"Как осень, так чрезвычайное положение"

Утром 19 августа 1991 года жители СССР проснулись и узнали, что Михаил Горбачев больше не президент. "В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего государства" власть в стране захватил Государственный комитет по чрезвычайному положению.

"Августовский путч", как называют те события, продлился всего три дня. Министры и военные, вошедшие в состав ГКЧП, контролировали армию и все силовые структуры, однако воспользоваться этим не смогли. Президент Борис Ельцин в Москве и мэр Анатолий Собчак в Санкт-Петербурге призвали граждан сопротивляться "реакционному перевороту". Люди вышли на улицы.

Главные события разворачивались в столице, где противостояние дошло до баррикад, танков и человеческих жертв. Но и по всей стране в эти августовские дни люди не понимали, в какой стране они проснутся завтра. Должно быть, примерно так себя чувствуют сегодня жители Беларуси, говорят очевидцы путча, с которыми корреспонденты Север.Реалии вспоминали августовские события 1991 года.

"Возникло ощущение, что враг не пройдет"

Ирине Тумаковой в 1990 году было 20 лет. Она была аполитичной девушкой, училась в музыкальном училище, и 19 августа ей нужно было "кровь из носу" купить ноты, потому что приближался новый учебный год. В этот день утром мама сказала ей: "Послушай подробнее, у них какое-то чрезвычайное положение". Но Ира махнула рукой: "У них как осень, так чрезвычайное положение, жрать нечего будет".

А потом она включила радио. И там "комендант Ленинграда" объявлял правила чрезвычайного положения: больше двух не собираться, всю копировальную и множительную технику сдать.

– И в этот момент мне стало очень страшно, прямо совсем страшно. И у меня первая мысль была не о судьбах демократии, а, господи, зачем я из комсомола вышла?! – вспоминает Ирина.

Страшно, но за нотами ехать надо. А заодно за едой – в Гатчине, где тогда жила Ирина, купить продукты было невозможно, мотались в Санкт-Петербург. И вот, уже с буханкой хлеба и молоком, Ирина подошла к Дому книги. И увидела объявление: все, кому небезразлична демократия, идите к Мариинскому дворцу на Исаакиевскую площадь.

– И тут меня почему-то торкнуло, – говорит она. – Я подумала: "Какого черта?!…" Вообще, мы с мамой очень любили Горбачева. И вместо того чтобы пойти за нотами, я вместе с хлебом и молоком поперлась на Исаакиевскую площадь к Мариинскому дворцу. Там уже толпа народа, Собчак выступал. Было очень увлекательно, все воодушевленные. Там было совсем не страшно, возникло ощущение, что враг не пройдет, такое всеобщее братство. Люди там были уже давно, они проголодались, а у меня этот хлеб – делили его на части и ели. Мы все слушали Собчака, ловили листовки, которые разбрасывали с крыльца Мариинского дворца. Я потом их везла размножать и раздавать.

На площади Ирина провела целый день, познакомилась там с молодым человеком – "психиатром Мишей", а потом вернулась домой, в Гатчину. И всю ночь вместе с мамой слушала единственные работавшие тогда радиостанции – радио "Балтика" и радио "Гардарика", которые говорили, что их глушат, что идут танки. И снова становилось страшно.

– Мы жили с мамой очень небогато. Мама врач, я училась в музучилище. По большому счету для нас это было тяжелое время. А в советское время наша семья жила, наоборот, хорошо, потому что папа в Институте ядерной физики работал, там спецраспределитель, все дела. Мы с мамой боялись не танков, не что нас кто-то арестует, а мы страшно боялись, что этот ужас, этот совок ужасный опять вернется. Все это вранье, весь этот кошмар, этот спецраспределитель, продавщица Тамара, у которой можно найти сметану. Шампанское, которое нужно покупать летом. Невозможность читать книги. Я смотрю на Беларусь и понимаю их, – говорит Ира.

Тогда на Исаакиевскую площадь людей гнало "ощущение, что у нас что-то поменялось, и теперь никуда не денется, дальше будет обязательно лучше", которое никак не хотелось терять. "Мы знали, что у нас впереди. Да, сейчас тяжело, маленькие зарплаты, талоны, жрать нечего. Но впереди что-то такое очень хорошее".

Когда демократия победила, Ирина и психиатр Миша сложили все свои талоны на алкоголь, накупили "Алазанской долины" и поехали праздновать победу. Ощущение победы сохранялось долго, вплоть до разгона НТВ в 2001 году, говорит Тумакова. Сегодня она работает спецкором "Новой газеты" в Санкт-Петербурге и уже никак не может назвать себя аполитичным человеком. Как сложилась судьба психиатра Миши, к сожалению, не знает.

– Ирина, а на ваш взгляд, сегодня еще раз возможен такой народный подъем – выйти на улицы и отстаивать свободу в России?

– Иногда, когда я бываю в Хабаровске, у меня возникает ощущение, что да, наверное, такое возможно. Потому что в Хабаровске сейчас люди испытали что-то похожее на наши чувства, что возможны какие-то перемены. Поэтому они так и ненавидят тех, кто отнял, собственно, не Фургала, большинству людей на Фургала плевать, а отняли надежду на перемены к лучшему. И когда я на это смотрю, кажется, что да, что-то такое еще возможно. Но вообще, когда езжу по стране и разговариваю с людьми, у меня ощущение, что нет, такого подъема уже не будет.

– А в Беларуси – есть параллель с нашим 91-м годом?

– Да. Я вижу ту же самую параллель, что и с Хабаровском: у людей есть надежда. Они в нее вцепились, как мы тогда в 1991 году. Вцепились и не хотят отпускать: вот-вот сейчас мы ее схватим и тоже будем жить как нормальные люди. А тут у них, хлобысь, это отнимают. Вот это ощущение я очень понимаю.

"Ну что, Лев, листовку принес?"

– ГКЧП сработал как мина, подложенная под СССР, – говорит Лев Шлосберг, лидер псковского "Яблока". – Сами гэкачеписты ставили перед собой задачу – сохранить Советский Союз, но они его взорвали.

В понедельник, 19 августа, его разбудила мама со словами: "Лева, ты послушай, что они говорят". Они говорили о том, что "руководствуясь жизненно важными интересами народов нашей Родины, всех советских людей" необходимо передать власть ГКЧП. Шлосберг, тогда еще не политик, а "Социальный инноватор СССР" (это звание он получил в том же 91-м году), внимательно прислушивался к фамилиям: говорили о нездоровье Горбачева, но ни словом не упоминали Ельцина. "Из этого было понятно, что до органов власти РСФСР рука ГКЧП пока не дотянулась", – вспоминает он.

В тот же день в офисе центра "Возрождение" на Яна Фабрициуса, 6 (созданного годом ранее и закрытого в 2017 году по решению суда, уже в статусе "иностранного агента"), Шлосберг совещался с единомышленниками, что делать. Уже было понятно, что ситуация не тупиковая – "появились телефонограммы, появились распечатки, воззвания, появился центр распространения информации в Летнем саду, у памятника Пушкину". Через радиоприемники люди находили кто "Голос Америки", кто Радио Свобода. Информация изменяла впечатление от ГКЧП, вспоминает Шлосберг: "То есть было понятно, что эти люди не могут ни управлять, ни удержать власть".

– Я днем еще 19 августа сел писать листовку, писал я ее от руки. Потом на нашем единственном игольчатом матричном принтере в Центре мы эту листовку напечатали. У нас был тогда единственный, даже не купленный, а арендованный компьютер АВМ, с объемом жесткого диска 40 мегабайт. Я еще не умел на нем печатать, и наш программист Игорь напечатал эту листовку, буквально оглядываясь по сторонам. Мы ее распечатали в нескольких экземплярах, исходный файл он уничтожил, – рассказывает Лев Шлосберг.

Когда стемнело, он понес эти распечатанные листочки в квартиру к Игорю Савицкому, крупному псковскому бизнесмену сегодня, а тогда – еще начинающему предпринимателю, который торговал оргтехникой и жил в обычной двухкомнатной хрущевке. Савицкий открыл дверь со словами: "Ну что, Лев, листовку принес?".

– У него был какой-то домашний ксерокс Canon, "помощник бухгалтера", предназначенный для продажи. Мы взяли эту листовку, ксерокопировали ее два раза, и только из третьего экземпляра делали тираж – несколько тысяч экземпляров. А этот ксерокс потом Савицкий поставил в Управление внутренних дел Псковской области, чтобы его никто не мог найти в какой-то другой организации, – рассказывает Шлосберг.

С тиражом листовок, засунутых в обычный дипломат, Лев пешком (автобусы уже не ходили) прошел через полгорода и затем участвовал в раздаче революционной литературы. На второй день стало понятно, говорит он, что чаша весов колеблется: "Уже было выступление Ельцина, и стало понятно, что есть альтернативные центры власти".

Сегодня Лев Шлосберг уверен, что создание ГКЧП было попыткой предотвратить реформирование Советского Союза. Как раз тогда готовились Новоогаревские соглашения, которые должны были существенно изменить отношения центра и союзных республик: "Фактически это был новый Союзный договор, который должен был изменить отношения республик внутри СССР, предоставить им большую экономическую и политическую свободу. Это была попытка создания прообраза Европейского союза на основе Советского Союза". Члены ГКЧП хотели этому помешать, уверен Шлосберг:

– В действительности это была реакция не просто консервативной, а мракобесной части советской бюрократии на попытку демократической реформы Советского Союза, флагманом которой был Горбачев. Они видели процесс идущих реформ, не имели возможности влиять на Горбачева и его позицию и пришли к решению – силовым путем отстранить его от власти. Они думали, что, физически заняв его место, они смогут стать властью. Но к тому времени общество было готово к сопротивлению, и это то, чего они не учли. Тут очень много сейчас политических параллелей между событиями в Белоруссии и событиями в 1991 году. Как Лукашенко сегодня, члены ГКЧП были негибкими, консервативными людьми, которые совершенно не могли принять нового уклада жизни.

– Тогда у ГКЧП ничего не получилось. А сейчас вы верите в победу белорусского сопротивления?

– Да, я верю в их победу, но будет очень тяжело, потому что Лукашенко не воспринимает общественное мнение, он может уйти только под жесточайшим давлением своего ближайшего окружения, которое просто скажет ему: "Саша, нас сейчас всех здесь вынесут. Просто придет народ, и нас всех здесь арестуют". Очень важна позиция силовых структур, а они колеблются.

"Те, кто потерял, и те, кто выиграл"

– Чего вы Белоруссию вспоминаете? США – вот яркий пример: разгром магазинов, избиение невинных людей хулиганами… – рассуждает Алексей Канаев, депутат Государственной думы по Вологодской области от "Единой России". Он не видит параллели между августом 91-го года и сегодняшней Беларусью.

В 1991 году он служил срочную службу в бригаде особого назначения, которая незадолго до августовского путча вернулась из Нагорного Карабаха. Бригада в те дни все время находилась в состоянии повышенной готовности, вспоминает он, "и как я понимаю, рассматривался вариант использования бригады в том числе в событиях 1991 года". Соответствующий приказ, к счастью, не поступил.

– Мы все надеялись на то, что ситуация решится максимально бесконфликтно, политическим путем, – вспоминает он. О путче 91-го года военнослужащий Канаев узнал, как и все, из средств массовой информации. Хотя "срочная служба накладывает свой отпечаток, и недостаток информации, очевидно, имеется".

– Любой конфликт – неприятное событие, тем более когда находишься, что называется, на передовой и тебя могут в эту горячую точку направить. Тем более в столицу, тем более в Москву. Мы очень надеялись на то, что ситуация разрешится мирно, бесконфликтно. Безусловно, Россия вставала на демократический путь, никто не хотел железного занавеса, никто не хотел диктатуры. Это я могу сказать по атмосфере среди сослуживцев, командиров наших, по крайней мере с кем мы общались, и в среде рядового сержантского состава, к которому я относился на тот момент.

– То есть вы и ваши сослуживцы не были морально готовы жестоко разгонять протестующих?

– Что касается "разгонять". Надо понимать, что толпа – это зверь, зверь страшный. Поэтому о разгоне в таких ситуациях, как правило, речь не идет. Речь идет о недопущении столкновения разных сторон. По крайней мере, к этому нас готовили. Общество было поляризовано, взгляды были разные. Сторонники и противники путчистов представляли значительную силу как с одной стороны, так и с другой стороны. И задача, на мой взгляд, внутренней службы (на сегодняшний день это Росгвардия) – это не допустить столкновений, не допустить перехода конфликта политического в конфликт силовой. А что касается возможного разгона: пресечение действий хулиганов – это тоже одна из составляющих.

– Но тут речь шла не о столкновении разных общественных группировок. Тут одной из сторон конфликта выступает власть или путчисты, которых называли даже хунтой....

– Что такое хунта.. Появилась группа людей, которые посчитали, что что-то происходит в стране не так, и, пользуясь своим представлением о мироустройстве, рычагах и способах управления, продекларировали какие-то цели. Я бы не взялся сейчас так походя говорить о том, что это была хунта, диктатура. Это больше напоминает плохую постановку, на мой взгляд. Да, тогда было напряжение, эмоции, было ощущение тревоги, что конфликт может развиться. Но на сегодняшний день мы видим, что, к счастью, дальше слов деятели из ГКЧП не пошли. А вот дальнейшие события, к несчастью, привели к тому, что случилось. Солидарен с Путиным. Случилась геополитическая катастрофа ХХ–XXI веков, разрушение СССР.

– Сейчас, по прошествии всех этих лет, вы как оцениваете те события?

– Я всегда декларировал и сейчас декларирую категорическое неприятие силового решения той или иной проблемы. Тем более не могу приветствовать любые перевороты. Власть должна сменяться мирным путем. Смена власти должна происходить логично, через понятные демократические процедуры. Любая попытка переворота, какими бы красивыми словами и целями она ни прикрывалась – это всегда стратегическое поражение: поражение государства, поражение граждан, поражение в принципе всех, причем даже тех, кто тактически выигрывает.

"Свобода никуда не девается"

Журналистка Елена Фомина в августе 1991 года осваивала профессию учителя в одной из школ Петрозаводска. За восемь месяцев до этого 24-летняя Елена вместе с коллегами ушла из газеты "Комсомолец" в знак протеста против вмешательства Обкома ВЛКСМ в работу редакции.

– Мы ушли 31 декабря 1990 года просто потому, что мы не хотели ни в какой форме подчиняться Обкому ВЛКСМ, мы все положили комсомольские билеты на стол – это была такая демонстративная акция. Хотя теперь я понимаю, что нас практически не трогали, мы писали, о чем хотели. Другое дело, что нас просили освещать выездные районные мероприятия ВЛКСМ, а мы этого не хотели делать. Нас еще поддержали люди в городе, которые тоже стали приходить в редакцию и сдавать билеты. Мы с треском и шумом ушли, остались без работы. Мы полагали, что сразу сможем создать свою газету, но не получилось технически, нам было отказано в типографии. Все разошлись по разным работам, – вспоминает то время Елена.

Редакция "Комсомольца" воссоединилась 19 августа 1991 года: после новостей о начале путча в Москве журналисты в почти домашних условиях придумали газету "Команда", у которой было всего три выпуска, но прочитали ее тысячи жители Петрозаводска.

– Олег, мой нынешний муж, тогда коллега, работал в информагентстве "ИМА-пресс" по Карелии. Они работали в основном на "Хельсингин Саномат" на Финляндию с переводчиком, были связи с Москвой, у них стоял один из немногих факсов в городе, один из немногих ксероксов в городе. Когда вся история началась, первые полдня все в растерянности были, потом начали кучковаться, собираться, – рассказывает Елена Фомина. – Мы тогда поехали на телекомпанию "Ника", от кого-то услышали, что там можно посмотреть Си-эн-эн. Мы приехали, а там битком была набита просмотровая: там был тогда Сергей Катанандов, который тогда руководил городом, Александр Колесов, который тогда был председателем горсовета, – все стояли и смотрели на эти танки. Но ужаса не было. Если бы, может, танки вошли в Петрозаводск, тогда мы, может, иначе воспринимали бы ситуацию. А так понимали, что нужно что-то делать, но не очень понимали, что именно. Мы тогда собрались с коллегами и решили, что нужно делать газету. Из всей информации, что мы получали: Радио Свобода, Си-эн-эн, Москва – мы все собирали, распечатывали газету на принтере в "ИМА-пресс" и ксерокопировали – ходили потом в город, раздавали. И когда мы начали это делать, мы вообще успокоились. Было ощущение, что какой-то свой долг ты выполняешь.

Елена вспоминает, как с коллегами прониклись симпатией к тогдашним властям города после того, как те не поддержали ГКЧП и выступили за Бориса Ельцина.

– Была договоренность, что руководители города будут по очереди дежурить. И мы ночью, часа в три пошли в мэрию, какой-то взяли термос с чаем, бутерброды. Мы зашли в пустую темную мэрию, пришли в кабинет к Колесову, ни охраны, никого не было, мы отдали чай и бутерброды, сказали "Спасибо" за то, что он бдит, и ушли, – вспоминает Елена.

На следующий день, 20 августа, в Петрозаводске прошел самый массовый митинг в истории города: на него пришли около 8 тысяч человек. Елена с коллегами на митинге раздавали свежий выпуск "Команды".

– Мы были молодые, у нас было много прекрасных иллюзий, хотелось свободы – и мы тогда почувствовали, что мы с людьми, мы выдохнули. И если в первый день было немного страшно, то тогда мы поняли, что пойдем до конца, – говорит Елена. – Этот дух свободы не утратился. Но когда ты живешь, обрастаешь опытом, то уже умеешь предвидеть события и уже понимаешь, из каких поступков что следует. Даже если говорить о той ситуации, когда мы всем коллективом ушли из газеты "Комсомолец", хлопнув дверью, то после путча люди со стороны начали нам говорить, что какими же мы были дураками, что ушли, что сейчас газета стала бы нашей и мы бы прекрасным образом делали то, что делали до этого, но лучше и свободнее. И это для меня стало уроком – принимать взвешенные решения. Но в молодости трудно принимать такие решения. А потом... Свобода никуда не девается. Но иногда оказываешься в обстоятельствах, когда ты не то что молчишь, но ищешь какие-то ниши, которые тебе позволяют оставаться профессионалом.

"Обостренное чувство катастрофы"

Виктор Степанов – действующий депутат Заксобрания Карелии, руководитель фракции "Справедливая Россия", в 1991 году был председателем Верховного совета Карелии. Августовские события застали его в Москве, куда он прилетел 19-го числа на заседание комиссии по подготовке нового союзного договора между республиками. Заседание не состоялось.

– 19 августа я прилетел в Москву. Мне позвонили и сказали, что Горбачев отстранён от власти и ГКЧП взяло власть в свои руки. Моя жена была свидетелем, честно говоря, я даже заплакал, потому что это был развал СССР. Жена меня успокаивала, но было понятно, что союза уже не будет, – вспоминает Виктор Степанов. – Я считаю, что это было предательство руководства КПСС. Никто не выступил против, ни один член политбюро. И многие из депутатов до сих пор жалеют, хотя тогда поддержали все эти жёсткие меры. После возвращения Горбачева из Крыма прошёл пятый съезд народных депутатов, который окончательно похоронил Советский Союз. Депутаты проголосовали за то, чтобы он был последним. Слова мне не дали, но я призывал к тому, чтобы голосовали против этого решения – если съезда не будет, то и Союза не будет. И тогда я подошёл к трибуне, где сидели Горбачев и Ельцин, и спросил их: "А какова цена?"

В августе 1991 года Виктор Степанов не поддержал действия российских властей и президента Бориса Ельцина.

– Путин говорил, что распад СССР был одной из самых ужасных катастроф 20-го века. Я согласен с этим, – говорит Виктор Степанов. – Разрушалась вся интеграционная система. То, к чему шёл Евросоюз, в СССР уже было – та же единая валюта. А разрушение финансовой системы – одна из основ разрушения любого государства. СССР создавал рабочие места, учитывая и женский труд, и труд молодёжи, все это рухнуло. Были огромные трагедии для всех людей. Когда в Чечне начались бомбёжки, русские, с которыми я потом встречался, проклинали и Грачева, и Ельцина, потому что от бомб погибли и русские. У меня погибла вся семья моих хороших знакомых, ветераны ВОВ, которые жили в Грозном, – вся семья погибла! Каждый человек по-своему чувствует. И у меня было обостренное чувство той катастрофы, которая произойдёт.

Против ГКЧП с детской коляской

Владимир Беляков в 1991 году был депутатом Ленгорсовета.

– У событий августа 1991-го очень много общего с теми, которые сегодня происходят в Белоруссии. Но при всем множестве параллелей, которые я вижу, у нас ситуация была лучше, общество уже четыре года развивалось динамично и было гораздо более готовым к переменам. У нас был клуб "Перестройка", Клуб друзей "Огонька", и благодаря тому, что в 1990 году у нас прошли самые свободные выборы, у нас появились демократические депутаты в Ленсовете и в других местах. А значит, появилась возможность самим назначать людей в руководство милиции. И вот, из двух кандидатур, которые нам представили, мы выбрали начальником ленинградской милиции Аркадия Григорьевича Крамарева и отвергли обкомовского ставленника Вощинина. Белорусам хуже – у них нет демократических депутатов в местных органах власти. 19 августа у нас был назначен главным по ГКЧП по Ленинграду начальник Ленинградского военного округа генерал Самсонов, он собирал на совещание руководство силовиков и спрашивал у них: а что это там за люди собрались на площади у Мариинского дворца? И он сказал Крамареву: разгоните их. Но Крамарев отказался – заявил, что будет исполнять приказы только законной власти. В общем, милиция тогда оказалась на нашей стороне.

К 9 утра он приехал в Ленсовет из Колпино, где был еще и муниципальным депутатом. Белякову запомнились лица людей, приходивших в то утро, – испуганные, настороженные, у некоторых "в глазах явно читался призрак виселиц, нависших над Ленсоветом". Трезво оценить обстановку смог депутат Георгий Васюточкин – он предложил перечитать закон о чрезвычайном положении. Перечитали и поняли, что ГКЧП полностью незаконен: чрезвычайное положение может быть введено только президентом или Верховным Советом СССР. "Это были просто самозванцы", – резюмирует Беляков.

– Таким образом, мы получили в свои руки крепкое оружие – и надо было как можно скорее и шире доводить эту информацию до людей. В 10 утра стали съезжаться члены президиума Ленсовета. И вдруг пожаловал некий генерал, представитель ГКЧП, и обратился к нам с речью – что мы должны соблюдать спокойствие и выполнять их указания. И тут к нему подбегает депутат Скойбеда – и с размаху дает ему оплеуху, так что генерал от неожиданности свалился. Их стали растаскивать, депутат Александр Беляев осудил поведение Скойбеды, мол, не надо так – но мы все были очень довольны, – рассказывает депутат. – Так что единственного представителя ГКЧП, появившегося в Мариинском дворце, у нас свергли сразу.

19 августа депутатам Ленсовета удалось прорвать информационную блокаду – вместе с Собчаком они появились на телевидении и сказали, что против ГКЧП. Параллельно всюду распространялись указы Ельцина.

– В это время мы уже знали, что 20 августа на Дворцовой площади будет большой митинг, и мы решили, что пойдем туда, – рассказывает Беляков. – И тут был один нюанс, о котором мало кто знает. Ведь в здании напротив Зимнего дворца располагалось руководство Ленинградского военного округа, и генерал Самсонов боялся, как бы толпа не устроила переворот, как бы все это не коснулось их штаба. И он сказал, что из окон у них будут торчать пулеметы и что те, кто ступят на тротуар в сторону ЛенВо, будут немедленно расстреляны. Это малоизвестный факт, о нем рассказал тогдашний вице-мэр Щербаков. И он вместе с Крамаревым и представителями военного округа организовал что-то вроде патрулей, которые курсировали со стороны штаба и следили, чтобы никто не ходил по этому тротуару. Да, и вот еще интересный момент, о котором тоже мало кто знает, – 19 августа в город прибыло примерно 1000 человек из Гарболовской дивизии КГБ, они расположились в Академии тыла и транспорта им. Комаровского. И мы решили, что мы будем там дежурить. Помню, я отдежурил свое время и меня пришел сменить депутат Васильев. Ему некуда было девать ребенка, и он прямо с детской коляской туда пришел. Если бы эти 1000 вооруженных кагэбэшников на нас пошли, от нас мало что осталось бы, включая эту детскую коляску. И еще на город шла псковская дивизия ВДВ – от Гатчины. К Самсонову несколько раз обращались: нельзя допустить, чтобы они вошли в город. И наши люди выехали им навстречу с голыми руками, листовками и указами Ельцина.

А вот откуда у людей, противостоявших ГКЧП, появлялись листовки, хорошо знает учительница Татьяна Савельева.

– Я работала в школе учителем. Директор наш очень сочувствовал ГКЧП. 20 августа у меня как раз был юбилей, мне исполнялось 30 лет. И должен был быть митинг на Дворцовой, тот самый, где выступали Собчак и Салье, я очень хотела туда пойти. Директор был строгий, дисциплина железная, надо работать с 10 до двух и точка. Но делать нечего, и я пришла отпрашиваться: "Можно, я сбегаю на митинг?" Он стал меня стращать: "Зачем это вам, вы понимаете, что у вас маленький ребенок?" Я говорю: "А в чем проблема-то? Схожу и вернусь".

Ну, я сходила, послушала выступления, вернулась, а вечером ко мне на день рождения гости пришли, сидим, смотрим телевизор. И вдруг звонит Иван Блоков, он и тогда уже был экологическим активистом, а сейчас в Гринпис работает, и говорит, что надо срочно приехать и на ротаторе крутить листовки. Я говорю: "А как же гости?" Он отвечает: "Ничего, проводите гостей и приезжайте".

И действительно, так и вышло, я проводила гостей и приехала на Васильевский остров. Квартира была немного странная, прямо смахивала на какой-то штаб, там стоял ротатор, все время приходили и уходили люди, такие озабоченные. Мне сказали крутить ротатор – и я наклеивала на него листовки и крутила. И всю ночь за ними приходили люди, складывали новые пачки листовок в сумки и уходили. Я наконец поинтересовалась, куда же их уносят так много? Мне сказали, что их распространяют в войсках, в воинских частях, стоящих около города. И так я проработала на ротаторе всю ночь. А к 10 утра мне снова на работу. И я отправилась туда абсолютно счастливая, в той самой праздничной белой блузке, в которой сидела с гостями, только блузка была вся заляпана черной типографской краской от ротатора.

"У власти остались те же самые коммунисты"

Карельский журналист Валерий Поташов вспоминает, что в августе 1991 года, почти студент 5-го курса Петрозаводского госуниверситета, активный участник оппозиционного движения в городе, соиздатель независимого журнала подумывал о том, чтобы после учебы уехать жить в Финляндию.

– Была какая-то всеобщая апатия от того, что ветры перемен, которые дули в конце 80-х, практически иссякли. Было ощущение затянувшегося конца. К последнему курсу созрели мысли, что это тупик, в стране ничего не меняется, нужно уезжать, потому что перспектив нет. И происходит 19 августа. Я подумал: "Наконец-то! Я дождался этих перемен!" Можно пытаться страну и республику строить заново, – рассказывает Валерий.

Валерий вспоминает, что вышел на митинг в Петрозаводске не в поддержку Бориса Ельцина, а "против ГКЧП и узурпации власти". По словам журналиста, вскоре после событий 91-го года надежды на перемены растворились.

– Очень скоро стало ясно, что у власти остались те же самые коммунисты, которые правили страной на протяжении 80 лет. Стало ясно, что Ельцин тот же имперский правитель, которые были у власти в советское время. Очень быстро федеральный центр начал закручивать гайки, и началось это до Путина, при Ельцине, – говорит Валерий.

Сейчас Валерий сравнивает те свои ощущения августа 1991 года с сегодняшними ощущениями от событий в Белоруссии и признается, что вряд ли когда-то сможет испытать эти чувства еще раз в России.

– Сейчас в Белоруссии произошел какой-то психологический слом в сознании людей. У них же тоже была эта апатия, ощущение того, что ничего уже не изменить. И вдруг они поверили сами в себя – они вышли на улицу и поверили. Я не знаю, что должно произойти в России сейчас, чтобы люди тоже вот так же, поверив в возможность изменений, вышли на улицы, – говорит Валерий Поташов.