О любви, коварстве и чести

200 лет со дня рождения великого русского драматурга отмечается по всей стране. Множество театров решило обратиться к Островскому в последних сезонах, только в Петербурге «Лес» идёт в нескольких театрах. Действительно, Островский самоигрален, его пьесы – пиршество актёрской игры, язык – наслаждение для любого ценителя родной речи, а актуальность некоторых тем пореформенной России удивляет и современного зрителя времён неокапитализма.

Художественный руководитель петербургского Театра комедии Татьяна Казакова не первый раз обращается к Островскому. В театре идут «Бешеные деньги» и «Правда – хорошо, а счастье лучше» (в постановке Александра Кузина). Казакова очень актёрский режиссёр, она делает исполнителя главным на сцене, и зритель почти не замечает железной режиссёрской воли, которая стоит за всеми мизансценами, где царит Артист. А «Лес» – это одна из самых актёрских пьес Островского (наряду с «Талантами и поклонниками» и «Без вины виноватыми»), здесь в центре повествования – судьба главного героя, бедного дворянина, ставшего актёром-трагиком, Геннадия Несчастливцева.

Нет смысла напоминать хрестоматийный сюжет читателю «Литературной газеты», скажем лишь, что сплетение трагического и комического, противостояние лицемерия и благородства, жадности и широты души – вечная тема искусства, от Шиллера и Диккенса до Достоевского и Островского. Строки Шиллера из пьесы «Разбойники», которые в финале вплетает в свой страстный монолог Несчастливцев (заслуженный артист России Сергей Кузнецов), легко ложатся на стиль самого Островского. А накал страстей в пьесе – не меньше шекспировского (кстати, перед смертью Островский занимался переводами из английского барда).

Да, слово для Островского найдено, это наш Шекспир и Шиллер одновременно. Он сделал мир чувств и страданий, противостояние злу уделом не только королей и древних героев, а купцов, крестьян и… актёров. «Лес» – это пьеса о любви и театре, о любви к правде и любви к театру, на сцене которого из конфликта страстей и столкновения персонажей рождается правда жизни.

Как известно, главным антагонистом честного, но бедного Несчастливцева становится его родная тётушка – богатая помещица Гурмыжская (народная артистка России Эра Зиганшина), этот Тартюф в юбке, этот мистер Пексниф драматической сцены. По пьесе ей чуть за пятьдесят, но Казакова сознательно сделала её много старше: исторически это оправданно, ибо для ХIХ столетия, где старой графине Ростовой сорок с небольшим, возраст Гурмыжской противопоказан чувственной страсти. А именно её вожделеет роскошно наряженная антигероиня пьесы (великолепная работа знаменитого художника по костюмам Ирины Чередниковой). Надо сказать, что некоторый диссонанс возраста актрисы (Эра Зиганшина будет отмечать через год весьма значительный юбилей) с фактической покупкой молодого любовника ложится на наше время неравных браков и комичных контрастов «примадонн» и их молодых мужей. Впрочем, игра Зиганшиной такова, что о её возрасте зритель быстро забывает: она женственна, прелестна в своей игре в коварство и любовь, и даже отвратительная сущность её персонажа, прорываясь в сценах с бедными родственниками, не делает её отталкивающей. Зиганшина – истинная примадонна этого спектакля, глаз не хочет отрываться от неё в её роскошных нарядах, от её легкой фигуры, изящных, хотя порой и гротескных движений. Да, элемент гротеска присутствует в этой мелодраме, которую Островский жанрово определил как комедию. Впрочем, для русского искусства часто характерен стык стилей, синтез жанров: русский романтизм и русский импрессионизм в живописи подчас несут отпечаток академизма, а в пьесах Островского переплетаются комедия и психологическая драма. Актёры не то чтобы сознательно комикуют, скорее они обыгрывают старинный слог, некоторую архаичность – для современного, часто малоначитанного зрителя – языка Островского. Конечно, это не стиль старого Малого театра, этого «дома Островского», или старого МХАТа. Но это и не утрата школы русского психологического театра, как это, увы, бывает на многих знаменитых сценах. Это современная интонация, которая ближе и нынешним актёрам, и нынешним зрителям.

Слава Богу, Казакова не идёт по пути натужного осовременивания! Автор этих строк писала ещё пятнадцать лет назад, что зрителю надоели Гамлет в шинели и Эдип в пиджачной паре. Что с тех пор изменилось «на театрах»? Ничего, просто «актуализация» классического материала стала мейнстримом, как единая установка в сценографии сменила традиционную с эпохи барокко кулисно-арочную систему иллюзорной декорации. Но здесь единая установка – мотив геометрического «леса» из ровно зелёного цвета стволов – придумана большим мастером своего дела, сценографом и верным соавтором Чередниковой Александром Орловым. (Кстати, его юбилейная выставка проходит в эти дни в петербургском СТД недалеко от здания Театра комедии на Невском проспекте). Некоторая цветовая и графическая монотонность декорационного решения оправдана феерией костюмов, которые разворачиваются перед глазами зрителей как пёстрое оперение лесных птиц. Здесь и гротескные наряды не выпускающей папироску Улиты, верной Личарды похотливой помещицы (запоминающаяся роль Елены Мелешковой), и игра с накладными волосами Аркадия Счастливцева (яркое исполнение Виталия Кузьмина), и нежный, романтический облик главной лирической героини Аксюши (как всегда, возвышенно прекрасная Дария Лятецкая). Её русая коса, лазоревое платьице, шаль с каймою создают видимый контраст с вычурными нарядами её обидчицы Гурмыжской. Впрочем, борьба за счастье молодой пары (возлюбленного Аксюши играет один из любимых актёров Казаковой Александр Матвеев) завершается так, как и положено в комедиях с древнегреческих времён. Но цена высока – в прямом и переносном смысле. Несчастливцев точно оправдывает свой театральный псевдоним, оставшись и без денег, и без фамильного имения, но зато – свободным и благородным человеком. Не только в привычных ему ролях трагических героев, но и в реальной жизни.

Что ж, юбилейный Островский на прославленной акимовской сцене в целом удался. Хотя споры вокруг его решения, и актёрского, и сценографического, безусловно, ещё будут. Но это и есть проявление живой театральной жизни. Да и просто жизни.

Мария Фомина,
искусствовед, профессор
Санкт-Петербургской консерватории