«Травят народ православный!»
Россия провалила кампанию по вакцинации населения от коронавируса, отчего пришлось принимать экстренные меры, заставляя граждан прививаться под угрозой отстранения от работы и недопуска в общественные места. Нежелание россиян делать прививки политологи объясняют недоверием людей к власти, а социологи замечают, что если в течение 20 лет показывать по телевизору отупляющие шоу, то вполне естественно, что народ начинает искать конспирологию везде и повсюду.
А вот историки не видят в поведении сограждан ничего необычного, говоря, что ровно таким же образом люди вели себя и в XIX веке, и в XVIII, когда страну охватывали многочисленные эпидемии. Впрочем, может быть, вся проблема в том, что и власть тогда вела себя точно так же?
Осенью 1770 года в Москву пришла чума. Смертельную заразу в Первопрестольную занесли солдаты, возвратившиеся из молдавского похода. Как писал член-корреспондент РАН Владимир Симоненко, 30 ноября 1770 года в госпиталь поступили два унтер-офицера Азовского пехотного полка – сержант Игнатий Рожнов и подпрапорщик Евсигней Грачёв, прибывшие в Москву из-под Хотина. Однако поскольку они имели только «некоторые обыкновенные припадки» - вскоре их выписали, возможно, просто отправив умирать.
Потому «нулевым пациентом» принято считать некоего офицера, скончавшегося в госпитале в страшных муках. Вскрывавший его прозектор через три дня покрылся чёрными пятнами и умер. Тем не менее ещё почти месяц ни медики, ни городские чиновники не произносили слово «чума». Ведь иначе пришлось бы ответить перед Петербургом: почему ничего не предприняли, доподлинно зная о том, что везде по пути следования войск из Молдавии в Россию начинались вспышки чумы.
Только в декабре, когда дальше тянуть уже было невозможно, госпиталь оцепили военным караулом. Но поздно – к тому времени зараза уже пошла гулять по городу. Тем не менее власти по-прежнему продолжали делать вид, что ничего не произошло, призывая не верить слухам о появлении чумы и называя болезнь «заразительной горячкой».
Лишь в марте 1771 года, когда за неделю на фабрике в Замоскворечье умерли 130 человек, генерал-губернатор Пётр Салтыков принял решение ввести в Москве тотальный локдаун. Повсеместно закрывались лавки, трактиры и общественные бани. Покидать Москву запрещалось, а для въезжающих ввели шестинедельный карантин. При этом сам Салтыков, а также губернатор Иван Юшков и обер-полицмейстер Николай Бахметев практически сразу сбежали из города вместе с чадами и домочадцами.
Архиепископа забили до смерти
К концу месяца смертность от чумы достигла 100 человек в сутки. Москву охватила атмосфера подавленности и тревоги.
Во-первых, все понимали, что вылечиться от чумы нет никаких шансов. Тех, у кого появлялись хотя бы слабые симптомы, загоняли в карантинные дома, где здоровые находились вперемешку с больными, отчего умирали и те и другие.
Во-вторых, из-за карантина взлетели цены, а локдаун привёл к разорению тысяч лавочников, служек и мастеров.
На этом фоне в конце августа по городу пронёсся слух – дескать, священник церкви Всех святых на Кулишках поведал, как к нему пришёл некий рабочий и рассказал, что намедни увидел Богородицу. Та в слезах сокрушалась, что перед её любимой иконой на Варварских воротах уже 30 лет никто не служил молебнов. И за это Господь даже хотел поразить Москву каменным дождём, но затем смилостивился и только наслал чуму. Потому если москвичи хотят избавиться от заразы - то перед иконой надо отслужить службу и чуму снимет как рукой.
Напрасно медики твердили, что устраивать в эпидемию массовые сходки подобно смерти. Отчаявшиеся москвичи толпами текли к Варварским воротам, тысячами молились перед иконой, а самые отчаянные по лестницам забирались наверх, чтобы приложиться к образу Богородицы. Заодно начался сбор денег на гигантскую свечу: возникла версия, что если её зажечь перед иконой - то Господь точно простит Москву и уберёт чуму.
Московский архиепископ Амвросий был человеком прогрессивным даже по меркам нынешнего времени. Понимая, что вера верой, а зараза есть зараза, он ещё в начале эпидемии запретил проводить крестные ходы и коллективные молебны об избавлении от чумы. Потому новость о многотысячном собрании у Варварских ворот обеспокоила архиепископа не на шутку, в связи с чем он приказал собрание прекратить, собранные деньги опечатать, а икону унести и закрыть в храме.
Но не тут-то было. Стоило дьякам потянуть руки к деньгам, как по толпе пронёсся крик: мол, Богородицу грабят! Тут же кто-то ударил в набат. Толпа в 10 тыс. человек двинулась к Кремлю, где, как считалось, находится архиепископ. Остановить её даже не пытались. Разъярённые манифестанты ворвались в Чудов монастырь и устроили там погром. В подвале были бочки с вином - потому первый день бунта окончился повальным пьянством.
С приходом утра отрезвление не пришло – наоборот, на улицы вышло ещё больше вооружённой черни. Прознав, что Амвросий скрывается в Донском монастыре, толпа штурмом взяла обитель. Архиепископа отыскали и устроили ему публичный допрос: не сам ли Сатана подсказал ему спрятать икону, чтобы христианский народ продолжал умирать от чумы?
Напрасно Амвросий пытался втолковать про гигиену и пути распространения заразы – дворовый Василий Андреев осадил владыку ударом кола. По свидетельству очевидцев, архиепископа долго били и истязали, а потом бросили его мёртвое тело валяться. Затем толпа двинулась громить больницы – дескать, лекари сами «пущают хворь», чтобы на ней зарабатывать.
Понимая, что добром тут уже не справиться, командовавший Москвой генерал Еропкин поступил решительно: 10 тыс. солдат штыками и картечью разогнали погромщиков, пытавшихся закрепиться в Кремле. На подавление бунта ушло три дня. После этого в город прибыл сам фаворит императрицы граф Григорий Орлов. Будучи человеком неглупым, он применил новый подход для борьбы с эпидемией.
Для начала врачам серьёзно повысили жалованье, материально заинтересовав их работать. Также были открыты новые инфекционные больницы, налажена поставка продовольствия и начата расчистка города, что позволило занять безработных. Но главное – в карантинные дома перестали загонять силой. Наоборот, чтобы заболевшие сами уходили в изоляцию и не заражали здоровых, для них установили плату 15 копеек в день.
Кроме того, выписавшимся из больницы женатым давали по 10 рублей, а холостым по 5 – по тем временем весьма солидная сумма. В результате уже к осени эпидемия пошла на убыль, а к весне 1772 года закончилась полностью.
Жадность «чумных» чиновников
Чумной бунт 1771 года позже оправдывали: всё-таки зараза унесла, по одним данным, 50 тыс. душ, а по другим – все 100 тыс. - неудивительно, что народ «слетел с катушек». Но, как оказалось, порой для этого даже не нужна эпидемия – достаточно даже одной её видимости.
В 1828 году на российском юге вновь дала о себе знать чума. Её вспышки были, в общем-то, привычным делом – сказывалось тесное морское сообщение со Стамбулом, так что приход заразы особо никого не напугал. Однако севастопольские власти, хотя в городе чума не была замечена вовсе, решили перебдеть и объявили карантин.
В целом смысл в этом имелся: город являлся главной базой военно-морского флота на Чёрном море и появление чумы могло бы существенно ослабить обороноспособность. В итоге вокруг города было установлено оцепление – движение разрешалось только через специальные заставы. Нетрудно представить, во что это вылилось: за возможность проехать в Севастополь и из него караульные начали вымогать взятки. Из-за этого начались перебои с поставкой товаров и поднялись цены.
Карантин продлился целый год. Летом 1829 года севастопольцы надеялись, что посты будут сняты – зачем они нужны, если чума так и не прошла в город? Однако ограничения не только продлили, но и ужесточили. Было объявлено, что ради сдерживания заразы каждый въезжающий должен две-три недели содержаться в карантине. Правильно рассудив, что теперь придётся либо ещё больше платить, либо полмесяца сидеть под замком, окрестные крестьяне и купцы вообще перестали ездить в Севастополь.
Городским чиновникам, причастным к установлению карантина, только того и требовалось. Они тут же взяли под контроль поставки продовольствия, из-за чего цены на еду совсем выросли до небес, а затем и вовсе возник дефицит. Но это было ещё полбеды.
Теперь в самом Севастополе любой возможный носитель чумы подлежал изоляции в карантине. Понятно, что это также открыло гигантские возможности для коррупции и самоуправства: ткни на любого пальцем и тащи в карантин. Заодно бедняцкие кварталы начали «в целях дезинфекции» окуривать хлором. «Дезинфекторов» увещевали не травить хижины - однако те были непреклонны. Было отчего, ведь позже выяснилось, что те получали в сутки 2 рубля с полтиной, то есть в месяц все 75 целковых, а начальство вообще выписывало себе заоблачные оклады «за вредность» и «особые заслуги» – при том, что жалованье обычного врача в год составляло всего 170 рублей!
В итоге севастопольцы смогли-таки составить письмо о своих бедах и передать его в Петербург. По высочайшему повелению в город приехала комиссия во главе с флигель-адъютантом Николаем Римским-Корсаковым. Проведённое им расследование выявило массу злоупотреблений. Однако ушлые севастопольские чинуши, видимо, нашли кому сунуть в Петербурге взятку (неудивительно – с таких-то заработков!), и из столицы пришёл приказ прекратить следствие.
Разобравшись с проблемами, севастопольские власти решили показать жалобщикам, кто хозяин в доме. Гайки карантина затянули ещё сильнее, объявив полную самоизоляцию и запретив покидать дома. «Чумы в городе по-прежнему не было, но всех подозрительных больных собирали в пещеры Инкермана, на старые суда-блокшивы, в неприспособленные здания. Многие умирали там от бесчеловечного обращения и дурных условий. Из-за плохого продовольственного снабжения среди матросов Севастополя распространились желудочно-кишечные заболевания», – писал Борис Гаврилов в статье «Чумной бунт в Севастополе 1830 г.».
Кроме того, массово заполнялись карантинные бараки. «Там умудрялись держать «подозрительных» даже и по два месяца, а был и такой случай, когда держали целых пять месяцев! А так как туда отправлялись не только подозрительные по чуме, но и их семейства полностью, до грудных детей и глубоких старцев - то часто вымирали целые семьи. Наконец, кем-то изобретено было, как предупредительная мера против заражения чумою, поголовное купанье в море жителей. И это подневольное купанье продолжалось всю зиму. Как же можно было не заболеть от этого всеми простудными болезнями! А чуть человек заболевал, он уже становился «подозрительным по чуме», – повествовал в красках писатель Сергей Сергеев-Ценский.
«В Слободе начался голод. Доведённые до отчаяния жители вооружились, создали отряды самообороны под командованием инвалидов (ветеранов войн). Солдаты оцепления и многие офицеры сочувствовали жителям. Обе стороны воздерживались от начала боевых действий, которые могли взорвать ситуацию в городе и во флоте. Но выстрелы всё же начались.
В ходе одной из санитарных инспекций штаб-лекарь Павел Верболозов выявил признаки лихорадки у жены и дочери матроса Григория Полярного, предписав несчастным отправиться в созданный на территории Павловского мыска «карантин». Зная, что ждёт жену и дочь в этих «чумных бараках», Григорий Полярный открыл огонь по санитарной команде, прибывшей за его близкими. После того, как у Полярного закончился порох и он сдался - матроса показательно расстреляли на глазах жены и дочки. Это было искрой, взорвавшей город», – констатирует доктор исторических наук Дмитрий Левчик.
Власти объявили конфискацию оружия у населения и выставили на улицах караулы. В ответ поднялся уже весь Севастополь. 3 июня толпа горожан осадила дом губернатора Николая Столыпина, убив его. К бунтовщикам присоединились матросы и солдаты, отказавшиеся стрелять по восставшим. До поздней ночи севастопольцы ходили по домам «чумных» чиновников, требуя от них расписки, что заразы в городе нет и не было.
Подавлять бунт бросили генерал-лейтенанта Василия Тимофеева. После уличных боёв бунтовщики сдались. Семерых позже казнили, около тысячи приговорили к каторжным работам. Однако карантин всё же был снят, словно его и не было. Одновременно началось расследование, установившее, что из 70 тыс. рублей, выделенных «зачумлённому Севастополю», две трети разворовали. Впрочем, наказания за это никто из коррупционеров не понёс.
«Несчастным распарывали живот и сматывали кишки»
Едва успокоилась ситуация в Севастополе, как полыхнуло в Старой Руссе. Причиной стала холера, ежедневно уносившая от 50 до 80 человек. Власти тут же объявили карантин, применив самый распространённый способ профилактики – окуривание домов хлором. На беду очагом эпидемии стало военное поселение – одна из придумок Александра I, где солдаты одновременно несли службу и вели хозяйство, отчего были «задолбаны» вдвойне. К тому же в этих забытых богом поселениях уровень грамотности и интеллекта оставлял желать лучшего не только у солдат, но и у их командиров.
Потому майор Розенмейер по-солдафонски решил, что распоряжение начальства надо выполнять, и ради окуривания домов приказал личному составу ночевать на улице. К утру несколько солдат, пристыв на холоде, заболели. А тут ещё выслужившийся из нижних чинов поручик Соколов, имевший на Розенмейера зуб, начал внушать солдатам, что никакой холеры на самом деле нет – это господа-де специально травят народ из вредности.
Зерно интриги упало на подготовленную почву мракобесия и ненависти к офицерам, мучившим поселенцев шагистикой и придирками. Для начала солдаты избили капитана Шаховского, заподозрив, что тот лил отраву в колодец. К солдатам присоединились городские мещане, и толпа двинулась по улицам, избивая представителей власти, а также врачей. Вытащенный из постели генерал Мевес клялся, что разговоры о «холерной отраве» чушь и бред, но его стащили на мостовую и разбили голову о камни. Также убили и полицмейстера, а священников под угрозой расправы заставили совершить крестный ход, после чего избрали «народный суд», который приговорил к обезглавливанию оставшихся в живых 15 офицеров и чиновников.
Через три дня в Старую Руссу вошли присланные для усмирения бунта войска. Однако, к ужасу командиров, они тут же перешли на сторону восставших. Следом взбунтовались ещё два полка. В каждом случае бунтовщики убивали офицеров, причём самым изощрённым способом. «Некоторым несчастным распарывали живот и сматывали кишки, другим вколачивали в ноги деревянные гвозди и потом выдёргивали, иным выкалывали глаза, из спины ремни вырезали», – в ужасе описывал увиденное очевидец бунта А. Ушаков.
Попытки захватить Старую Руссу успехом не увенчались. Собственно, они некоторое время даже не предпринимались – командование заметило, что солдаты с большой симпатией относятся к бунтовщикам, и потому решило не рисковать. В результате спасти ситуацию помогла не сила, а хитрость.
Генерал Микулин передал восставшим, что царь услышал их, понял причины их бунта и готов принять для переговоров. Наивные поселенцы двинулись на встречу с царём, однако около Ораниенбаума их окружили, арестовали и заковали в кандалы. Тем же временем верные правительству полки атаковали оставшихся без вожаков бунтовщиков, разгромив их наголову. По результатам суда 3 тыс. человек были приговорены к наказанию шпицрутенами, в результате чего 200 умерли от ударов.
Автор: Игорь КИЯН