Фолкнер. Трудное чтение

Absalom, Absalom! Люблю трудное чтение, но тут я заколдобился. Однако прочитал! По-английски. Совершил небольшой подвиг. Уверен, что я - последний читатель такого рода литературы, причем в бумажном виде (в электронном я бы не выдержал), причем среди всех. Носители языка уже тоже не в состоянии читать и понимать столь сложные тексты, да и на родине Фолкнера, где бушует BLMобесие, такие книги запрещены, их изымают из библиотек, не продают в книжных магазинах, может быть, уже сжигают во имя "Святого Флойда". Ведь Фолкнер, хотя и писал, что "рабство - проклятие Юга", понимал изначальную обреченность Конфедерации в той Гражданской войне, но все равно стопроцентный южанин с соответствующим внутренним отношением к неграм, без всяких иллюзий и политкорректного лицемерия. Сегодня у них за это травят и уничтожают.

Читается книга с большим трудом, я не всё понимал, спасибо советскому издательству "Радуга", его сотрудники снабдили книгу великолепными примечаниями и комментариями, тонкими и умными, разъясняющими особенно трудные пассажи. Сейчас так не издают, да книги уже почти никому не нужны, младшее поколение читать разучилось, такой многобукв могут осилить редчайшие единицы, ради которых нет смысла печатать литературу.
Язык Фолкнера очень сложный, полный метафор, неожиданных поэтических образов, но до них надо добраться, донырнуть сквозь затрудненный синтаксис и гигантские предложения на полторы-две страницы (Лев Толстой отдыхает!), да еще с парентезами - включениями в скобках - внутри.
Об этом лучше сказано во вступлении к комментариям А.А. Долинина:
Фраза у Фолкнера часто представляет собой многосоставный, разветвленный период, который вбирает в себя столь большое количествор придаточных предложений, инфинитивных и причастных оборотов, что главное предложение теряется в окружении всевозможных обстоятельств, уточнений, ограничений и определений. Писатель сплошь и рядом намеренно пренебрегает правилами построения предложений: местоимения намеренно не соотносятся с существительными, которые замещают, сказуемые не согласуются с подлежащими, союзные слова далеко отстоят от определяемых слов, обороты следуют друг за другом вне всякой синтаксической связи и т.д. Иногдла период дополняется парентезой (перебивкой хода мысли замечанием в скобках), которая, в свою очередь, тоже стремится к бескорнечной длительности, обрастает своими придаточными предложениями и оборотами и даже может включать в себя новую парентезу.
При этом автор очень вольно обращается с хронотопом (пространство-время), не соблюдает - сознательно - хронологическую последовательность, наслаивает монологи на монологи, так что не сразу можно понять, кто из героев книги что говорит.
Да вот вам самое начало романа, чтобы было яснее

From a little after two oclock until almost sundown of the long still hot weary dead September afternoon they sat in what Miss Coldfield still called the office because her father had called it that—a dim hot airless room with the blinds all closed and fastened for forty-three summers because when she was a girl someone had believed that light and moving air carried heat and that dark was always cooler, and which (as the sun shone fuller and fuller on that side of the house) became latticed with yellow slashes full of dust motes which Quentin thought of as being flecks of the dead old dried paint itself blown inward from the scaling blinds as wind might have blown them. There was a wistaria vine blooming for the second time that summer on a wooden trellis before one window, into which sparrows came now and then in random gusts, making a dry vivid dusty sound before going away: and opposite Quentin, Miss Coldfield in the eternal black which she had worn for forty-three years now, whether for sister, father, or nothusband none knew, sitting so bolt upright in the straight hard chair that was so tall for her that her legs hung straight and rigid as if she had iron shinbones and ankles, clear of the floor with that air of impotent and static rage like children’s feet, and talking in that grim haggard amazed voice until at last listening would renege and hearing-sense self-confound and the long-dead object of her impotent yet indomitable frustration would appear, as though by outraged recapitulation evoked, quiet inattentive and harmless, out of the biding and dreamy and victorious dust.

Her voice would not cease, it would just vanish. There would be the dim coffin-smelling gloom sweet and oversweet with the twice-bloomed wistaria against the outer wall by the savage quiet September sun impacted distilled and hyperdistilled, into which came now and then the loud cloudy flutter of the sparrows like a flat limber stick whipped by an idle boy, and the rank smell of female old flesh long embattled in virginity while the wan haggard face watched him above the faint triangle of lace at wrists and throat from the too tall chair in which she resembled a crucified child; and the voice not ceasing but vanishing into and then out of the long intervals like a stream, a trickle running from patch to patch of dried sand, and the ghost mused with shadowy docility as if it were the voice which he haunted where a more fortunate one would have had a house. Out of quiet thunderclap he would abrupt (man-horse-demon) upon a scene peaceful and decorous as a schoolprize water color, faint sulphur-reek still in hair clothes and beard, with grouped behind him his band of wild niggers like beasts half tamed to walk upright like men, in attitudes wild and reposed, and manacled among them the French architect with his air grim, haggard, and tatter-ran. Immobile, bearded and hand palm-lifted the horseman sat; behind him the wild blacks and the captive architect huddled quietly, carrying in bloodless paradox the shovels and picks and axes of peaceful conquest. Then in the long unamaze Quentin seemed to watch them overrun suddenly the hundred square miles of tranquil and astonished earth and drag house and formal gardens violently out of the soundless Nothing and clap them down like cards upon a table beneath the up-palm immobile and pontific, creating the Sutpen’s Hundred, the Be Sutpen’s Hundred like the oldentime Be Light. Then hearing would reconcile and he would seem to listen to two separate Quentins now—the Quentin Compson preparing for Harvard in the South, the deep South dead since 1865 and peopled with garrulous outraged baffled ghosts, listening, having to listen, to one of the ghosts which had refused to lie still even longer than most had, telling him about old ghost-times; and the Quentin Compson who was still too young to deserve yet to be a ghost but nevertheless having to be one for all that, since he was born and bred in the deep South the same as she was—the two separate Quentins now talking to one another in the long silence of notpeople in notlanguage, like this: It seems that this demon—his name was Sutpen—(Colonel Sutpen)—Colonel Sutpen. Who came out of nowhere and without warning upon the land with a band of strange niggers and built a plantation—(Tore violently a plantation, Miss Rosa Coldfield says)—tore violently. And married her sister Ellen and begot a son and a daughter which—(Without gentleness begot, Miss Rosa Coldfield says)—without gentleness. Which should have been the jewels of his pride and the shield and comfort of his old age, only—(Only they destroyed him or something or he destroyed them or something. And died)—and died. Without regret, Miss Rosa Coldfield says—(Save by her) Yes, save by her. (And by Quentin Compson) Yes. And by Quentin Compson.

Когда же пробьешься сквозь все эти стилистические препоны, преодолеешь синтаксические и лексические препятствия, то сперва получаешь удовольствие от высшего литературного художественного совершенства, а потом - огромную усталость. У меня есть еще несколько книг Фолкнера на языке оригинала (по-русски я в свое время немало его прочитал, переводят с англйиского у нас хорошо), но я не скоро до них доберусь, если доберусь вообще.
Еще чуток иллюстраций

Карта округа Йокнапатофа, придуманного Фолкнером, квинтэссенции Юга. Впервые карта была опубликована вместе с этим романом в 1936 году

Хронологическая таблица, без нее читателю совсем непросто разобраться в книге

Генеалогия персонажей. Приведена автором для того, чтобы читатель мог понять - кто чей сын, брат и родственник


Не верю, что еще хоть кто-то готов и в состоянии эту книгу прочитать, но вдруг, так вот она тут.