Книга вторая. Загадка николаевской России
«Процесс против Турции»
Конечно, если забыть о решающей разнице между борьбой за протекторат над Оттоманской империей и войной за её расчленение, можно и впрямь сказать, что Николай всю жизнь вел «процесс против Турции». В известном смысле он был внешнеполитическим эквивалентом «процесса против рабства» в политике внутренней. Во всяком случае был он столь же пронизан противоречиями и столь же бесплоден. И остался в истории точно такой же николаевской «недостройкой», бесславным памятником нелепости всего этого тридцатилетнего царствования. Вошел он в дипломатические анналы под именем Восточного вопроса.
По словам «начальника штаба по дипломатической части», как называл Николай своего посла в Лондоне Филиппа Бруннова, «Восточный вопрос заботил императора с самых первых дней его царствования и никогда не переставал требовать самого серьезного его внимания». Что не удивительно, ибо связан он был с таким же риском, как и отмена крепостного права. И последствия его были так же непредсказуемы. Только если в «процессе против рабства» главными оппонентами императора оказались родные Собакевичи, то в «процессе против Турции» оппонентом была вовсе не сама Блистательная Порта (как требовала называть себя в официальных документах Турция), но Европа. Причем, вся — и Западная, и Восточная, включая вчерашних союзников. Как писал австрийский дипломат граф Прокеш фон Остен, Восточный вопрос был именно «вопросом между Россией и остальной Европой».
Теперь мы можем точнее сформулировать смысл и цель нашего эксперимента. Только подробный, систематический анализ политики Николая в этом решающем Восточном вопросе позволит показать, насколько эффективна для её понимания идея множественности стратегических сценариев. «Процесс против Турции», с которого началась и которым закончилась внешнеполитическая деятельность императора, предпочтительнее в этом смысле его собственно «жандармской», контрреволюционной деятельности. Просто потому, что результаты его борьбы с революцией были, похоже, сильно преувеличены в традиционной историографии — как его оппонентами, так и апологетами. На поверку оказываются эти результаты минимальными и для общей оценки внешней политики Николая несущественными. Во всяком случае к общеевропейской войне привести не могли они ни при каких обстоятельствах.
Имея, однако, в виду эту центральную роль Восточного вопроса во внешней политике Николая, есть, наверное, смысл хотя бы кратко остановиться на том, что представлял собою объект этой политики, «больной человек Европы», как называл император тогдашнюю Турцию.
Турецкая «Московия»
По территории, которая ей формально принадлежала, соперничать с Блистательной Портой могла лишь Россия. Порта при этом была не только евразийской, но и евроафриканской империей. Чтобы дать читателю представление о её тогдашней территории, достаточно просто перечислить государства, расположенные на ней сегодня: Марокко, Алжир, Тунис, Ливия, Египет, Судан, Йемен, Саудовская Аравия, Израиль, Ливан, Сирия, Иордания, Ирак и собственно Турция — это лишь в Африке, в Азии и на Ближнем Востоке. В Европе владения её включали Албанию, Словению, Сербию, Грецию, Болгарию и Румынию.
Если у Российской империи была лишь одна серьезная головная боль, Польша, то у Турции таких «Польш» была, как видим, добрая дюжина. Мудрено ли, что весь XIX век пребывала она, можно сказать, в состоянии полураспада? В Тунисе правил свой Бег, в Алжире свой Дей. В Аравии хозяйничали фундаменталисты — ваххабиты, для которых сам султан, Халиф правоверных, вообще был еретиком, отступником от Ислама. Сирией правил Джезар-паша (славянин, перешедший в мусульманство), Египет был в руках могущественного Мегмета Али, тоже славянина, ставшего мусульманином, с которым мы еще не раз в этой главе встретимся. Хозяином Болгарии был Виддинский паша Пазван Оглу, хозяином Албании янинский паша Али Тепеделенский. Перечислять устанешь, а управлять — представляете?
Формально все они были наместниками султана, губернаторами, в действительности многие из них вели себя как независимые правители, разве что посылали время от времени дорогие подарки визирям и влиятельным женам султанского сераля. Все имели собственные армии, а некоторые, как мы еще увидим, были намного сильнее султана. Понятно поэтому, почему Блистательная Порта, подобно Московии накануне Петра, провела целое столетие в попытках себя реформировать. Понятно и почему нескольким из её султанов предсказывали будущее Петра.
Ничего, однако, из этих реформ не вышло. И турецким Петром никому из её реформаторов стать было не суждено. Конечно, на пути реформы лежали мощные препятствия. Главными из них были янычарское войско и реакционное духовенство. Но ведь и реформам Петра противостояли стрельцы и фундаменталистская церковь. Так что проблема, наверное, в другом. Просто слишком затянулось дело. Турецкая «Московия» опоздала. Столетие, отделившее успешную реформу Петра от попыток реформ Селима III сделало модернизацию империи невозможной. А поскольку оттоманские элиты пронизаны были имперской ментальностью ничуть не меньше российских и от традиционной великодержавности отказываться не желали, XIX век стал для Блистательной Порты роковым.
Но давайте по порядку. Первым препятствием для модернизации был, как мы уже говорили, янычарский корпус, некогда краса и гордость Оттоманской армии, к XIX веку превратившийся в то же самое, во что превратилось бы стрелецкое войско в России, если бы Петр вовремя с ним не расправился. Янычары стали в лучшем случае вооруженными торговцами, а в худшем — вымогателями и бандитами, получавшими деньги за государственную службу, исправлять которую не желали. Они отчаянно сопротивлялись любым европейским нововведениям и в первую очередь, конечно,созданию регулярной армии. А когда им удавалось объединиться с фанатичными улемами, духовными наставниками стамбульской толпы, сопротивление их становилось непреодолимым.
Селиму III, первому оттоманскому реформатору, в котором французский посланник Шуазель-Гуффье предвидел будущего Петра, пришлось в 1807 году испытать силу этого сопротивления на себе. Молодой султан создал первый корпус регулярной армии, низами-джедид, построенный по европейскому образцу и оснащенный новейшим французским вооружением. Янычары, естественно, подняли мятеж, требуя не только роспуска низами-джедид, но и, так сказать, импичмента султану. «Заслуживает ли оставаться на престоле падишах, — задали они вопрос великому муфтию, — который своими распоряжениями подрывает священные начала Корана?» И едва согласился с ними муфтий, судьба реформатора была решена. Новый султан Мустафа IV, ненавистник европейских новшеств, приказал задушить Селима. Союз янычар с духовенством победил. Низами-джедид был распущен.
Однако следующий претендент на титул турецкого Петра, султан Махмуд II, ошибку предшественника учел. Он договорился с духовенством заранее и во время следующего мятежа янычар в 1826 году объявил их вне закона, развернул против них знамя Пророка и попросту расстрелял мятежников из пушек. Правда, «султан приказал отрубить еще немалое количество голов, — заключает эту эпопею французский историк, — но победа осталась за законом».
Махмуд был большим поклонником европейской цивилизации (хотя, в отличие от Петра, знал о ней лишь понаслышке). Морская, артиллерийская и инженерная школы, основанные Селимом, были восстановлены, турецкая молодежь отправлена в Европу для обучения воинскому мастерству. В империи были введены единая почта и паспортная система, а в Стамбуле даже начала выходить газета. Но главное, было запрещено ношение тюрбана. Султан и его двор щеголяли в европейском платье, его жены стали открыто появляться в общественных местах, а при европейских дворах были впервые заведены постоянные посольства.
Пародии на Петра
Внешне могло показаться, что дело идет на лад и реформа, не удавшаяся Селиму, удастся Махмуду. Не тут-то было, однако. Вмешались мусульманское духовенство и, естественно, имперский вопрос. С точки зрения правоверных, Халифу, хранителю святынь Ислама, не подобало упразднять тюрбаны и тем более посещать балы и банкеты, где рекой лилось запрещенное Кораном вино. Стамбул опять заволновался. Турецкие юродивые, дервиши, останавливали султана на улице и кричали ему: «Падишах, гяур, Аллах потребует от тебя отчета за нечестивость!» Их, конечно, казнили, но ненависть к европейским новшествам султана росла словно на дрожжах. И Махмуд, в отличие от Петра, очень быстро, как мы еще увидим, перед ней капитулировал. Тем более, что ситуация в империи складывалась в высшей степени неблагоприятно.
Султану никак не удавалось подавить греческое восстание, ставшее к середине 1820-х знаменем всей либеральной Европы. В её глазах боровшиеся за независимость греки отстаивали дело цивилизации против варварства. Складывалась парадоксальная ситуация: самый европейский из владетелей Оттоманской империи оказывался вдруг воплощением азиатского варварства. По всему континенту создавались филэллинские комитеты, собиравшие деньги на помощь грекам и посылавшие в Грецию добровольцев. Газеты ежедневно помещали сообщения с театра военных действий, журналы публиковали пламенные статьи таких европейских знаменитостей, как Шатобриан и Лафайет.
Парижское филэллинское общество собрало для греков 3 миллиона франков. Лондонские банкиры дали временному греческому правительству два огромных по тем временам займа: 800 тысяч фунтов стерлингов в 1821-м и два миллиона в 1825 году. Добровольцем поехал умирать в Грецию Байрон. Казалось бы, самое простое, что мог в таких обстоятельствах сделать султан-реформатор, это даровать Греции если не независимость, то, по крайней мере, широкую автономию, одним ударом завоевав таким образом симпатии всей Европы. Тем более, что усмирить греков силой он все равно не мог. Но так далеко европеизм Махмуда не простирался. Султан поступил традиционно: попытался раздавить мятежную провинцию империи силами другого провинциального вассала, воинственного египетского паши Мегмета Али. К этой истории, однако, мы еще вернемся. А пока что подведем итоги. Как Селим, так и Махмуд, оказались лишь пародиями на Петра. В отличие от него, им не удалось ни секуляризовать страну, ни кардинально изменить её культурно-политическую ориентацию.
Так или иначе, читатель может теперь более компетентно оценить как то, что сделал для России Петр, разрушив в конце XVII века Московию, так и то, с какой Турцией пришлось иметь дело Николаю.
Продолжение следует