Больше чем главный

История о том, как Александр Сладковский приехал в Казань и за пять лет привел тамошний оркестр в пятерку лучших в РФ, кажется невероятной.

Не бывает такого, чтобы региональный коллектив постоянно выступал в Мариинском и Большом театре, в Кремле и на Красной площади, чтобы регулярно появлялся на популярных европейских телеканалах Mezzo.tv и Medici.tv, был официальным артистом SONY MUSIC. Чтобы музыканты играли на кремонских инструментах. Чтобы сопровождали президента республики в его международных поездках и сами строили гастрольные планы на Европу и Азию. Чтобы звезды первой величины были у них частыми гостями.

Но это чистая правда. И каждый, кто посетил концерты Государственного симфонического оркестра республики Татарстан на фестивале Artissimo в «Дзинтари», подтвердит: был восторг публики, были стоячие овации и крики. Был праздник. О буднях мы поговорили с человеком, который за все это в ответе.

Без права на отказ

— Каким должно было быть предложение, чтобы вы покинули большие столицы ради малых?

— Во–первых, Казань — не малая столица. Это столица республики. Причем процветающей, динамично развивающейся, ориентированной на новейшие технологии. Во–вторых, оркестр, который я был удостоен чести возглавить, имел огромную историю, его основал выдающийся советский музыкант Натан Григорьевич Рахлин — один из мастодонтов нашей дирижерской школы. А самым важным было то, что предложение возглавить оркестр мне сделал лично президент республики Татарстан Рустам Нургалиевич Минниханов, бесспорный авторитет в новейшей истории России. Так что это было предложение, от которого, как говорится, сложно было отказаться.

— Оно было ограничено каким–то временным сроком?

— Нет. Мало того: первым делом президент обеспечил нас жильем. То есть такая немножко сказочная история. Но это стиль Татарстана — сначала создать невероятно комфортные условия, а потом уже смотреть, каков будет результат. Президент спросил: что, ты считаешь, надо сделать для того, чтобы преобразить оркестр? (Который, сейчас уже можно и нужно сказать, находился в достаточно разобранном состоянии.) Я изложил концепцию не просто как дирижер, но как человек, который отвечает за творческую, экономическую и стратегическую составляющие развития оркестра на ближайшую, скажем так, пятилетку. И нам был дан президентский грант на год. Очень высокий. А после того, как мы встали на рельсы, этот грант был переведен в бюджет республики Татарстан. Для меня это чрезвычайно важно. Теперь, вне независимости от того, является худруком Сладковский или нет, у оркестра есть материальная база, которая позволит ему двигаться вперед.

— Вас чисто по–человечески, да и по–музыкантски, заводила сама идея строительства оркестра, условно говоря, на ровном месте?

— Да нет, меня ничто не заводило. У меня была конкретная цель. Мне нужна была «машина представительского класса». Вспомним любой оркестр любой развитой страны: Вену все знают по Венскому Филармоническому, Берлин — по Берлинскому Филармоническому. Нью–Йорк, Париж, Амстердам, Тель–Авив… можно долго перечислять. Я с самого начала работы это декларировал — что оркестр есть политический инструмент, показатель процветания, экономического благополучия того или иного региона. Я ставил себе цель гораздо выше, чем просто создать оркестр, который играет в филармонии плановые концерты, понимаете?

— Судя по тому, что становление оркестра сопровождалось судебными процессами по «кадровым вопросам», дело было не из простых.

— Любое фундаментальное дело, неважно, в какой сфере, всегда вызывает неоднозначную реакцию. Особенно когда ты, по сути, тренер зарубежный. Потому что, как ни крути, Татарстан — это Татарстан. (И в этом, кстати, огромное преимущество: татары — нация очень сплоченных, близких по духу людей, из–за этого им так все и удается.) И когда приезжает человек из Москвы или Петербурга, никого не интересует уровень его образования, кругозор, круг общения. Всех интересует, что из этого получится.

В случае со мной ожидания были самые разные. И, конечно, я знал, что будет тяжело. Но не знал, что будет ТАК тяжело. (Cмеется.) Но прелесть–то не в том, чтобы дружить и получать от этого удовольствие, а в том, чтобы из людей, которые считают тебя врагом, суметь сделать друзей. Или хотя бы людей, которые начинают тебя понимать. Этот опыт — он абсолютно бесценный. Всем этим переживаниям, треволнениям, обстоятельствам я просто в пол кланяюсь. И людям, которые их искусственно создавали.

Я не вижу в этом ничего противоестественного. Они не должны были меня принять и носить на руках. Мне сначала нужно было впахивать и доказывать не словами, а действиями, что я не просто приехал, воспользовавшись добрым расположением руководства, пожить за счет чужого бюджета. У меня была сверхидея. В первом же интервью по поводу моего назначения на телеканале «Культура» в Москве я сказал, что сделаю этот оркестр лучшим в России. Я поставил совершенно нагло эту планку — может, даже подсознательно. Но эта подсознательно поставленная планка — она мне все время не давала спокойно жить, я ведь пронимал, что отвечаю за то, что говорю.

Слуга царю, отец солдату

— Состав оркестра радикально изменился с вашим приходом?

— Я вам скажу поразительную вещь. Почти не изменился. Клянусь. Но. Допустим, гобоист, который теперь у нас солист, скромно сидел и что–то там пиликал на втором гобое, а человек, который совершенно не владел инструментом, занимал место концертмейстера. Потому что был другом дирижера или кого–то еще, не знаю… Понимаете, как все было устроено?

Первую репетицию провел в прослушивании. Все думали, что сейчас буду что–то там трактовать, а я сказал — ребята, давайте с вами познакомлюсь. Поиграйте мне по одному! Мы начали с Пятой симфонии Чайковского, которую любой оркестр с закрытыми глазами исполнит. Вы знаете, что я услышал? Из пятидесяти струнников только пять человек попали в ноты! Сказал — миленькие, а как вы хотите работать? Чего вы вообще хотите?!

Конечно, поменял концертмейстера, и не одного уже с тех пор. Это было неизбежно. Но в основной массе — это те же самые ребята, которые не знали, зачем они приходят в оркестр, и бегали по халтурам. Духовики на морозе играли в военном училище разводы карулов… Благодаря президентскому гранту я поднял им в три раза зарплаты. Расписал все справедливо — каждый стал занимать должность, отвечающую его способностям. И в приказном порядке запретил халтуры. Объяснил: никого силой не держу. Но если мы на этом берегу договорились о каких–то правилах и понятиях, то их нельзя менять по ходу плавания. Те люди, которые этого не поняли или не захотели понять — в силу менталитета, в силу возраста — конечно, постепенно стали выпадать из контекста. Но это уже не моя вина или беда. Я определил какие–то основополагающие принципы, без которых оркестр как организм не может существовать. И когда эти принципы были закреплены, мы приступили к настоящей работе.

Первые три года жил в Казани очень подолгу. Отказался от проекта, о котором мог только мечтать — Галина Вишневская пригласила на постановку «Бориса Годунова». Сказал: Галина Павловна, если сейчас поеду в Москву, здесь все рухнет… От многих вещей пришлось отказаться. Но не мог подвести оркестр и президента республики, который дал мне колоссальный карт–бланш. Любые причины были бы отговорками.

— Ваше прошлое военного дирижера вам что–то добавляет как дирижеру симфонического оркестра, руководителю коллектива?

— Мне посчастливилось — был студентом военно–дирижерского факультета Московской консерватории, класс Юрия Симонова по дирижированию посещал. То, что меня параллельно учили стратегии ведения боя с вероятным противником, — это, может, немножко смешно, и раньше я этого немножко стеснялся. А сейчас горжусь тем, что прошел через эти жернова. Армия ведь дает человеку очень многое, если он в состоянии преодолеть ее непридуманные сложности. Думаю, максимально разумно инвестировал свое время, отдав армии шесть лет жизни. И ушел — не дезертировал! — в 94–м, никого не предав.

Мальчишкой, в 22 года, был на подполковничьей должности — командовал отдельным батальоном, руководил Ленинградским штабным оркестром, шикарным, одним из лучших в Советской армии. Знаю о духовых инструментах то, чего многие не знают, и умею  писать оркестровки. И вообще, для меня это была не только служба, «равняйсь, смирно, на первый–второй рассчитайсь», это была настоящая творческая работа. А когда к 30 годам созрел для того, чтобы стать настоящим, как мне казалось, дирижером, у меня уже был накоплен багаж общения с людьми. Считаю это драгоценным даром, потому что дирижер — это не только человек, который машет руками и организует темпоритм. Дирижер — это человек, который обязан воспитывать, учить и нести ответственность за тех людей, которыми руководит. И золотая формула, которую вывел Юрий Темирканов, еще один из моих великих учителей, — «Дирижер — слуга царю, отец солдату», — это формула абсолютно офицерская, я ее приемлю и понимаю изнутри. Просто выйти и провести концерт может каждый. Это уже практика последних 20 лет показала. А создать что–то на ровном месте и видеть перспективу… Поэтому очень рад, что у меня были такие университеты и такие педагоги.

Мы даем сейчас более ста концертов в год, и эта цифра растет. Мы исполнили циклом все симфонии Бетховена. Чайковского, Брамса. Мыслю, может быть, чересчур монументально, но я вырос в стране, которая на все накладывает свой отпечаток — мне интересно глобальное, необъятное. Вот Денис Мацуев нас сейчас пригласил: мы играли на его 40–летии в Кремле маленький концерт, наше отделение было всего два часа. А в декабре, на 10–летии фестиваля «Крещендо» в Большом театре концерт длился четыре с половиной часа. Еле на вокзал успели… Но, считаю, мы живем для этого. И ребята молодцы, они не скрипят зубами, останавливают поезда, впрыгивают в вагоны… Ну да, мы и в этом смысле экстремалы.

Маша НАСАРДИНОВА