Волкушечки
https://zen.yandex.ru/media/id/5d9e3a69f73d9d00b01c3295/volkushechki-5db700df027a1500afd3ea57
Сегодня, во время ночной смены в ресторане, сошла с ума стажерка–официантка Луиза. Может и не совсем сошла, то есть, я хочу сказать, не необратимо, но волкушечки — всегда тяжелый случай. Не думаю, что кто–то зачем–то будет ей помогать.
Приехав из Махачкалы, она устроилась на работу примерно два месяца назад, но сохранялась в статусе стажера до сих пор — увы, она была мелка, невзрачна, бедно одета, несообразительна; посетители постоянно писали о ней в жалобную книгу раздраженные отзывы, где простынями блистали призывы "не садиться к этой официантке", для усиления эффекта снабженные десятком восклицательных знаков.
И дело тут было не в пьяных придирках клиентов, а в Луизе — она и в самом деле не могла, не умела работать.
Она не могла выучить меню, а то, что выучила, не понимала совершенно; она была неаккуратна, постоянно роняла и била посуду; с коллегами она не могла беседовать, говоря несуразное; белые ее пальцы постоянно дрожали и предметы не держались в них.
На лице ее, видимо очень давно, застыло выражение испуганно–бессмысленного согласия с каким–то тяжелым оскорблением: не думаю, что она могла воспринимать других людей иначе, чем как облако угрозы и ужаса. Лицо ее было маленькое, незапоминающееся — если бы не это выражение.
Беды ее начались в конце января — ее выжили с квартиры, где даже в среде алкоголической стареющей коммунальной своры она оказалась невыносимой белой вороной.
Не сумев найти себе жилье снова — поиск у нее означал обзвон бумажек, сорванных со столбов на остановках и звонки всевозможным мошенникам вконтакте — она стала жить в служебных помещениях ресторана, отсыпаясь на мешках с тряпьем в раздевалке и моя голову в туалетном рукомойнике.
Вид у нее стал уже совсем невзрачный, одно плечо почему–то выше другого, если внимательно посмотреть; в руке она постоянно носила потрескавшийся смартфон, однако же никто ей не звонил.
Во время отдыха или вне смены она чаще всего сидела отдельно, рассматривая меню–буклетик или дремала, положив голову на стол.
В этот вечер она подсела к нам, разговор шел о жилье — все работники, и повара и официанты прямо или косвенно в нем нуждались. Чтобы не общаться с нами напрямую, она стала есть суп, не гладя на нас, но и не отходя. Все сыпали банальностями про агентства и знакомства, Джамшут разливал под столом водку, кальянщик и повара острили и ржали.
Предложили водку и ей; Джамшут заявил, что если она действительно нуждается в жилье, то ей нужно выпить. Она недолго отнекивалась, но потом все–таки выпила грамм семьдесят и закашлялась; запить или закусить она не догадалась. Она моментально опьянела; внимание сосредоточилось на ней; все смотрели на нее, как на диковину, привлекательную своей несуразностью.
Ее спросили про семью, мужа, детей, почему она приехала в Москву; она лепетала что–то, отставив суп. Улыбка иногда пробегала по ее лицу, руки вдруг делали какой–то жест; стало понятно, у нее давно был какой–то мужчина, и был недолго, может быть даже лишь такое время, которое нужно чтобы навечно врезаться в память такому человеку, как Луиза.
"Не целка!" — неслышно хихикнул Джамшут мне в плечо и гоготнул вслух; Луиза, ничего не замечая, сбивчиво продолжала рассказывать; оказалось, мужчина этот пел ей колыбельную песню о волкушечках, сладко спящих в кустах, и вдруг бросающихся на устало бегущую лошадку, чтобы повиснуть на ней и уснуть вновь, все так же сладко, сладко не разжимая зубов и сладко сложив на пушистом брюшке ненужные маленькие лапки.
Он когда–то спел эту песенку Луизе и уехал в Москву, и вот она тоже приехала сюда. Она хотела спеть ему эту песенку и тогда бы он обязательно вернулся к ней, и она не была бы вот так одна. Он не может не вернуться, потому что когда он пел эту песенку, у них было счастье.
— Я побегу за ним и запою, а он обернется и увидит, что я приехала, — лепетала она, счастливо смеясь, то заслоняясь рукою, то двигая зачем–то по столу свою тарелку и ложку.
Все это было так нелепо, что на нее быстро перестали обращать внимание; Амин, стукнувши кальянщика по голове журналом, спросил: "Вот смена уже к концу, а мы так и не выяснили — в кого ты такой дурак, Камиль?" и опять понеслось веселье.
Луиза продолжала говорить какое–то время, но потом затихла, улыбаясь и вцепившись в свой суп.
— Тимсон, а у вас есть хлеб? — вдруг спросила она меня, помешивая суп. — Я так люблю суп с хлебом! а его нет на столе..
Я, следуя традиции непрерывного шуткования, ответил, что хлеба нету (после шести вечера хлеба у нас нет никогда), и что вместо него салфетки, вон на столе — целая пачка; и цвет подходящий. Она улыбалась и кивала, мелко, почти судорожно; я быстро забыл про нее и отвлекся разговором, как вдруг Амин громко и удивленно сказал "Э!"
Обернувшись, я увидел, что она ест салфетки, по–прежнему мелко кивая, вздрагивая и улыбаясь; полупрозрачные волкушечки сладко висели на ней; особенно много их вцепилось в ее грудь, пах и лицо, там их были целые гроздья; салфетку она пыталась заесть супом, словно это и вправду был хлеб.
— Луиза, перестань! — крикнула, почти взвизгнула, Ольга–официантка, — Это не хлеб! Нету сейчас хлеба!
Луиза послушно встала, ложка и остатки салфетки выпали у нее из рук; на ее движение тотчас метнулся еще один волкушечка и повис на груди; она двинулась к раковине, явно не понимая, куда идет, и полупрозрачные волкушечки молниями бросались на нее и сладко повисали на груди; стукнувшись о металлическую мойку, она остановилась, и, заметив шелуху–панцири от креветок, набила ими рот и стала хрустеть.
–Мужчины! сделайте что–нибудь! — опять крикнула Ольга; что–то упало со стола и покатилось; всеобщее оцепенение прошло; все двинулись; Амин и Камиль, очнувшись, подхватили Луизу под руки и, оттащив в сторону, усадили.
Решили вызвать ей скорую; Луиза сидела смирно, лицо ее металось, она плакала, улыбалась и через всхлипы повторяла песенку; слов я разобрать уже не мог, кроме "волкушечки", "сладко" и "усталая лошадка".
Приехвашие врачи стали спорить, что Луиза просто пьяна, однако Ольга перекричала их и даже старший смены показался из своей норы; врачи сдались и, сделав Луизе какой–то укол, забрали ее с собой.
Нам оставалось выбросить мусор и смена заканчивалась; до дома из ресторана мне идти совсем недалеко, буквально пять минут.
Написал timsn на microproza.d3.ru / комментировать