка, оставила в этом мире шесть правнуков, один из которых назван Николаем в честь ее погубленного отца. Коленьке она передала то, без чего считала жизнь неполной: любовь к поэзии и мифологии, она рассказывала ему греческие мифы, «Илиаду» и «Одиссею», и они вместе читали стихи Лермонтова и Пушкина.
Любимая бабушка и прабабушка. Внучка Ксения с мужем, правнучки Катя и Настя, правнук Николай, внук Алексей, приехавший в гости из Нижнего Новгорода, где живет с женой и тремя детьми. Ирина Николаевна была терпеливой, трудолюбивой, доброй женщиной с сильным характером и многочисленными дарованиями. Она любила быть в центре внимания, но с ее эрудицией, умением говорить и чувством юмора это получалось само собой. Она не умела лгать, интриговать, идти по головам. Во всем, что относилось к карьере или к повышению материального благосостояния, она была пассивна. Но всегда оживлялась, если было нужно выполнить что-то изысканное, например, испечь настоящий венский штрудель с яблоками, тесто для которого должно быть тонким, как льняная скатерть. Пока внуки и правнуки были малы, она, желая сделать комплимент любому их рукоделию на огороде, за партой, или у плиты, говорила: «Почти как моими руками». Почти – потому что с ней действительно очень трудно было соперничать. Ирина Николаевна Новаковская любила жизнь, ценила и умножала ее красоту. И воспоминания о ней красивы: стихи, рисунки, цветы, походы. Она никогда не была атеисткой, помнила заповеди, а ближе к концу жизни стала истинно религиозна. Даже старалась соблюдать посты, хотя была отчаянным мясоедом и долго не выдерживала, в чем искренне каялась. Она прожила полгода после своего 90-летия и хочется верить, что там, на небесах, жизнь продолжается и радует ее неиссякаемой красотой и новизной. Может быть, она стала феей цветов, которые так любила и так щедро дарила людям.
