На Украине и в Кемерове. Как правильно, и почему нас раздражает чужая речь? 2 часть

Окончание. Начало здесь

Таким образом, корни неприязни к коверканью языка лежат отнюдь не в лингвистической плоскости, а в социальной. Житель Москвы в пятом поколении по неправильной (с точки зрения московских норм) речи определяет чужака, несущего в его город чуждые ему ценности. В большинстве случаев такой житель столицы будет приверженцем демократической модели управления, в то время как косноязычный селюк — консервативной; житель Москвы будет ориентирован на Запад, а вот косноязычный житель глубинки будет фанатиком СССР и Сталина, т.е. модели, на корню не отвечающей интересам жителя Москвы. Об этом говорят и данные всех существующих статистических исследований, согласно которым самое либеральное население России обитает именно в центре Москвы, а самое анти-либеральное — в глубинке. И чем больше представителей глубинки приезжает в Москву, тем больше политического влияния приобретает их незатейливая модель существования «Сталин-расстрелы-отнять и поделить». 

Они начинают ему навязывать свою волю, от чего у последнего неимоверно пригорает. Именно ксенофобскую природу раздражающего нас неграмотного языка выдают даже банальные бытовые конфликты. Например, если в процессе ссоры одна из сторон конфликта будет опознана как кавказец или азиат, то в большинстве случаев молниеносно полетят оскорбления на национальной почве, вроде «чурка, понаехали тут!». Если же в ссоре участвует коренной горожанин, то, услышав из уст собеседника кривую речь, он молниеносно опознает селюка и сведет все к тому же самому: «Лимита из своих мухосрансков понаехала».

Все это, конечно же, происходит на бессознательном уровне и продиктовано нашим нутром, которое в ходе долгих лет эволюции приучилось бояться всего чужого. И в России эти страхи совсем небезосновательны. Мало того, что те, кто говорит «на районе», часто отнимают в переулках деньги у тех, кто говорит «в районе», так они еще и к власти приводят тех, кто маниакально начинает городскую интеллигенцию уничтожать. Интеллигент подсознательно чувствует от него потенциальную опасность, как от носителя чужеродной ментальности, а оттого и испытывает некую неприязнь, при любой возможности стараясь унизить интеллектуально. В этом и кроится ответ как на вопрос «почему нас так раздражает неправильное произношение слов», так и на вопрос «какая разница, кто и как говорит?».

Причем точно так же, как жителей города раздражают сельские диалекты, уже селюков раздражает городской новояз, преимущественно заимствованный из английского, поэтому селюк в свою очередь всегда попрекает горожанина: «Гаварите па русски! Вам сваих слов недостаточно?», т.к. в говорящем уже он распознает враждебный себе прозападный менталитет. Поэтому любая замкнутая субкультура образует свои языковые особенности для самоидентификации и упрощения разделения на своих и чужих. Так, в период развития диссидентского движения СССР 70-х, представленного преимущественно университетской молодежью, вполне закономерно стал формироваться и соответствующий новояз как средство самоидентификации и противопоставления закостенелым родителям-совкам. В этом свете неудивительно, что с одной стороны молодежный новояз СССР формировался на основе заимствования английских слов на русский манер (герла — девчонка, шузы — ботинки, сейшн, фарцовка и т.д.), с другой — на основе литературы (например, слово «чувак» прочно вошло в молодежную субкультуру после скандальной антисоветской повести Василия Аксёнова «Звёздный билет». Повесть рассказывала о двух братьях, один из которых консерватор, а другой — сторонник перемен, а потому сбегает от опеки родителей и партии в Таллин, где становится финансово независимым человеком, в то время как первый брат погибает. В повести использовалось множество англицизмов, например, вместо «ребенок» писалось «киндер», в ней же слово «чуваки» впервые было употреблено в значении «ребята». В этом свете неудивительно, что в 70-х столичная молодежь расшифровывала слово «чувак» как «человек, уважающий высокую американскую культуру»).

И третий путь формирования молодежного новояза основывался на коверкании устоявшихся норм, вроде «зырить», произошедшего от «зрить (в корень)», или «закадрить», от Ленинского «кадры решают все» («кадриль» к данному фразеологизму, конечно же, не имеет никакого отношения). Как мы видим, молодежный новояз формировался по принципу отрицания родительского (а учитывая особенности СССР — еще и властного) авторитета. Это касается решительно всех аспектов молодежной культуры. Откуда пошло неформальное правило в музыке «чем хуже, тем лучше»? Из противопоставления и отрицания устоявшихся родительских норм. Такие группы как Napalm Death или Cannibal Corps слушали отнюдь не из музыкальных соображений (впрочем, как и любую другую музыку), а из соображений противопоставления. И призваны они были в первую очередь шокировать и раздражать социально чуждых элементов в лице тех же родаков (отсюда и страсть врубать такую музыку на полную громкость и открывать окна — это бунтарство, цель которого продемонстрировать окружению, что я плюю на ваши нормы, на корню отрицая вашу устоявшуюся культуру).

Причем новояз сельско-провинциальной молодежи вполне закономерно черпался из других источников, всячески избегая англосаксонских заимствований, но больше тяготея к уголовным жаргонизмам или формируясь на основе сельской этики. Так, если столичная молодежь говорила «герла», то провинциальная — «телка», если столичная — «чикса», что происходит от англ «цыпочка», то провинциальная прибегала к созвучному — «бикса», что имеет уже весьма специфическое происхождение. Биксой называлась металлическая коробка для бинтов. Казалось бы, какое это может иметь к «сексуальной девушке»? Увы, самое непосредственное. Дело в том, что когда-то в сельской местности выражение «медсестра», фактически являлось синонимом проститутки. С появлением в СССР стационарных медучреждений в них по ночам дежурили медсестры. И вот эти целомудренные советские медсестры в свои смены якобы подрабатывали тем, что отдавались как дежурным, так и пациентам, а некоторые и вовсе делали это бесплатно, по зову сердца, так сказать. И когда медсестра бродила по ночам от отделения к отделению, она всегда держала в руках биксу с бинтами, чтобы в случае встречи с начальством объяснить свое нахождение на другом отделении необходимостью принести бинты. Вполне вероятно, эта история изрядно преувеличена и зиждется на типичном для деревни сплетничестве, дескать, «раз молодая девка по ночам сидит одна с мужиками, наверняка трахается там со всеми», но молва об этом ходила настолько большая, что, перекочевав в молодежный сленг, слово «бикса» приобрело совершенно новое значение. 

Эта разница (и ее территориальные границы) очень хорошо прослеживаются и по молодежному творчеству той поры. Например, я просмотрел тексты сверхпопулярной в начале 90-х столично-молодежной группы «Мальчишник». Невзирая на сексуальную акцентуализацию творчества группы, слово «телка» в нем не упоминается ни разу, а весь сленг базируется на заимствованных англицизмах, заменяя слово «телка» бесконечным употреблением слова «чикса». Аналогичным образом данным сленгом изобилуют интервью росшего в самой гуще неформального движа Москвы Паука (если вы видели его интервью, то не могли не обратить внимание на частоту употребления слова «герла» и «олдовый») или Майка Науменко из популярной питерской группы «Зоопарк» («герла, я ж тебе говорю медитация, а не мастурбация»). А вот в песнях чисто провинциального «Сектора Газа» никаких герлов и чикс отродясь не бывало, зато было распространено «телка» и «бикса» («но однажды уломал ее я лечь со мной, очень круто оторвался с биксой молодой»).

И, поскольку в языковом споре раздражителем является именно принадлежность к слоям с разными интересами, то в тех случаях, когда косноязычный человек вдруг оказывается нам ментально близок, его региональное косноязычие уже не так сильно раздражает, вплоть до того, что может начать вызывать положительные эмоции. Никого же не раздражает то, как говорит ваша деревенская бабушка? Вы в ней просто не видите потенциального врага, и не воспринимаете как чужака. Другой пример — Горбачев, косноязычие которого горожан не раздражало, даже невзирая на шокирующее «даду» вместо «дам» и «дадешь» вместо «дашь», а наоборот, считалось прикольным. И как сильно его при этом боготворило городское население, так же сильно его ненавидело провинциальное. Все очень просто: Горбачев проводил либеральные реформы в интересах горожан, потому в кругах этих самых горожан и отношение к его чудовищному косноязычию совершенно позитивное. Они воспринимали его как своего, вот и говор расценивался уже не в качестве признака тупости, а как некая изюминка, добавляющая энергичному генсеку пущей харизматичности. И сколь легко петербуржцы прощали Горбачеву это косноязычие, столь яростно реагировали на сосули Валентины Матвиенко. Когда она впервые произнесла это слово, я был в Питере, и могу сказать: город погряз в анархии, на мгновение могло показаться, что матросы вновь грабят винные склады. Тема «тупорылости этой твари» в тот период стала полноправным жителем всех курилок города, и изгнать ее было оттуда даже сложнее, чем отобрать у цыгана серьгу. В целом все сводилось к тому, что какое-то селюковое быдло приехало в обосранных шароварах и диктует нам свою волю. По этой причине любая критическая статья о Матвиенко не может считаться критической, если в ней не упомянуто то, что некогда она имела типично селюковую фамилию Тютина и приехала в Питер из села Шепетовка. При этом Собчак был тоже абсолютно бездарным правителем, во всяком случае, что тогда, что сейчас город представлял собой сущую помойку, если свернуть с Невского (особенно зимой). Но Собчака средний класс любил, Матвиенко — ненавидит, т.к. она воспринимается как чужак-оккупант. Просто Собчак был ориентирован на западничество в интересах среднего класса, а Матвиенко — мало того, что проводник в жизнь консервативной политики Путина, так еще и приехала из такой мухосрани, которую мало кто и на карте отыщет.

Человеческая единица ощущает язык своей вотчиной, потому размывание нормы в пользу вульгаризмов ли, неологизмов ли воспринимается как незаконное проникновение на территорию. Если языковую норму можно нарушать безнаказанно, то какой же я штабс-капитан, то бишь авторитет/хозяин ГОРОДА? По этой же причине очень резко реагируют на неправильное склонение городов среднего рода их коренные жители. Это откровенное покушение чужака на их территорию, это оспаривание авторитета. В этих города определенная языковая норма формировалась столетиями, а тут появляется гнида, мразь и выродок, который разрушает ее, а с тем и мою самоидентификацию, вносит разлад в устоявшееся течение жизни и, судя по всему, несет с собой опасность. Человеку, который никогда не жил в городах с названиями среднего рода, конечно же, совершенно незачем знать, как они склоняются, но как только он оказывается в этом городе, его незнание с одной стороны сразу же в нем выдает чужака, а с другой — еще и чужака, не уважающего местные устоявшиеся нормы. Поскольку каждый идентифицирует себя с территорией, на которой он рос, и с языковыми нормами, которые перенимал из поколения в поколение, то подсознательно незнание этих норм не просто выдает в тебе чужака, но и чужака, не уважающего эту территорию, а вместе с тем и носителя этих норм.

А нормы эти появились не на ровном месте, и некогда носили очень даже значимый функционал. В этом месте, конечно же, кто-то мог бы возразить: «Но ведь Лермонтов писал день Бородина». Мог бы, но, как правило, не возражает — как-то так случилось, что склоняющие топонимы среднего рода о творчестве Лермонтова не сильно осведомлены. Во всяком случае, я ни разу не слышал такого весомого аргумента, хотя он бы послужил козырем.

Неужели Лермонтов не знал русского языка? Конечно же, он его знал. Дело в том, что правила стихосложения допускают как смену ударения, так изменение неизменяемого, если того требует сохранность стихотворного размера/рифмы. Поэтому в этом вопросе лучше опираться не на поэзию, а на прозу. Однако если мы начнем обращаться к прозе, то с удивлением обнаружим, что все классики литературы очень даже охотно склоняли топонимы среднего рода кто во что горазд:

«Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву. Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме»

— Л.Н. Толстой, «Война и мир», 1867

«В хорошую погоду, особенно в праздничные дни, в Парголове бывает такое множество экипажей, какого я не видал никогда ни в Стрельной мызе, ни В Петергофе»

— Ф. Булгарин, 1844

«Живу у себя в Мелихове. Жарко, кричат грачи, приходят мужики. Пока нескучно»

— Чехов, 1899

До ХХ века правила по данному виду склонений не существовало, ввиду чего многие уважаемые литераторы могли себе позволить писать даже «в Монаке». Однако же любой язык по сути своей динамичен и меняется вслед за развитием общества. До революции русский язык был очень неудобен в письме, местами непрактичен и даже откровенно нелогичен. Во времена Романовых страна стремительно деградировала, да так, что и Советскому строю не снилось. А деградация сопровождалась застоем с ностальгией по допетровским временам (как сегодня по сталинским). Язык тем временем сам по себе развивался, преображался, но нормы его правописания никак не регулировались (всем было похуй), что до самой революции оставляло его на средневековом уровне. В итоге то, что в XII веке считалось основой языка, к XX веку стало откровенным его мусором. Ярчайший пример — буква «Ъ» в конце слов, оканчивающихся на согласные. Кто-нибудь может ответить, какой от нее был смысл? Никто не ответит, потому что смысла в ней было ноль. Чего нельзя сказать о былых временах. До XII века, буквы «Ъ» (ер) и «Ь» (ерь) носили функции редуцированных гласных. Например, выражение «рожь с овсом» писалось так: «ръжь съ вьсъмь». Согласитесь, что это трудно для восприятия, поэтому вскоре их заменили буквы «О» и «Е». Буква же «Ъ» перешла в конец слов и стала носить функции разделителя. В те времена расписаться особо было не на чем, полноценного производства бумаги не существовало, и писать приходилось на чем боги пошлют. А посылали боги немного, ввиду чего приходилось экономить место. Поэтому все слова писались слитно, а буква Ъ показывала читающему, где кончается одно слово и начинается другое. По мере распространения бумаги традиция слитного писания отмерла, буква «Ъ» перестала носить свою разделительную функцию, но… осталась, видимо, чтобы нести единственную функцию перегружения текста своим нелепым существованием. И такой бардак в русском языке тогда был повсеместен. То же самое касалось и топонимов, большинство которых происходило от имен и прозвищ местечковых помещиков:

Город назван в честь Крака — чей город? Краков

Город назван в честь Кия — чей город? Киев

Город назван в честь Роста (Ростислава) — чей город? Ростов

Село названо в честь человека по прозвищу Щука (в деревне фамилий тогда не было), чье? Щукино!

Село названо в честь Измаила. Чье село? Измайлово (сегодняшний измайловский район Москвы)

Нерегулированное склонение всех этих пунктов создавало много путаниц и проблем в официальном документообороте, а того и в делах куда более серьезных. Например, в Россию едет делегация из Европы и пишет челобитную: «Мы остановимся в Пушкине, просьба подготовить нам жилье». Под Питером есть Пушкин, а под Москвой — Пушкино. Как возможно определить, в каком из этих двух пунктов остановится делегация? А никак! Поэтому после революции большевики первым делом начинают наводить порядок, избавляя русский язык от мусора и упорядочивая его. Так закрепляется запрет на склонение топонимов среднего рода, и сразу путаница исчезает. Для жителей Орехово, Кемерово, Колпино и Купчино в условиях отсутствия телефонной связи становится принципиально важным усвоение нового правила, т.к. если они, приглашая письмом к себе родственников из другого региона, поставят неправильное склонение, то родственники могут приехать не в Рыбкин, а в Рыбкино.

Еще более ксенофобный характер спор приобретает в случае относительно недавно разделившихся народов. И вопрос о том, какой из предлогов уместно употреблять относительно слова Украина, точно так же лежит в плоскости самоидентификации. Если кто-то говорит «на», то автоматически подразумевает эту страну не более чем окраину, т.е. регион неполноценного быдла, который должен находиться под сапогом России. Кто-то может отрицать это, но он будет лукавить. Употребление Украины с предлогом «на» абсолютно всегда продиктовано стремлением говорящего показать более низкую иерархию живущего на этой территории в пищевой цепочке. Это подтверждается и тем, что практически всегда в дополнение идут утверждения о том, что украинский язык — лишь диалект русского. Причем в этих спорах горестно переживают из-за якобы неправильного употребления «в» отнюдь не представители столичной интеллигенции, а представители того самого народа, который звóнит на раён в Кемерове. Что точно так же говорит о том, что во всех существующих языковых спорах непосредственно вопросы грамотности на самом деле никого не волнуют. Уж эти-то люди, как правило, русского языка в его богатом многообразии не знают. Это та же самая ксенофобия, только направленная уже не вглубь своего народа, как у столичной интеллигенции, а на отделившуюся ее часть, не желающую следовать тем ориентирам, которым вещающий хотел бы, чтоб она следовала. Отсюда же и целенаправленное искажение слов в стиле несмешной пародии. Когда столичный человек передразнивает селюка (пример того же Киркорова «гАвАрить сначала научитесь»), он его расчеловечивает через разрушение его языковой самоидентификации, намекая на то, что он говорит не на языке, а на собачьем диалекте. Тот же процесс мы наблюдаем, когда провинциалы в свою очередь передразнивают украинцев, намеренно коверкая слова схожим образом («В ЭУропу захотели»).

Если же рассуждать с лингвистических позиций, то для начала нам надо определиться с тем, когда в отношении населенного пункта уместно говорить «в», а когда «на». Во-первых, предлог «на» употребляется, когда речь идет об острове: на Кубе, на Сахалине, на Кипре. Однако на первый взгляд с полуостровами ситуация вроде бы другая: с одной стороны, вроде бы в Крыму, но при этом на Ямале. Все очень просто: Крым — это название административно-территориальной единицы, границы которой очерчены очень даже точно, поэтому и «в», а вот Крымский полуостров будет как раз «на» (на Крымский полуостров), как и во всех остальных случаях с островами и полуостровами.

Во-вторых, «на» употребляется в отношении горной местности: на Урале, на Тибете, на Кавказе, на Алтае, меняясь на «в» в случае употребления в форме множественного числа: в Альпах, в Карпатах, в Гималаях. Ты же говоришь, не «в горе», а «на горе», поэтому «на Кавказе». А еще ты говоришь не «на горах», а «в горах», т.к. последнее подразумевает нахождение средь гор, т.е. «в», отсюда и «в Альпах».

И третий случай употребления «на» в отношении географических объектов распространяется на территории, не обозначенные границами. Это вновь на Кавказе, на Дальнем востоке, на Донбассе, на окраине. А «в» определяет направленность внутрь чего-то, очерченного границами, в нашем случае города или страны — в Смоленск, в Россию. При этом обратите внимание: «в Смоленске», но «на Смоленщине». «Смоленщина» — пространственный топоним, обозначающий территорию, не имеющую административных границ, тяготеющую к Смоленску исторически, экономически, по направлению транспортных связей, культурно, административно. Понятие «Смоленщина» шире понятия «Смоленская область», т.к. позволяет рассматривать в ее пределах территории, в настоящее время расположенные в других областях. В этих пределах и сформировалось деревенское «на районе». Если в городе район всегда имел четко очерченные границы, то в деревне носил лишь абстрактные линии, поэтому в городе всегда говорили «в районе», а в деревне — «на районе».

Во времена, когда Украина не имела административных границ, то правильным было употребление «на», сродни тому как «на Дальнем Востоке» или «на Кавказе», потому как это была такая же территория (словом «Украина» обозначалась приграничная область, земля у края княжества, некоторые украинские историки пытаются сие отчаянно оспорить, но это типичная политическая ангажированность). Но как только Украина обрела государственность, согласно всем существующим нормам русского языка она автоматически перешла в категорию «в», сколь бы многозначительно сие ни звучало. Теперь, я думаю, понятнее будет столь резкая реакция жителей Украины на «на» — это прямое посягательство на территориальную целостность. Человек, говорящий «на Украину» пытается разрушить самоидентификацию, намеренно проявляет к ней всяческое неуважение, а стало бы воспринимается как злейший враг, потенциальный метатель клинка. Понятно, что этих языковых норм даже в России мало кто знает, не говоря уж об Украине, но на интуитивном уровне все это и без знания грамматики чувствуется. Что интересно, до кризиса 2013 года Путин всегда говорил «в Украине», а после резко перешел на «на». Кем-кем, а селюковым неучем Путина точно не назовешь, и речь его всегда была грамотной, даже не взирая на регулярные вкрапления изумительных в своей остроте подъездных шутеечек. Уж он то хорошо знает все эти нюансы, и использует уже на вполне сознательном уровне…

см. также: История садистских стишков, их авторы и значение в контексте борьбы с СССР.
Питер: культурная столица или родина гопоты? 1 часть
Архипелаг Африка или Русь, которую мы просрали. 1 часть
Архипелаг Африка, или Русь, которую мы просрали-5.1: все новое - это...