О «красных» священниках

Print PDF

«Рождество». Работа художника Д.С. Моора.

В продолжение темы

«С крестом и Евангелием произносил большевистские проповеди»: духовенство на стороне большевиков в революции и Гражданской войне

Николай Заяц

История Русской православной церкви как крупного общественного института неотделима от истории страны, поэтому общество так привлекают внимание моменты, связанные с судьбой церкви во время «переломных точек» отечественной истории. В последнее время на волне переосмысления прошлого появилось много работ об истории церкви в эпоху революции и Гражданской войны — как обобщающие труды, так и исследования на уровне персоналий. Позиция духовенства, оказавшегося втянутым в гражданскую междоусобицу, является объектом исследования многих специалистов. Однако в них упор сделан в основном на противоречиях церкви с советской властью, борьбе большевиков с духовенством, антирелигиозной работе, антицерковном терроре. Ряд таких работ носит откровенно ангажированный характер с возложением всей ответственности за конфликт церкви и власти на последнюю[1]. И наконец, почти нет исследований, посвященных фактам сотрудничества церкви и советской власти, революционизации представителей духовенства, политизации и демократизации церкви и влияния революции на взгляды клира. Из-за этого создается впечатление, что сочувствующие революции представители духовенства вовсе отсутствовали, и оно все занимало антибольшевистскую или аполитичную позицию, являясь жертвой власти. Между тем исторические данные показывают, что такое явление как «красные священники» реально существовало, и оно довольно важно для понимания тогдашних общественных процессов. Полное и всестороннее изучение этого феномена не является целью работы, основанной на анализе опубликованных источников, периодической печати того времени и некоторых архивных документов, — она призвана лишь дать некоторое общее представление о распространенности, формах и роли его в первые годы после революции.

Пожалуй, самым известным и крупным «красным попом» является Михаил Владимирович Галкин (литературный псевдоним М. Горев; 1885–1948), снявший после революции сан священник, занявшийся антирелигиозной работой, чей образ часто ассоциируется в исследованиях с отступником и перебежчиком. Родившийся в Петербурге в семье священника, он в 1903 г. окончил полный курс классической Введенской гимназии с серебряной медалью. Переменив несколько светских училищ, которые не закончил, он пошел по духовной линии и в 1905 году экстерном сдал экзамены в Уфимской духовной семинарии. Он стал священником в Петербурге, где заодно поступил в духовную академию, которую так и не закончил, осев в 1911 г. в Преображенской Колтовской церкви своего отца. Уже в начале Первой мировой войны он по своей просьбе был отправлен полковым священником на фронт, где был даже награжден орденом Святой Анны третьей степени с мечами. 22 сентября 1915 г. в связи со смертью отца Галкин был назначен настоятелем своей Спасо-Колтовской церкви. На этом посту молодой и амбициозный священнослужитель, уже сделавший себе имя в городе как популярный до войны публицист, отдавший дань отечеству на фронте, активно занимался пропагандой трезвенничества, заведовал церковно-приходской школой и благотворительным обществом, занимался издательской деятельностью своего церковного прихода. Практически вся его общественная деятельность в этот период была аполитична, хотя и носила отпечаток прогрессивных взглядов эпохи. Февральская революция оказала на него колоссальное влияние, тем более что служил он в одном из самых пролетарских районов столицы. Он познакомился с меньшевиками-интернационалистами и даже издавал газету «Свободная церковь».

Именно он участвовал в разработке декрета об отделении церкви от государства, причем свои услуги новой власти он предложил уже в ноябре 1917 г. и даже просил принять его на службу, явно осознавая, что церковь ему это не простит.

Действительно, 21 марта 1918 года Всероссийский Поместный Собор на закрытом заседании начал обсуждать вопрос о «церковном большевизме», т. е. о поддержке священниками революции еще с февраля 1917 года. Особенно сильный удар пришелся по Галкину. Тот, в свою очередь, возражал с позиций критики «официальной церкви», пытаясь оправдать свое поведение. Однако вскоре ему пришлось покинуть церковь и в июле 1918 г. снять сан. После этого Галкин сделал крутой поворот в своей жизни. Он стал сотрудником VIII отдела Наркомата юстиции «по проведению отделения церкви от государства» и активно занялся антирелигиозной работой. В ходе ее он посещал регионы страны на предмет проверки проведения секулярной политики. С 1921 г. он — член комиссии по учету и сосредоточению ценностей. С 1922 г. он был помощником редактора газеты «Безбожник», членом Комиссии по изъятию церковных ценностей. Активно занимаясь антирелигиозной пропагандой, в 1928 г. переехал в Харьков, где занимался с 1933 г. преподавательской работой. Закончил жизнь, эвакуировавшись в ходе войны в Новосибирск, заведующим кафедрой марксизма-ленинизма[2].

В церковной среде считалось, что Галкин был лишь карьеристом, но очевидно, что это не может объяснить столь быстрого перехода к еще совсем непрочной власти большевиков. Без сомнения, к амбициям молодого и активного выходца из духовенства надо добавить и его радикальные взгляды, приобретенные им после революции. Тем любопытнее сравнить ее с другими хорошо изученными примерами духовных лиц, ставших активными советскими работниками.

Среди них особенно интересен священник Дмитрий Яковлевич Попов (1863–1921), крупный деятель Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии в нынешней Республике Коми. Родившийся в д. Нючпас в семье священника, он учился в Вологодской духовной семинарии и служил в губернском статистическом комитете, но отовсюду был исключен за пьянство. Излечившись от него в монастыре, он с 1886 г. стал священником в с. Деревянское, где активно занимался благотворительной, просветительской и преподавательской деятельностью, литературным творчеством на национальных языках. Просветитель, экономист и краевед, депутат IV Думы с 1912 г., он примыкал к прогрессистам. Попов был активным участником Февральской революции буквально с первых ее дней, став заместителем казначея Временного комитета Госдумы. Он также лично благословил революционные войска. Уже 7 марта Д. Я. Попов председательствовал на собрании группы петроградских священников, где был создан т. н. Всероссийский союз демократического духовенства и мирян, неудачно пытавшийся повлиять на демократизацию церкви. Вернувшись на родину, в августе 1917 г. он выступил на I съезде Советов крестьянских депутатов своего уезда, где был избран заместителем председателя. Осудив вначале свержение Временного правительства, он признал верховную власть в лице беспартийного Совета. Занимаясь продовольственной работой, стал сопредседателем уездного продсъезда. На выборах Усть-Сысольского Совета в январе 1918 г. Попов стал комиссаром народного хозяйства, а позже — соцобеспечения и финансов. Тогда же он вступил в партию эсеров, позднее примыкал к левым эсерам. Вскоре мирские дела настолько захватили его, что он перестал общаться с духовенством, и по решению Вологодской консистории 4 мая был лишён сана — долго, впрочем, выделяясь рясой среди комиссаров. В марте-июне он активно участвует в общественной, политической и хозяйственной жизни округа, печатается в национальных газетах, как делегат V съезда Советов оказывается на приеме у Ленина по вопросу развития нефтяных богатств края.

Несмотря на свое активное участие в национальной политике края, в июле 1918 года Д. Я. Попов покинул ряды национальной «Партии коми автономистов», одним из основателей которой был. Отныне он добивался автономизации народа коми исключительно на принципах новой советской политики. Он был также известен как один из зачинателей национальной литературы коми, поэт и публицист. Осенью Дмитрий Яковлевич уже числится среди «сочувствующих РКП(б)», а в ноябре 1918 года бывший священник на празднике революции публично снял рясу. За свою работу он заслужил благодарность от делегатов III уездного съезда Советов. После эвакуации уезда в связи с наступлением белых Д. Я. Попов долго работал в губсовнархозе, вскоре заболел и скончался 9 октября 1921 г.[3]

Итак, в лице Д. Я. Попова мы видим похожий типаж — выходца из церковной среды, который еще до революции был тесно связан с активной общественной работой и нес на себе отпечаток прогрессивных идей эпохи. Демократические идеи революции сильно повлияли на его убеждения, что постепенно завершилось переходом на сторону советской власти, хотя и куда более медленным, чем у Галкина.

Священник Д.Я. Попов

Весьма схожа с биографией Д. Я. Попова судьба архимандрита Иринарха (Ивана Семеновича Шемановского) (1873–1922). Он родился в семье потомственных польских дворян. Рано потеряв родителей, обучался в Императорском Гатчинском сиротском институте и в 1897 г. закончил Новгородскую духовную семинарию. Ставший монахом, а со временем возведенный в чин иеромонаха, он в 1898–1910 г. проживал в г. Обдорске Березовского уезда Тобольской губернии, где активно занимался не только миссионерством среди «инородцев», за что в 1905 г. возведен в сан игумена, но и культурной работой, сбором местного фольклора — и внес большой вклад в создание местной библиотеки и краеведческого музея. В 1910 г. он перемещен в Тверь, где продолжал заниматься миссионерством и церковной историей, а в апреле 1912 года стал настоятелем Свято-Духова монастыря в городе Царицыне, заняв место знаменитого иеромонаха Илиодора. Вскоре в чине архимандрита он возглавил Сеульскую православную миссию. Особых успехов достичь на этом посту не смог, и после недолгой работы во Владивостоке с августа 1915 года о. Иринарх возглавил Иссык-Кульский Троицкий мужской монастырь в Туркестане. /67/

Революция сильно повлияла на него, так как, по собственным словам, еще с 1905 г. он стал сочувствовать революционным идеям, с которыми ознакомился благодаря политссыльным. Летом 1918 г. он распустил общину монастыря и переехал в г. Верный (ныне — Алма-Ата), где 5 октября 1918 г. подал заявление в парткомитет:

«Расположенный к народовластию ещё со времени первой революции 1905 г. и будучи идейным коммунистом около 20 лет, я по сию пору юридически был беспартийным. Желая в настоящее время примкнуть к партии социал-демократов большевиков, я покорно прошу сделать обо мне, за мой счёт, телеграфный запрос в Пржевальск у товарищей Гречки и Маречека и по получении благоприятного ответа зачислить меня в число партийных работников. 5 октября 1918 г.».

Тогда же он разместил в печати отказ от сана.

Заявление священника с. Рыченок Перемышльского уезда Калужской губернии Сергея Покровского о принятии его сочувствующим в партию. Сентябрь 1918 г.

Парторганизация поддержала его просьбу и в декабре 1918 г. зачислила его своего членом, выдвинув в редколлегию газеты «Вестник Трудового Народа», а 3 января 1919 года его даже избрали в областной совдеп. Он активно участвовал в партийно-издательской и агитационной деятельности, а также в антирелигиозной работе, работал в сельхозкоммуне «Новая эра» в Пржевальском уезде. Служил он одно время и в областном ЗАГСе, устроенном в бывшем здании Туркестанской консистории. Интересно, что пример Шемановского далеко не единственный в тех краях. Вместе с ним на советскую службу перешел еще ряд его «коллег». Уже в июле 1918 года в парторганизацию г. Верный приняли дьякона Николаевской Кучугурской церкви Е. Ляшенко. Собрание постановило:

«Приветствовать, как первого из духовенства, пожелавшего быть для народа-страдальца не головней чадящей, а светочем правды и справедливости».

Комиссаром юстиции Верненского уезда стал бывший священник выселка Илинский Д. М. Хоперский, а возглавлял областной ЗАГС псаломщик С. А. Федотов, бывший член Союза Михаила Архангела, который тоже занялся журналистикой и был видным защитником «христианского коммунизма». Состоял в числе служащих ЗАГСа и бывший монах консистории И. И. Уверов. Но вскоре на Шемановского завели дело за клевету, к тому же у областного парткома были в нем серьезные сомнения как в коммунисте — Шемановский оставался, по всей видимости, верующим и даже подменял иногда архиерея на богослужениях. В октябре 1919 г. он был арестован и под караулом доставлен в Ташкент. Дальнейшая его судьба точно не известна. По некоторым данным, Шемановский был приговорен к исправительному труду, а после непродолжительного наказания направлен на хозработу, где якобы в 1922 г. его убили некие «белобандиты»[4].

Это наиболее показательные и исследованные примеры, но материалы историографии и периодической печати показывают: в 1918 г. такие случаи были распространены. Начиная с отделения церкви от государства фиксируются критические выступления низших клириков против официальной политики церкви, выступления в пользу советского режима, демонстративные снятия санов и даже переход бывших духовных лиц в партию. Наши материалы показывают, что этот процесс стал заметным примерно к осени 1918 г., т. е. когда советская власть достаточно укрепилась.

Подобные выступления часто публиковались в советской прессе. Так, в сентябре 1918 г. «Известия Орловского Совета» напечатали письмо Андрея Горохова, «священника-коммуниста» с. Хмелинца Елецкого уезда:

«Отцы, братья! Призываю вас немедленно признать Советскую власть, вступить в партию коммунистов, перестать мучить народ панихидами и молебнами. Забудьте корыстолюбие, оставьте сребролюбие. Идите помогать трудящимся и угнетенным, а не молиться за богачей. Великое светлое будущее несут трудящемуся народу коммунисты. Да здравствует Советская власть. Да здравствуют коммунисты. Прочь власть черных воронов, долой иезуита епископа Серафима»[5].

В № 135 газеты «Беднота» было помещено письмо неизвестного дьякона, в котором он призывал «низшее пролетарское духовенство» отмежеваться от богатых церковников, не слушать патриарха Тихона и «сплотиться всем, кто поддерживает новые порядки, кто не хочет возврата старой власти и молиться за окончательное освобождение народов всего мира от ига капитала и всякого порабощения». В конце письма дьякон открыто проповедовал модернизацию церкви: говорил о необходимости уничтожения наград, внешних отличий, призывал стричься и носить короткое светское платье, чтобы не возбуждать насмешек[6].

Подобные письма публиковались в советской печати бывшими священниками еще не раз, в том числе в качестве обоснования при снятии сана. Они были очень схожи по содержанию: авторы выступали за советскую власть, критиковали официальную церковь за отход от позиций первоначального христианства и связывали свои надежды на его возрождение с новой властью, причем в их строках сильно переплетается церковная и революционная риторика. Как мы видим, в этих заявлениях ярко отразилось недовольство рядового духовенства негативными сторонами православной церкви и ее руководства, не желавшего реформирования, что вызывало резкие обвинения. Например, по одной из корреспонденций, в Покровске

«в годовщину революции священник-коммунист беспощадно разоблачал политику духовенства, как противоречащую учению Христа»[7].

Попутно отметим, что критику церкви за отход от эгалитаризма и либерализма христианского учения часто позволяли себе в те годы даже многие большевистские публицисты, так что такие настроения были широко распространены. Приведем еще примеры:

«Дьякон села Шестопалова Александр Лукьянов подал курскому епископу следующее характерное заявление о снятии сана. “Находя, что современная политика православной церкви далеко не совпадает с интересами трудового народа, что церковь и теперь остается в услужении чванных вельмож и капитала, и как истинный последователь великого учителя Христа, жизнь которого явилась сплошной заботой об угнетенных и обиженных, не могу больше оставаться в рядах служителей этой церкви”»[8].

«“Уральский рабочий” сообщает, что на имя председателя Сепычевского Комитета РКП получено от священника И. Копылова следующее заявление: “Искренне поддерживаю партию коммунистов (большевиков), как единственную партию, организованно ведущую нас к светлому будущему и полному освобождению всего трудящегося народа пролетариата и крестьянина-бедняка не только от экономического рабства, но и духовного и, признавая её мировое значение в деле Социалистической Революции, в деле устройства на земле рая небесного, свободы, братства и равенства народов, покорнейше прошу Сепычевский комитет РСДРП принять меня в число коммунистов и, смело порывая связь с прошлым, одновременно подаю прошение в соответствующее учреждение о снятии с меня духовного сана”»[9].

«В Балашевский комитет коммунистов поступило красноречивое заявление гражданина священника Алексинского: “последователи Христа” — пишет священник — непременно должны были бы идти по указанному Им пути — власти трудящихся. Церковь служила великим удовольствием паразитам, царям, купцам, богачам; бедному казала кукиш, пугая чертями, обещая кое-что за гробом. Мы, попы и попики, мутя народ панихидами и молебнами, натравляем на Советскую власть. Партия коммунистов вернет учение Христа. Коммунисты, развалив современную церковь, построят крепкое, светлое, чистое здание, где будут чистые люди, где не будет слез, не будет обиды, не будет богатых. Автор просит принять его в ряды партии»[10].

Тот же Алексинский, действительно принятый в партию, вскоре выступил на 7-м Балашовском уездном съезде Советов с «исповедью», в которой рассказал о мотивах своего поступка. В ней он объявил, что еще после окончания семинарии и получения прихода в Сибири познакомился с политссыльными, что заронило в нем сомнение в официальной церкви. Спустя годы он пришел к выводу, что церковь «забыла заветы Христа» и погрязла в корыстолюбии и распутинщине:

«И вот теперь, особенно после октябрьской революции, я не могу уже больше колебаться и, имея 5 чел. детей мал мала меньше, я пришел к сознанью, что не могу дальше священнослужительствовать и обманывать народ!»

Под конец он пожертвовал съезду свой наперсный крест, показав на обратной стороне «символ двоедушия служителей церкви» — вензель Николая II и дату его коронации на церковнославянском языке (такой тип креста был установлен самим императором еще в 1896 г.). Советские газеты подчеркивали, что эти случаи не единичны:

«В печати отмечались случаи перехода священников на сторону народа еще в начале текущего года и даже вскоре после октябрьской революции. Конечно, переход рядовых священников ничего общего не имеет с попытками разных пройдох примазаться к советской власти… Рано или поздно, но на сторону советской власти должны перейти все честные, для кого народ не слуга как для всех паразитов нашего времени, а хозяин, которому должны все служить по мере своих сил»[11].

Видимо, такие отречения считались сами по себе снятием сана, так как церковные власти при этом упоминались редко. Возможно, существовали даже формальные процедуры таких отречений, разработанные на местах. 25 декабря 1918 г. в Петрограде в присутствии управляющего делами и секретаря НКВД Союза коммун Северной области официально снял сан священник Никольской церкви Л. Н. Колосов. В опубликованном отречении подчеркивалось, что он служил религии из материальных интересов, а «единственная религия народов» это

«честный и свободный труд, он приведет трудящихся всего мира к светлому и великому празднику торжества идей социализма»[12].

При этом данное отречение практически дословно совпадает с отречением священника г. Череповец Вологодской губернии, некоего Ф. И. Никишина, которое он сделал 29 октября 1918 г. в присутствии заведующего губернским отделом управления[13]. Оба города относились к Союзу коммун Северной области.

Многие священники из ненависти к церкви и религии не просто вступали в партию, но и активно занимались агитационной и антирелигиозной работой. Так, священник Пермской епархии А. К. Попов летом 1918 г. отрекся от бога и стал коммунистом[14]. Впоследствии он вступил в Красную Армию и был ярым антирелигиозным агитатором, выступавшим перед красноармейцами[15]. По всей видимости, его выступление имеет в виду одна из советских газет:

«…в Белорецком заводе Глазовского уезда благодаря агитации, хорошей организации местной Советской власти и добросовестному отношению советских работников к своему делу настроение отличное… После речи красноармейца тов. Попова, бывшего священника, местные священник и дьякон дали на митинге обещание о снятии с себя духовного сана, обещая отдаться делу народного образования»[16].

Пример Попова далеко не единственный. Один из советских агитаторов рассказывал, что в его группу, созданную в августе 1918 г. в Смольном для отправки на фронт,

«вступил бывший священник, публично отказавшийся от своего сана, активно выступавший на митингах и собраниях по антирелигиозным вопросам»[17].

В итоге, как писал один из корреспондентов с фронта,

«…жизнь многообразна и в пролетарской среде оказывается иногда и священник-коммунист, служащий большим культурным фактором в условиях военной обстановки»[18].

Отмечались случаи перехода к большевикам и монахов. В заявлении от 15 октября 1918 г. в исполком г. Новоладожска иеродиакон Староладожского монастыря монах Роман, в миру М. П. Двинянинов, писал:

«Я поступил в монашество назад тому 20 лет. Был темным человеком, но, служа в Петрограде во время революции, я понял, что наши архиереи эксплуатировали монашество, держали нас, как крепостных, что хотели, то и делали над нами, попросту издевались. Теперь я понял, что переворот в России меня уже сделал сознательным, теперь я знаю, только власть Советов истинная заступница угнетенных и эксплуатируемых, теперь я решил твердо защищать Советскую власть, если нужно, то и умереть за нее. Я прошу Новоладожский Исполнительный Комитет зачислить меня в ряды Красной Армии, так как не хочу более служить эксплуататорам и обманывать народ, или назначить на какую-либо другую Советскую службу».

В итоге его приняли в Красную Армию, а заявление было в агитационных целях размножено и расклеено по рядам улиц города и сел уезда. Примеру М. П. Двинянинова в том же самом монастыре вскоре же последовали восемь послушников, которые вступили в ряды Новоладожского «батальона беспощадных»[19]. Похожий случай был в Николо-Коряжемском монастыре около г. Котласа в 1918 г. После расстрела здесь группы духовенства за тайную спекуляцию два монаха тоже демонстративно записались в Красную армию[20].

Возможно, что такие люди могли сделать себе карьеру при новой власти, хотя это требует подтверждений. Во всяком случае, кроме М. А. Галкина, ухитрившегося пережить репрессии, в нашем распоряжении есть и пример Михаила Антоновича Антонова (1896–1948), которому удалось достичь еще более высоких постов. Болгарин, родившийся в г. Неврокоп, он закончил Константинопольскую семинарию и Петербургскую духовную академию в 1916 г. В ноябре 1918 г. он вступил в партию в Петрограде, где занимался составлением и изданием агитационной и просветительской литературы. В дальнейшем вступил в РККА, где служил в основном в санитарном и военно-политическом ведомствах и постепенно рос в военных чинах. В Великую Отечественную войну он стал заместителем начальника штаба Главного автомобильного управления РККА, а скончался в должности заместителя заведующего секретариатом управляющего делами Совета министров СССР[21].

Заявление «безработного священника» В. П. Афанасьева, бывшего военнослужащего РККА, в участковую избирательную комиссию Ленинграда о возвращении избирательных прав. 1929 г.

К разочарованию в вере подталкивал сам характер православной церкви, сращенной с государством, при котором сакральность с течением лет деградировала, мистическая суть учения формализировалась и выхолащивалась, и духовенство становилось лишь профессией. Н. К. Крупская писала:

«Известно, что русское духовенство особым фанатизмом не отличалось, религиозный культ был для него источником заработка, а раз религия переставала быть таковой и, напротив, настойчивая проповедь религии могла превратиться в источник безработицы, охота к активной деятельности в этом направлении пропадала»[22].

Поэтому нередкими были уходы из церкви в поисках другого материального источника. С одним священников, работавших только ради заработка, пришлось столкнуться самому В. И. Ленину. Осенью 1920 г. во время охоты в подмосковной д. Минино он остановился в доме некого Предтеченского, которого принял за агронома, и очень удивился, когда узнал, что это местный священник. В личном разговоре тот признал, что не слишком соблюдает церковные правила, но зато эта работа приносит деньги:

«В мои годы заняться каким-нибудь другим ремеслом трудно. А церковь обеспечивает все-таки. С этим надо считаться. Мой дед был попом, отец тоже, ну и я пошел по той же стезе. Инерция! И что самое удивительное — ведь и отец, и дед очень смутно верили… Одно слово — профессия!»[23].

Неудивительно, что с отменой сословных ограничений часть духовенства стала заниматься мирскими делами — торговлей, учительством, службой — в связи с чисто материальными причинами. Уже перед Октябрьской революцией в Синод приходили прошения о возможности поступления духовенства на гражданскую службу; в частности, 13 октября 1917 г. об этом запрашивал Госбанк. Синод это разрешил[24]. После революции этот процесс развернулся, и уже не редкостью было поступление на советскую работу и снятие сана[25]. Характерная черта времени: в дневнике писателя Рюрика Ивнева за 1918 г. упомянут торговавший папиросами священник, а позднее — запись, что вместе с автором в Наркомпросе работает бывший священник, некий В. Д. Крестовский. До революции, разумеется, такую картину было невозможно представить[26]. Подобные переходы могли касаться и не советской службы, а скажем, той же Красной Армии. Анекдотичный случай приводится в воспоминаниях красного командира, который в шутку пригласил в свой отряд священника с. Сива, который страдал от побоев жены. К его удивлению, священник легко согласился, остригся и сбрил бороду, служил в отряде коноводом, а потом стал «неплохим счетоводом в вятском губпродкоме»[27]. Этот процесс шире развернется уже позже, в 1920–1930-е гг., в связи с кризисом и разгромом церкви.

Особенно необычными являются случаи, которые были издержками подчинения церкви и государства, например, перехода священников из законоучителей в гражданские преподаватели или служба в закрепленных до революции к ним учреждениях. Причем не всегда речь шла о снятии сана. Имеется и необычный пример законоучителя Константиновского артиллерийского училища священника В. П. Афанасьева. После переформирования училища в советские военные курсы в марте 1918 г. ему по решению ВРК и собрания служащих было поручено преподавание русского языка, а также он был переведен на должность делопроизводителя учебной канцелярии. На этой должности Афанасьев, не снимая сана, проработал три года, имел служебные награды и даже в конце 1919 г. ездил в Сибирь для распространения красноармейской литературы. Лишь в 1921 г. его решено было сместить, и он принял должность счетовода в Наркомате путей сообщений[28]. Можно предполагать, что этот пример не единичен.

Разумеется, изучая примеры такого сотрудничества или демонстративного отречения от сана, надо учитывать, что какая-то их часть должна была быть вызвана конъюнктурными или карьеристскими соображениями, чему есть ряд примеров. Хорошо известны декларации о желании сотрудничать с советской властью известных распутинцев — арестованного чекистами летом 1918 г. епископа Варнавы и бывшего иеромонаха Илиодора (С. Ф. Труфанова), которые, видимо, позднее сотрудничали с ВЧК. В 1918 г. они с нескрываемой иронией публиковались советскими газетами[29]. Показательным случаем двойственного поведения служит биография одного из лидеров обновленчества петербургского протоиерея В. Д. Красницкого (1881–1936), который является особенно ярким примером «священника-совслужащего» даже по тем временам. До 1917 г. убежденный черносотенец и монархист, активный защитник церкви до лета 1918 г., — он уже осенью стал служащим в комиссариате продовольствия и записался в сочувствующие партии. При мобилизации в Красную Армию стал красноармейцем и ротным санитаром, а также военным агитатором, в связи с чем активно занимался пропагандистской и советской работой. В частности, от имени советской власти он проводил в жизнь декреты об отделении церкви от государства, читал лекции в военных политорганах и Коммунистической академии и даже заведовал организацией сельхозкоммун в хозяйственном отделе губсовета. К тому же времени относятся его «письма во власть» с предложениями по организации политики среди духовенства для обеспечения его лояльности новому режиму. Хорошо известны и его дальнейшие контакты с ОГПУ, и работа на обновленческий раскол, ставшая итогом данного периода[30].

Особенно широко подобные настроения касаются низшего клира в связи с указанным выше недовольством высшими церковниками. Еще весной-летом 1917 г. во время «церковной революции» выделился слой «церковного пролетариата» из дьяконов, монахов и примыкавших к ним псаломщиков, который встал в оппозицию к своему «начальству». Сильно зависшие от желаний священников, часто даже негласно помыкаемые ими низшие клирики пытались после революции отомстить прежним обидчикам, демонстративно переходя на сторону советской власти. Это часто граничило со своеволием и даже преступлениями, чему есть многочисленные примеры. К примеру, в Тверской губернии однажды произошли потасовки между священниками и «красными» дьяками, причем настолько серьезные, что разбирать конфликт пришлось духовной консистории и … местному военкомату. Дьякон Николай Воронов с. Обуховка Новоторжского уезда Тверской губернии часто обещал «дать в морду» о. Павлу Лошкареву. Записавшись «сочувствующим партии коммунистов», дьякон стал секретарем волостного исполкома, демонстративно ходил в красноармейской форме, ругался с Лошкаревым в церкви и даже «экспроприировал» у него покос[31]. Пленного дьякона-комиссара видел и участник Ледяного похода Р. Гуль:

«Это не поп, — это дьякон, кажется, из Георге-Апинской. У него интересное дело. Он обвинил священника перед “товарищами” в контрреволюционности. Священника повесили, а его произвели в священники, и одновременно он комиссаром каким-то был. Когда наши взяли станицу, его повесить хотели, а потом почему-то с собой взяли…»[32].

М. М. Пришвин наблюдал похожий случай:

«…бывший диакон Казанский (большевик ныне) живет, кормится, подворовывает у советской власти (казна!), а когда доходит до совести, то расшибает себе лоб в клятвах верности большевикам, клянется и Христом, и Богородицей, и весь этот энтузиазм диаконский имеет источником его единственный козырь: снял сан, оставил дьяконство (в газетах было даже напечатано, что на каком-то собрании диакон Казанский разорвал свою рясу)»[33].

Священники тоже подчас не проявляли твердости убеждений. Например, в мае 1918 г. большевикам в с. Камышинское Камышловского уезда Пермской губернии оказалось достаточно арестовать нескольких высказывавшихся против них крестьян и местного реалиста, чтобы в образовавшуюся комячейку «вступил местный священник А. Чернавин, примыкавший ранее к партии к.-д.»[34]. Сомнительно выглядит письмо некоего священника г. Вишневского, который хотел перейти в число сочувствующих партии после того, как ознакомился с ее программой … в тюрьме, где заодно прочитал «Будущее человечества» А. Бебеля[35]. В Ижевске священник Павел Кибардин снял сан и стал публицистом «Ижевской Правды», активно высмеивая духовенство, хотя у него был расстрелян сын, служивший в контрразведке повстанцев[36]. Некий же «красный поп» В. Ярчуков из с. Займище Городнянского уезда Черниговской губернии церковь не покинул, но постоянно подчеркивал, что он советский пролетарский священник и за Советскую власть готов отдать жизнь, везде подписывался «советский красный поп Ярчуков». На судебном процессе над архиепископом Черниговским Пахомием в декабре 1922 г. Ярчуков свидетельствовал, что он — единственный местный священник, который поддерживает власть, а все остальные — «проклятая каста», «служители старой церкви». Нарушая правила облачения, он демонстративно носил рядом с крестом красный бант[37]. Подобные