жизненный путь профессора сошальского

В издательстве "Вторая литература" вышла книга Д.П. Кончаловского "Пути России". Всячески приветствуя переиздание работ историка, биографией которого интересуюсь уже почти десять лет, не могу не отметить два прискорбных обстоятельства.
Во-первых, в книге написано, что он является почетным ("honoris causa") доктором Оксфорда. Это утверждение не соответствует действительности.
Рассказ об Оксфорде ввел в оборот двоюродный внук Д.П. Кончаловского Андрон в своих мемуарах "Низкие истины" (1998):
Из этой книги байка перекочевала в Википедию, а оттуда, что еще прискорбнее, в новую книгу и в сопровождающие ее публикации (по ссылке также весьма глубокомысленное интервью А. Кончаловского, иллюстрирующее, так сказать, круговорот информации в природе).
На самом деле, единственная зарубежная публикация Д.П. Кончаловского имела место в 1926 году во французском журнале "Revue Historique" при посредничестве жившей в Париже сестры. Никаких связей с Оксфордом и Англией у Д.П. Кончаловского не было вообще, с лета 1914 по лето 1944 года он не покидал пределы России / СССР (если не считать фронтовой экскурсии в Галицию), да и при всем уважении к его трудам, объем его печатных работ просто не позволял присвоить ему звание доктора honoris causa ни в Оксфорде, ни где бы то ни было еще.

Во-вторых, следуя давней традиции замалчивания сотрудничества эмигрантов второй волны с нацистами, биография Д.П. Кончаловского 1941-1944 гг. отражена сакраментальным "он оказался на оккупированной территории".
То есть смелость издать книгу Д.П. Кончаловского присутствует, а смелости рассказать его подлинную биографию пока не хватает. Хорошо хотя бы, что не повторена выдумка все того же Андрона Кончаловского о том, что немцы посадили его двоюродного деда в концлагерь.

В связи со всем этим перевел на русский язык несколько материалов из архива оперативного штаба Розенберга. Впервые пути Д.П. Кончаловского и сотрудников оперштаба пересеклись летом 1943 года в Смоленске, когда он c их помощью отправил свою докладную записку министру восточных территорий Альфреду Розенбергу. Документ I написан одним из сотрудников оперштаба и, вероятно, прилагался к этой записке. После эвакуации Смоленска Д.П. Кончаловский перебрался в Минск и в ноябре перешел на постоянную работу в оперштаб. Документ II является его автобиографией, написанной вскоре после этого. Параллельно он написал еще несколько работ для оперштаба, в частности, характеристику перебежавшего к партизанам профессора Н.М. Никольского.
В начале 1944 года Д.П. Кончаловский принял некоторое участие в создании минского отделения Национал-социалистической трудовой партии России - карликового образования, возникшего в качестве политического крыла бригады Каминского. Его воспоминания об этом я опубликую отдельно. Но параллельно с этим Д.П. Кончаловский продолжал сотрудничать в пропагандистских структурах, документ III - одна из его публикаций того времени. Летом 1944 года минское отделение оперштаба было эвакуировано в силезский Ратибор (Рацибуж), но Д.П. Кончаловский не захотел оставаться при оперштабе и уехал в Гамбург, а потом в Берлин. Перипетиям этого переезда посвящена его переписка с одноим из руководителей оперштаба (документы IV.1-6).
Все документы публикуются на русском языке впервые.

---

I.
Дмитрий Петрович К о н ч а л о в с к и й, родился 28.03.1878 в одном из поместий Харьковской губернии. Он был сыном дворянина и владельца этого поместья. Его отец также был мировым судьей. Еще в прошлом столетии его отец за свои либеральные взгляды был арестован царской охранкой на основании кляузы злоумышленника и на многие годы сослан в Архангельск. Впоследствии этот "изъян" помешал его отцу продолжить карьеру государственного служащего, поэтому он посвятил себя писательской и издательской деятельности и переселился в Москву. Но много позже, уже при советской власти при искоренении старой аристократии, этот "изъян" помог его сыновьям! Дмитрий Петрович Кончаловский начал свое школьное обучение в Харькове, а продолжил в третьей гимназии в Москве. В 1903 году он закончил исторический факультет Московского университета, сдав государственный экзамен, отдал долг Родине на военной службе, и годом позже направился в Берлин, где в течение двух лет продолжал изучать историю в Берлинском университете, слушая лекции Эдварда Мейера и Хиршфельда. В эти годы он довел до совершенства свои знания немецкого языка и, как он сам говорит, "имел счастье" морально и нравственно воспитаться и сформироваться в немецком духе. С тех пор он стал горячим другом и почитателем Германии.
Вернувшись в Москву, он начал свою преподавательскую деятельность в качестве доцента древнеримской истории на Московском просеминаре и на Высших женских курсах. В это же время он сдал экзамен на магистерскую степень (примерно соответствует нашей докторской, но получить ее в целом сложнее).
Во время войны Кончаловский как офицер резерва (артиллерист) принял участие в боевых действиях в Восточной Пруссии и Галиции в составе сибирских частей. Революция застала его в районе Минска; благодаря хорошим служебным отношениям с подчиненными он как офицер не подвергался особым преследованиям. После Октябрьской революции и заключенного мира он был уволен со службы, но через год, в начале гражданской войны, по приказанию Троцкого снова был призван как бывший царский офицер. Однако, он уничтожил свои документы и рискнул не явиться по вызову. Благодаря царившему беспорядку и счастливому стечению обстоятельств его так и не нашли. Он работал доцентом кафедры древней истории в Московском университете и в 1921 году стал действительным профессором. Одновременно он читал лекции по древнеримской истории во вновь основанном минском университете.
Но начавший расцветать примерно с 1925 года большевистский взгляд на историю полностью игнорировал эти дисциплины и профессору Кончаловскому пришлось искать работу в других областях. Несколько лет он издавал технические и научные труды в кооперативно-научном издательстве, а затем трудился в Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук. Эта ассоциация была закрыта в 1929 году в связи с реакционными взглядами ее сотрудников.
В 1929 году профессор Кончаловский снова нашел возможность посвятить себя преподавательской деятельности, читая курс немецкого языка в различных институтах. Когда в 1934 году в Советской России штурвал повернулся на более националистический курс, значение исторической науки снова повысилось, и его пригласили на должность профессора древней истории в институте философии, литературы и истории (МИФЛИ), одном из лучших высших учебных заведений Москвы еще с царских времен. Хотя он сам указал, что он – не марксист, его приняли на работу. Но из-за этой "ошибки" уже год спустя он попал под академический суд, на котором все студенты могли открыто предъявлять обвинения и высказывать подозрения своим учителям. Кончаловский был уволен. В промежутке он получал свою, тем временем заработанную, профессорскую пенсию в 300 рублей, которой не хватало, чтобы прокормить его большую семью, но которая тем не менее давала ряд привилегий. Необходимый дополнительный заработок приносили переводческая работа и частные уроки. Лишь в 1939 году профессора снова пригласили в тот же институт, в этот раз ему поручили кафедру латинского языка, которой он и руководил до начала войны.
Профессор Кончаловский владел под Можайском загородным домом с садовым участком, который остался в его собственности и в котором его семья обычно проводила летние месяцы. При приближении немецких войск осенью 1941 года туда же отправился и сам профессор, и вместе со своей супругой и тремя взрослыми дочерьми оказался на немецкой стороне. Вскоре он отдал себя в распоряжение ведомств вермахта и с тех пор весьма полезно служит активным пропагандистом в отделе пропаганды W в Смоленске. Его дочери также работают в Смоленске, а его единственный сын — военный врач – остался в Красной Армии.
Толковый, обладающий живым умом, многосторонне образованный, хорошо выглядящий профессор Кончаловский имеет двух, весьма знаменитых в России, братьев. Один — очень известный медик, возглавляет большую больницу и в качестве врача обслуживает членов советского правительства. Второй – знаменитый художник, чье имя широко известно. Учитывая наличие этих родственников на советской территории, профессор Кончаловский использует здесь псевдоним Сошальский. Желательно учитывать этот факт и в Берлине.


II. Я родился 15 (28) марта 1878 года в селе Сватово-Лучка Купянского уезда Харьковской губернии.
Мой отец, Петр Петрович, был окружным мировым судьей. Вскоре после моего рождения он был административным путем на полтора года сослан в Архангельскую губернию. Его подозревали в том, что он действует из враждебных правительству побуждений.
В 1889 году мой отец с семьей переселился в Москву, где я посещал среднюю школу. После окончания историко-филологического факультета я, готовясь стать профессором, остался при кафедре общей истории.
С 1903 по 1904 годы я добровольно отдал свой воинский долг и получил звание прапорщика резерва.
В 1904-106 годах я как студент посещал в берлинском университете лекции по истории и социологии, которые читали следующие профессора: Э. Мейер, О. Хиршфельд, А. Гарнак, Г. Шмоллер, Г. Зиммель, Фиркандт, О. Хинце и Г. Дессау.
В 1906 году историко-филологический факультет Московского университета поручил мне возглавить постоянный семинар по общей истории. Кроме того в 1907 году я начал преподавать на Высших женских курсах в Москве. В 1910 году я прекратил свою преподавательскую деятельность в Московском университете.
В 1911 году я сдал на том же историко-филологическом факультете магистерский экзамен по общей истории.
С 1912 по 1914 год я был в Париже, где посвятил себя научной работе.
Во время мировой войны (1914 – 1917) я как офицер резерва находился на различных фронтах.
После октябрьской революции, в 1918 году я возобновил преподавание на Высших женских курсах в Москве. В 1919 году они были слиты с Московским университетом. До 1912 [правильно: 1922] года я был профессором в этом учебном заведении. Кроме того в 1921-22 году я служил профессором в Белорусском государственном университете в Минске. В семестрах 1921-22 годов я ездил туда из Москвы, чтобы иметь возможность читать лекции по древнеримской истории .
Осенью 1922 года моя преподавательская деятельность в университетах закончилась. Я продолжил научную деятельность в историческом институте Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН). Здесь я был сначала научным сотрудником, а затем действительным членом. Я читал лекции по социальной истории античного Рима.
Средства к существованию я зарабатывал литературным трудом, но прежде всего переводами с иностранных языков, как редактор в Госиздате (1924-1925) и в Большой северной [вероятно, ошибка: советской] энциклопедии (1926).
С 1929 по 1931 годы я преподавал немецкий язык в различных институтах Москвы. Осенью 1931 года партийный актив геодезического института облыжно обвинил меня в том, что я оказываю вредительское влияние на студентов. Меня уволили. После того, как осенью 1931 года мне назначили профессорскую пенсию в 300 рублей в месяц, я закончил преподавать в институтах. В последующие годы я снова занимался литературным трудом, чтобы заработать деньги.
На историческом факультете Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ) в 1934-1935 годах я читал лекции по древней истории. Но через три месяца меня отстранили от преподавания из-за доказанных антимарксистских установок моих лекций.
В 1939-1941 годах на том же факультете МИФЛИ я преподавал латынь. В эти же годы на заседаниях кафедры классической филологии я сделал два доклада о "Historia naturalis" Плиния Старшего.
Мои научные труды были опубликованы относительно поздно. В 1908 году вышел двухтомный перевод "Истории римской республики" К.В. Нича, в 1911 году моя работа "Попытки реформ во Франции накануне революции". С 1918 года на суд общественности были представлены различные работы по истории Древнего Рима, прежде всего "Аграрное движение Гракхов", в том числе сочинение на французском языке "Recherches sur l'histoire du mouvement agraire des Gracques" (1926).
Большая часть моих научных работ не была опубликована при Советах, так как они не отвечали марксистским положениям.
Кроме того я сделал множество переводов с немецкого, английского, французского и латыни. И они большей частью остались неопубликованными, так как возможность публикации новых изданий в Госиздате ограничена.
Законченная в 1926-1927 году обширная монография о реформах Гракхов также не вышла из печати.
В октябре 1941 года я ожидал прихода немцев в своем загородном доме под Можайском, в 110 км к западу от Москвы. Я немедленно вступил в контакт с немцами.
В ноябре 1941 года в мое отсутствие моя семья подверглась нападению партизан, одна из моих дочерей была тяжело ранена ударом ножа в грудь. Моя жена получила легкое повреждение плеча.
22 декабря 1941 года штаб 4 танковой группы при своем отступлении из Можайска в Гжатск взял с собой меня и мою семью. С 1 апреля 1942 года я сотрудник отдела пропаганды W группы армий Центр.

III. Переход Германии с конца 1942 года к оборонительной тактике в ведении этой войны дал ее противникам как будто обоснованный повод трубить на весь мир о близком конце войны и об обеспеченной им блестящей победе. Особенно со времени пресловутых конференций прошлой осени в Москве, Каире и Тегеране "гром победы" раздается неумолчно…
Гром победы раздается , но победы не видать, до нее так же далеко, как и прежде. Напротив, как бы в опровержение уверенного тона пропаганды англо−американцев в их действиях все более проглядывают колебания и нерешительность.
Какие тому причины ? Причин много, но одна из главных — это обычный спутник коалиций, взаимное соперничество не только между советами и англо−американцами, но также и в самом лагере этих последних. Недавние факты в восточной Азии красноречиво говорят об этом.
По личному желанию Рузвельта в Вашингтоне под председательством начальника генерального штаба США происходит военная конференция высших американских и английских командующих в Китае, Индии и Бирме. Конференция, имеющая своей целью уладить разногласия между высшими английскими и американскими командирами, фактически довела эти разногласия до сильнейшей степени. Американцы упрекают англичан в том, что они умышленно задерживают в Индии крупные силы, необходимые для наступления в Бирме, с целью таким образом ослабить нажим на Японию и этим увеличить трудности американского наступления на японский островной барьер в южной части Тихого океана. Очевидно, тем же нежеланием слишком давить на Японию объясняется стремление англичан ограничить борьбу в Бирме возвращением себе этой колонии, тогда как американцы требуют энергичных действий для восстановления связи с Чан−Кай−Ши через Бирму.
Более того. В связи с этой военной дискуссией американская пресса высказывает против Англии такие подозрения, которые обнаруживают в нынешних "союзниках" скрытых врагов. Так, высказываются едва прикрытые намеки на то, что англичане реально заинтересованы в затягивании японо−американской войны: чем сильнее США завязнут в борьбе за тихоокеанские острова , тем более упрочится позиция Англии против Америки на послевоенный период. И, наконец, повидимому, снова поднимается вопрос о том, какой войне надлежит отдать предпочтение, войне в Европе против Германии, или в Восточной Азии против Японии. Вопрос этот остро стоял на конференции в Каире. Значительная часть американских генералов по−прежнему настаивает на большей важности войны против Японии, а в американской прессе снова раздаются резкие упреки по адресу Англии за то, что она сумела добиться от США обязательства выставить значительно большую часть сил для попытки вторжения в Европу. Раздаются голоса, .что США сделали бы лучше, если бы применили эти силы для борьбы с Японией.
Если к этим англо−американским разногласиям мы прибавим еще их общую противоположность советам, то мы поймем, какую выгодную позицию среди этого разброда своих противников занимает сплоченная ясностью своей идеи и внутренним национальным единством, монолитная Германия.
В лагере Германии и ее союзников, как европейских , так и азиатских , нет и тени того разброда и тех крупных разногласий военного, политического и идейного характера, какими столь богат в последнее время лагерь плутократов и большевиков. Это объясняется тем, что военные цели у Германии и у ее союзников одинаковы, одинакова и идеология государств, воюющих с большевицко−плутократическим блоком.
Победа же, как гласит римская поговорка, бывает на той стороне, где царит согласие.

IV.
1. Глубокоуважаемый господин Лангкопф.
Я прибегаю к помощи пера и бумаги, чтобы яснее и точнее изложить Вам мои аргументы, что во время нашего устного разговора, к сожалению, не удалось мне по причине волнительности темы и непонимания Вами моего внутреннего психологического настроя.
Я хочу, глубокоуважаемый господин Лангкопф, просить Вас основательно взвесить ситуацию, которая возникает в связи с Вашим отрицательным ответом на мою просьбу. Я прошу о моем увольнении, но я нужен Вам как сотрудник, и посему Вы отклоняете мою просьбу. Таким образом Вы осуществляете давление на меня. В то же время я решительнейшим образом отрицаю Ваше право принуждать меня к какой бы то ни было работе, так как я пришел к Вам добровольно и при условии, что я любой момент имею право сменить этот род деятельности другим. И у русских интеллектуалов, живущих в лагере Бирау, есть право принимать те или иные предложения по собственной воле и даже после испытательного срока отказываться от уже полученного места.
Но еще более важным мне кажется вот что: любую умственную работу я считаю творческой и представляю ее себе лишь как абсолютно свободную и добровольную. За мою 66-летнюю жизнь я никогда не выполнял такую работу под нажимом, ни одного единственного дня, даже при большевиках. На этом своем праве ученого я сегодня настаиваю в разговоре с Вами, насильно я и на Вас не буду работать. Я органически не смогу этого сделать.
Тем самым, если Вы заставляете меня сотрудничать против моего желания, Вы уже теряете меня как сотрудника. Ведь работа в таких условиях будет бесплодной, не говоря уж о том, что бесполезной, она будет мукой для меня, а мое присутствие грузом для Вас.
Внутренняя логика и этическая сущность наших взаимных отношений требует таким образом достичь обоюдной полюбовной договоренности и в этом вопросе. Я подчеркиваю, что эта этическая сущность не сможет выдержать Вашего отказа и поставит нас обоих в невыносимые условия.
К сказанному выше я хотел бы добавить несколько слов относительно главной причины, побуждающей меня отправиться в Гамбург и там работать среди своих соотечественников.
Эта причина кажется Вам несущественной и Вы видите в ней лишь мой каприз. Вопреки этому я настаиваю, что стремление оставшегося теперь без Отчизны, оказавшегося на чужбине русского жить среди товарищей по несчастью, облегчать их положение, нравственно их воспитывать, разрушать их веру в большевизм и тем самым повышать их готовность действовать на благо немецкого дела, подобное стремление заслуживает признания и уважения.
Я не могу при этом умолчать, что ожидал от Вас иного ответа, а не сегодняшний жесткий приказной тон, почти крик. Я ожидал иного отклика, тем более, что я не молодой человек, а старый ученый, достаточно потрудившийся и вынесший в своей жизни. И в течение почти трех лет с момента моей первой встречи с немецким вермахтом был верен и честен, как лишь немногие иностранцы, и служил делу немецкого народа, порой рискуя собственной жизнью.
Подумайте обо всем этом, глубокоуважаемый господин Лангкопф, перед тем, как примете окончательное решение. Я надеюсь, что за этими моими разъяснениями незамедлительно последуют практические шаги, о которых я буду своевременно извещен, чтобы определиться, в какой ситуации я нахожусь.
В ожидании Вашего благоприятного решения остаюсь, глубокоуважаемый господин Лангкопф, с совершенным почтением.
Преданный Вам, Д. Сошальский

[26 июля Д.П. Кончаловский получил разрешение отправиться в Гамбург для работы в службе пропаганды]

2. Глубокоуважаемый господин Лангкопф,
согласно нашей договоренности я, собственно говоря, уже должен был вернуться в Ратибор. Двухнедельный срок предусматривал, что я за это время полностью организую опеку остарбайтеров. Но до сего дня всего этого не случилось, дело не продвинулось дальше предварительных переговоров с биржей труда. Лишь сегодня я получил список лагерей, которые я и мои сотрудники должны посетить, причем первая беседа намечена на 12 июля [правильно: августа].
Я полагаю тем самым, что не смогу отправиться в Ратибор раньше конца следующей недели. Кроме того для этой поездки мне нужен вызов от Вас, иначе как я смогу получить разрешение на нее? Также я хочу попросить Вас прислать мне либо командировочные, либо военный проездной билет, последнее, вероятно, практичнее.
Я позвонил Вашей супруге по телефону и узнал от нее, что Вам с первого раза не удалось добраться до Риги, и Вы сейчас отправляетесь туда вторично. Так что мне кажется, что и Вы не окажетесь в Ратиборе раньше конца месяца.
В надежде, что Вам успешно удастся добраться до Риги, остаюсь, глубокоуважаемый господин Лангкопф, с лучшими пожеланиями и сердечными приветами.
С совершенным почтением, Д. Сошальский.

[14 августа Лангкопф отправил Д.П. Кончаловскому проездные документы]

3. Глубокоуважаемый господин Лангкопф,
Господин д-р Томсон поставил мне условие, что я могу получить необходимые мне книги только в том случае, если Вы подадите заявку на это. Поэтому я хочу Вас попросить дать указание отправить мне в Берлин следующую книгу:
Молотов. К технической интеллигенции. Партиздат, 1932. №91006
В библиотеке на Нидертасштрассе об этом знают, и госпожа Розе перешлет мне книгу, как только получит разрешение от д-ра Томсона.
Мой берлинский адрес: Берлин C2, Дирксенштрассе 40, гостиница Ганза.

4.Глубокоуважаемый господин Лангкопф,
23 октября я отправил письмо, в котором просил Вас дать указание отправить мне из Ратибора одну брошюру. Без Вашего разрешения д-р Томсон не позволяет мне получать книги из библиотеки. С тех пор прошло десять дней, но я не получил ни брошюры, ни ответа от Вас.
Это обстоятельство заставляет меня усомниться в том, я должен продолжать начатую мной работу. Кроме того я нуждаюсь для этого в упомянутой брошюре и ряде других книг, кои, надеюсь, однако, добыть здесь.
Я прошу Вас, глубокоуважаемый господин Лангкопф, поставить меня в известность о том, должен ли я продолжать работу и могу ли надеяться получить вышеназванную брошюру.
Брошюра называется: Молотов. К технической интеллигенции. Партиздат, 1932. №91006
Брошюра была отложена для меня в библиотеке и ждала отсылки по моему адресу.
С совершенным почтением, Д. Сошальский.

[6 ноября Лангкопф сообщил, что брошюра отправлена еще 2 ноября]

5.
Глубокоуважаемый господин Лангкопф,
переданные мне через господина Зайбота материалы я получил и прошу Вас принять за это мою сердечную благодарность. Кое-что можно использовать для моей работы, хотя большая часть дает лишь поверхностное и чересчур общее представление и кроме того посвящено в основном организации науки и преподавания в высших учебных заведениях. Гораздо большего жду я от книг, список которых я отдал вчера господину Зайботу для дальнейшей передачи Вам. Я хочу добиться того, чтобы мое сочинение было по возможности полным и исчерпывающим.
Я также передал господину Зайботу вчера просьбу к Вам несколько помочь мне материально, так как я в настоящее время угодил в тяжелую ситуацию. Эту мою просьбу я хотел бы здесь пояснить лично.
Как я Вам уже однажды сообщал, я был переведен из Гамбурга в Берлин, а именно в "Винету". Службу в этом учреждении, чья направленность, равно как и вся внутренняя атмосфера мне совершенно не подходила, я оставил сам еще до того, как мое задействование через берлинскую биржу труда, которое мне было определенно обещано, стало реальностью. В связи с различными обстоятельствами из этого дела пока ничего не вышло. На работу в службе пропаганды генерала Власова, которая мне определенно предназначается, я буду принят лишь после опубликования власовского манифеста, но дело затягивается, очевидно, вследствие различных трений в немецких высших кругах. Тем самым я остаюсь без средств к существованию, хотя с середины ноября я буду задействован на занятиях пропагандистов в учебном лагере Дабендорф. Конкретно мне поручено читать там курс русской истории. К сожалению, эта работа в материальном отношении практически ничего не приносит.
Все это причины, которые побудили меня обратиться к Вам, причем аванс, который я мог бы от Вас получить, затем будет зачтен в оплату моей работы.
Разумеется, я был бы Вам весьма благодарен, если бы Вы смогли отыскать возможность помочь мне в этой тяжелой ситуации.
С наилучшими пожеланиями и сердечными приветами остаюсь с совершенным почтением
преданный Вам Д. Сошальский.
Берлин, 7 ноября 1944 .

6. Глубокоуважаемый господин Лангкопф,
Позавчера я передал господину Зайботу мое сочинение о "социальном положении ученых в Советской России" и надеюсь, что вы уже получили его от господина Штамма.
Об этой своей работе я хочу сказать следующее.
Я приложил немалые усилия к тому, чтобы рассмотреть эту тему настолько полно, насколько это возможно в моем нынешнем положении. Часть нужных мне книг я нашел здесь, однако, из тех, которые я надеялся получить в Ратиборе, мне была отправлена лишь малая часть. Сам я не могу еще раз приехать в Ратибор вследствие семейной ситуации. Во время работы мне пришлось думать о новом трудоустройстве и постоянно делать необходимые для этого шаги. Кроме того я должен был также искать для себя жилье, так как в гостинице топят лишь три дня в неделю, а в обледеневшей комнате нормально работать невозможно. И еще одно: раз оперативный штаб не пошел мне навстречу в моей просьбе о скромном авансе, я должен был всевозможными способами искать необходимые хотя бы для оплаты съемной квартиры деньги.
Вы видите, что подобные условия никак не годятся для спокойной работы. Тем не менее я надеюсь, что мое сочинение — пусть не совершенный, но все же вполне пристойный труд, во всяком случае превосходящий по основательности и полноте предоставленные мне Вами материалы.
В остальном я предоставляю Вам самому возможность вынести суждение о нем.
В моем нынешней катастрофической денежной ситуации было бы весьма желательно получить гонорар как можно скорее.
С лучшими пожеланиями и дружескими приветами остаюсь с совершенным почтением
Ваш Д. Сошальский.