С чего начиналась Украина

Иван Солоневич НА ЧЕРНОЙ ЗЕМЛЕ «Новое время», № 14829, 18 (31) июля 1917 г. С каждою сотнею верст к югу станционные буфеты становятся все содержательнее. Уже на уровне Могилева бабы сносят к каждому подъезду колоссальное количество молока, белого хлеба, деревенской колбасы и другой нехитрой, но обстоятельной снеди. На маленьких станциях Южных дорог продают великолепные пирожки из крупчатки и с вареньем, всего по гривеннику штука. Бабы приносят не только белый хлеб, но и какие-то коржики, паляныцы, сдобные и сладкие булочки, что-то еще и еще. Изголодавшаяся петроградская публика относится ко всему этому с должным почтением. Цены на пищевые продукты в Харьковской губернии приблизительно вдвое-втрое ниже столичных. Телятина и свинина, например, от 60 до 70 к фунт, ветчина – 1 р 60 к. Каким образом та же ветчина, доставленная в Петроград, вероятно не по тарифу первого класса, поднимается до 4 рублей, это известно разве только продовольственным комитетам. Разница в цене на молоко и ягоды, понятно, еще больше. И всего, за исключением сахара, сколько угодно. Бабы, получающие по фунту сахара на каждого из бесчисленных ребятишек, варят варенье, пекут пироги. Нет ни хвостов, ни хлебных карточек, нет этих бесконечных продовольственных затруднений, которые отравляют каждый час существования петроградского обывателя. Благодать! Но «край, где обильем дышит» отнюдь не склонен делиться своим добром с севером России. Новые продовольственные комитеты, сконструировавшиеся революционным порядком и оплачивающиеся по-генеральски, чрезвычайно ревниво относятся ко всяким попыткам вывоза продовольственных продуктов, ко всевозможным нарядам и распределениям. От несомненных избытков юга даже армия далеко не получает того, что могла бы и должна получить. Комитеты руководствуются очень простыми соображениями: а вдруг будет неурожай? Хлеб это всегда хлеб, а кредитки нечто весьма спорное и неопределённое. Сидите вы со своими кредитками, а мы будем сидеть со своим хлебом. Крестьяне ничего продавать не жалают: «А шо я на цы гроши купаваты буду?» Купаваты действительно нечего. В мелких лавчонках уездных городов нет ничего или почти ничего… Жалкие остатки былого товарного изобилия продаются по ценам ни с чем несообразным. Мануфактуры нет вовсе, металлических изделий тоже почти нет. Х****л предпочитает съесть зарезанную курицу сам, чем затевать на нее какую-нибудь коммерцию. Выручают подати и бабы. Подати как-никак, а заплатить нужно. Бабам нужен какой-нибудь горшок, то в церковь пойти – свечку поставить. Реализуется курица или мешочек круп или сотня яиц. И этого с избытком хватает на пропитание местной буржуазии и демократии. Хлеб крестьянин продаст лишь в случае последней крайности – раскладка нарядов, если ее никак нельзя избегнуть, долги, подати. Держит у себя – цены растут с каждым днем, и Бог знает, что этот хлеб будет стоить через год. В продаже попадается слежавшаяся мука помола не позже 1915 года. Вероятно, и нынешнего года урожай реализуется не так скоро. Поля засеяны все. Не оставлено и клочка. Но вместе с этим – целые десятины заняты подсолнечником. Расчет оказывается простой – пуд семечек, истребляемых товарищами-дезертирами, стоит около восьми рублей. Ясно: выгоднее сеять подсолнечник, чем хлеб. И по той же причине маслобойные заводы не могут получить сырья. Харьковская губерния одна из очень немногих обошлась без аграрных беспорядков, захватов помещичьих земель «добровольных» и недобровольных. Все тихо и спокойно. Но грядущая аграрная реформа вызывает самое напряженное внимание. Малороссия не знала общины; чувство собственности на землю вросло в психику малоросса очень прочно и оттого разговоров о «Божьей земле» не слышно. Против раздела помещичьих земель крестьяне, конечно, не имеют абсолютно ничего, но «уравнительный передел» крестьянских – едва ли обойдется без кровопролития. Сосед по хутору, Касьяненко, владелец 20 десятин, как-то приходит и спрашивает. - А скажите, пане, что, землю у мужиков отбирать будут? - Если много – будут. - А як у меня, к примеру, 20 десятин? Чи ж я их украл? Чи ж я кого ограбил? Я от батьку мабуть четыре десятины получил. Так я ж як вол робил, поки ци шестнадцать докупил. У того голодранция Степана (тоже сосед) было пятнадцать, он все пропил, а теперь у меня тягать буде? - Ничего не поделаете, нужно всем поровну. - Чи ж я отдам? – Касьяненко, видимо, этот вопрос обдумывает уже не первый день и у него на душе накопилось. – Чи ж я отдам? Нехай только приде – мы колы поберем чи ружья – нехай забьют, а земли своей не отдам. Сверх опасений покушений со стороны своих «голодранцив» крестьяне боятся, что и городской элемент протянет к их земле свои руки… Что вернутся переселенцы из Сибири, что это все путают м***ли, у которых своя земля не родит, так они чужую хотят получить и т.д. Настроение тревожное и настороженное. Точно все время боятся чьего-то нападения. На версию о м***лях, посягающих на украинский чернозем, очень сильно и успешно налягают украиснкие агитаторы. «Стойте за раду – рада вашей земли никому не отдаст. А как будет править Петроград – так он своих рабочих сюда на ваши земли пришлет, бачите, у Петрограда нема чого iсты»… Малоросс видит, что в Петрограде действительно «нема чого iсты» и охотно верит воображаемой опасности со стороны петроградских рабочих. На народной тьме и народных инстинктах опытными людьми разыгрываются самые запутанные политические авантюры.