Катерина Мурашова: от гиперопеки к ипохондрии
Психолог Катерина Мурашова продолжает размышлять, как родителям и подросткам разговаривать «по душам». Первая история была о дочери, главный герой второй части — юноша. Обоих объединяет потребность в эмоциональном участии родителей в своей жизни.
Мы с мужем вырастили двух дочерей. Родились они почти одна за другой — год и восемь месяцев разница, но мы так и хотели: пусть легко друг друга понимают и будут друг для друга подружки. Так, как мы задумали, в конце концов, к счастью, и получилось. Девочки уже взрослые, старшая во Франции живет, замуж вышла, младшая в Москве, работает в архитектурном бюро. Они практически каждый день созваниваются, советуются друг с другом абсолютно обо всем. От нас с отцом у них с детства были общие секреты, и никогда они не ябедничали, друг дружку не выдавали и стояли в позиции «не знаю, кто это сделал» до конца. Был момент, когда младшая подворовывала. И даже у меня деньги могла из кошелька украсть. А мы с мужем, грешным делом, думали на старшую. А старшая, конечно, знала, как на самом деле дела обстоят, но молчала. Но однажды сестру прямо на воровстве и поймала. Мы приходим домой, а у младшей вся физиономия на одну сторону заплывшая и под глазом огромный фингал. Муж побелел:
— Дочь, что случилось?! Кто посмел тебя ударить?
А дочка такая:
— Да никто, с лестницы упала.
Только спустя много лет они мне все рассказали, что тогда было: старшая младшую, за руку поймав, просто избила чем подвернулось, а та и не сопротивлялась почти, хотя вообще-то росла быстрее сестры, и они по физической силе у нас почти всегда были на равных. Но воровство с того дня как отрезало.
Можно так сказать, что между собой сестры ближе, чем каждая из них с матерью, но я, поверьте, вовсе не в обиде, а, наоборот, рада за них. Что ж — отец уже ушел, я тоже уйду, а они друг у друга навсегда останутся. И это, я считаю, правильное расположение вещей.
Семья у нас с мужем и дочками была счастливая, но приходилось по первости нелегко. Бабушек-дедушек на подхвате не было. Родители мужа умерли, моя мама жила в другом городе — и мы крутились как умели: эту в садик, эту в ясли, у этой сопли, у той понос, этой чешки купить, той картинку склеить, эту на праздник отвезти, ту на обследование, да с обеими погулять и поиграть хоть чуть-чуть, еду приготовить…
Мы с мужем оба были, можно сказать, амбициозные, настроенные на карьеру, но быстро поняли, что, пока дочки — крошки и помощи взять неоткуда, у обоих развиваться никак не получится, просто не потянуть. Сели поговорить: кто что будет делать. Решили. Муж — карьера и деньги, я — дом и девочки. Нам тогда казалось все логичным и традиционным, что ли. Я сказала мужу (и до сих пор простить себе это не могу!): ну что ж, давай тогда, любимый, коли мне, получается, не судьба, ты за нас обоих достигай и радуйся. А я тебя во всем поддержу, и это и мне наградой будет.
Он сказал: будет так. И пахал все последующие годы даже не как лошадь, а просто как табун лошадей. Как я теперь понимаю, пахал в том числе, чтобы мои ожидания не обмануть. И чтобы моя «жертва» оказалась не напрасной. Хотя это просто оптимизация совместного проекта, причем по взаимному соглашению.
Все у него получалось. И работа, и карьера, и достаток в семью пришел прямо очень хороший, и дочки подросли. А потом он однажды просто упал и умер… Сердце.
Девочки наши меня совместными усилиями вытащили. Хотя я сначала просто как мертвая была. Ходила, говорила, работала, готовила, но — все это вмертвую. Им самим было, конечно, нелегко. Но они объединились, схватились за меня — и вытянули.
Стали мы жить дальше втроем. Потом вдруг старшая влюбилась и в 19 лет выскочила замуж за француза португальского происхождения. Он учился на три курса старше. Уехала с ним, доучивалась уже там, в Нанте. Мы с младшей загрустили. Оставшаяся со мной дочка конным спортом увлеклась, стала через барьеры прыгать. А мне встретился мужчина. Он красиво за мной ухаживал, и сначала казалось, что ничего — все склеится. А потом я поняла, что не могу, все время сравниваю его с мужем. Он это понял, бороться и ждать не стал. А я — беременна.
Решила так: другого мужа мне не надо, но вот мой шанс на продолжение жизни! Будет у меня еще один ребенок, и я проживу с ним в радость. Младшая дочка меня поддержала:
— Мама, рожай его, даже не сомневайся! Я все равно собралась поехать учиться в Москву, тебе хоть будет не одиноко. И не волнуйся: если ты вдруг умрешь, как папа, я его возьму, буду много работать и выращу как надо. И сестра мне поможет.
Представляете, как я тем вечером, включив душ на полную мощность, рыдала в ванной?
Дочь уехала. Зато приехала моя мама и на первых порах очень мне помогала. С самого начала мы знали, что это будет мальчик и с ним все будет по-другому. Был ли наш мальчик — только так мы его и называли — избалован? Не знаю. Режим дня у нас был четкий, никаких истерик по типу «дай-дай-дай еще конфетку!» не было и в помине.
Я к нему приглядывалась. Даже не так… я вглядывалась в него. И параллельно читала всякую психологическую литературу: про привязанность, про самооценку у детей, про психологические травмы. И видела я в нем вы сами знаете что — все по обычному, как я теперь понимаю, современному мамскому списку.
Он не отпускал меня от себя даже в туалет. Я видела: он тревожный, понимает, что, кроме меня, у него никого нет. Он прогонял бабушку и требовал, чтобы именно я его купала и сидела с ним вечером перед сном. Я видела: он такой любящий, любит именно меня. Он в огромном количестве рисовал мне одинаковые открытки с корявыми буквами и цветами, хотел, чтобы я вешала их на стену. Я видела: он у меня такой творческий и талантливый! Он не желал, чтобы я читала ему страшные и грустные части в сказках, и я кастрировала для него всю детскую литературу, думая: ах, он у меня такой чувствительный и эмоциональный!
Где-то уже буквально лет в пять началось: «Мама, смотри, вот тут у меня царапина и кровь. А я не умру?» Вы ведь понимаете, как я, начитавшись всякой околопсихологической литературы, это сразу трактовала? В тот момент я даже каким-то удивительным образом забыла, что мой любимый муж вовсе не был отцом нашего мальчика, и они разминулись во времени и пространстве…
Дальше — больше. К девяти годам наш мальчик был законченным ипохондриком. Я до определенного момента всему верила и постоянно его обследовала у разных врачей. Он очень любил лечиться и лучше меня помнил все назначения. Моя мама устала от того, что у него воображаемых болячек больше, чем у нее реальных. К бабушке он стал относиться с откровенным пренебрежением: «Бабушка ничего не помнит и не понимает». Несмотря на свой страшный диагноз, моя мама уехала в родной город. Я не хотела ее отпускать, но она настаивала — «дома и стены помогают». Там она через полтора года и умерла в местной больнице. Наш мальчик поехал на похороны вместе со мной и проявлял к мертвой бабушке и всем околопохоронным делам гораздо больше интереса, чем к бабушке живой.
Школу он пропускал постоянно, так как все время чем-то болел. Успехи в учебе были соответственными. Друзей тоже не получалось завести, потому что по большому счету он никем, кроме себя, не интересовался. Был кто-то в интернете, но, скорее, не друзья, а соратники по компьютерным баталиям. Девочки говорили мне: мама, он симулирует, чтобы ничего не делать и ни за что не отвечать! Я видела: наш мальчик сам искренне верит в то, что он чем-то серьезно и, возможно, смертельно болен, он такой одинокий и чувствительный, ему нужна моя любовь и моя поддержка.
Однако в какой-то момент мне это все же надоело. Я оплатила полный чекап и по его результатам четко и однозначно заявила нашему мальчику:
— Медицинской наукой доказано: ты абсолютно здоров! И дальше мы с тобой живем в соответствии с этим тезисом.
И знаете, его постоянные болезни постепенно куда-то рассосались. Но довольно быстро появился следующий мотив:
— Физическая боль и физические недомогания — это ерунда по сравнению с болью душевной. Теперь-то я это знаю!
Вот тут-то мы и приплыли. Я не могла утверждать, что он не испытывает «боли душевной». И никаким обследованием нельзя было эту боль подтвердить или опровергнуть.
Сейчас нашему мальчику 15 лет. У него в жизни два основных любимых занятия: играть в смартфоне и страдать. Все остальное он не любит и делает через силу. Если я запрещаю или ограничиваю время в смартфоне, он не скандалит и не дуется, как дети некоторых моих подруг. Он приходит ко мне рассказывать о своих страданиях (вовсе не связанных с отсутствием смартфона). Страдания у него получаются самые разнообразные — от жидких волос на голове до полного отсутствия смысла в жизни.
На мой прямой вопрос: почему я должна каждый день это слушать? — наш мальчик простодушно отвечает: ну потому что ты моя мама! И я не знаю, что ему возразить.
Моя отдельная боль: с годами он как будто не особенно развивается. Школьную программу он усваивает, и физическое развитие идет нормально. Но психически взрослее и более зрелым и ответственным, чем два года назад, он не стал. Может быть, даже произошел регресс.
Я понимаю, что где-то крупно налажала, но совершенно не знаю, где именно и, главное, как теперь это исправить? Вы можете мне хоть какое-то приблизительное направление указать?
***
Уважаемые читатели, пожалуйста, напишите свой отклик и мнение по поводу этой истории. Адрес для писем: katgift12@gmail.com