ТАНГО В БАГРОВЫХ ТОНАХ (68)
Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.
Связанные одной целью
Выходя на финишный этап и возвращаясь туда, откуда начали, прежде всего, дабы ся не труждати свыше необходимого, давайте освежим в памяти расклады, имевшие место в Аргентине к тому времени, когда мы покинули ее, отбыв на парагвайские фронты. Это тут: «Танго (43)», но можно отлистать и чуть ниже. А теперь, когда кое-что вспомнили, очень коротко фон.
Из мясорубки Аргентина выскочила относительно удачно, ибо вовремя, сразу после ухода Митре, для которого война была принципиальна, и прихода Сармьенто, считавшего, что все желаемое уже получено. Поэтому добивать Лопеса (и нести затраты сверх посильного) предоставили Империи, а сами спрыгнули. Да, понеся огромные потери (20 тысяч погибших, множество инвалидов, еще больше умерших от эпидемий, 9 миллионов фунтов долга), - реальным плюсом было разве что появление вменяемой армии и ВМФ, - но и неплохо наварившись на поставках.
Теперь предстояло решать, куда идти дальше, и в смысле экономике в Байресе разногласий не было. Мы – Европа. И не просто Европа, но Англия, которая наш стратегический партнер и ориентир. Стало быть, только прогресс, только развитие, только просвещение. Но главное: труд, технологии, капитал, и капитал главнее всего, потому что без него не купишь технологий. А деньги, поскольку их мало, надо брать у Англии, которая всегда дает, если чует прибыль, прибыль же будет неизбежно. Ну и, - чтобы потом, неизбежно возвращаясь, не очень растекаться, работали в этом направлении.
Железные дороги, новые методы скотоводства, холодильные камеры, консервные цеха, - и все это нужно Англии, и все это идет в Англию. И рядом с привычными коровами появились овцы, - потому что всему миру нужна шерсть, -и еще много чего. Все, конечно, с британским участием, но это даже лучше. И в страну едут иммигранты, а это ли не показатель роста? Ну и просвещение масс. Тут тоже никаких споров, а у Доминго Сармьенто оно и вообще пунктик: он так и войдет в историю, как «президент-учитель». Короче говоря, в плане экономики все неплохо, в этом смысле, люди вполне на своем месте, и к этой теме, еще раз повторяю, рано или поздно будем возвращаться. Но давайте о политике…
Парагвайская война, уронив популярность Митре, человека волевого, холодно жесткого, но скверного полководца и никудышного политика, ослабила и позиции его сторонников-«централистов», - по сути, «новых унитариев», готовых на все ради полной централизации. Выросло влияние «автономистов», не считавших возможным жертвовать интересами провинции Буэнос-Айрес ради «единства нации», и они нашли общий язык с либералами из внутренних провинций, получивших власть из рук Митре, но остававшихся в рамках его видения бедными родственниками. Что, как мы уже знаем, привело к торгу 1868 года, по итогам которого лидеры «второсортных» провинций убедили провинцию Буэнос-Айрес удовлетвориться постом вице-президента в обмен на поддержку президентского кандидата от периферии в коллегии выборщиков, - и эта «великая комбинация» принесла интересные плоды.
Отныне мощная Лига Губернаторов получила механизм навязывания Байресу своих кандидатов. А они, - либералы, но все же «внутренние», - ясен пень, заботились о своих регионах. Если раньше все коврижки доставались Байресу, то теперь контроль над внешней торговлей принадлежал не только портеньос, немалые деньги шли на периферию, и она понемногу переставала быть глухим захолустьем. Естественно, росло и общее влияние «внутренних». Зыбкая коалиция, протолкнувшая Сармьенто к рулю, осознав, что составляющие ее сильны только вместе, оформилась в Национальную автономистскую партию, связывавшую президента, сенат и Лигу, а это по факту обнуляло шансы былых «тяжеловесов» на реванш.
И наконец, приход экс-аутсайдеров изменил формулу отношений центра и регионов. Новая коалиция, разумеется, по-прежнему давила и щемила «провинциалов», показывая, кто в доме хозяин, но теперь акценты сместились. Если раньше Байрес, делая уступки «почти равным» провинциям, «воспитывая» аутсайдеров, ныне, когда аутсайдеры стали партнерами, получить свою долю розог предстояло былым «флагманам».
Собственно, это уже и началось в 1868-м, в Коррьентес, где либералы, проиграв честные выборы федералистам, нагло захватили власть силой, а центр сперва сделал вид, что все по закону, а когда законные власти выгнали путчистов, силой вернул путчистов к рулю, объявив законной властью именно их, - и хотя никто об этом вслух не говорил, силою вещей пришла очередь сильной и богатой Энтре-Риос, где, вопреки возмущению рядовых, неискушенных в политике либералов, по-прежнему властвовал, то сам занимая кресло, то сажая в него марионеток, генерал Хусто Уркиса, официальный глава агонизирующего, но официально еще живого и даже брыкающегося «федерализма». Вот только…
Вот только легендарный Хусто Уркиса, победивший Росаса при Касересе и Митре при Сепеде, которого когда-то почитали почти вровень с Господом, был уже не тот. А может быть, он и вообще, всегда был не тем, за кого его принимали, просто до времени скрывал это. Никто не скажет. Вот только факты, факты! Впервые слово «предатель» прозвучало после Павона, когда он, бросив уже победившую армию, фактически отдал разбитому Митре победу и «внутренние» провинции, но, прозвучав, угасло. Ибо ведь быть же такого не может, дон Хусто, наверное, плохо себя чувствовал. Думать иначе было слишком тяжело.
На том поначалу и сошлись. Однако когда поднял флаг восстания «Чачо», свято веривший в Уркису, Уркиса отрекся от старика, публично оскорбив. И когда уругвайские «красные» на хвосте бразильцев с аргентинцами уничтожали «белых», старых друзей «федералистов», Уркиса молчал. И когда убивали Парагвай, с которым «федералисты» всегда ладили, тоже молчал, и не просто молчал, но гнал на убой рекрутов, расстреливая несогласных. И когда из Чили пришел генерал Варела гнать либералов из «внутренних» провинций, где они держались только на штуках, опять же – ни слова. Спокойно сидел у себя в Сан-Хосе, торговал скотом и наслаждался жизнью. Больше того, начал поговаривать, что не худо было бы начать продажу государственных земель, как делают либералы, а это означало, что вольные люди пампы, как у либералов, станут подневольными батраками. Выводы?
Выводы напрашивались, но спорят на сей счет и нынче. Фанаты сильного центра, в основном, обитающие в Байресе, находят десятки аргументов в пользу давно почившего генерала, в основном, упирая на «высокий патриотизм». Дескать, понимал «неизбежность прогрессивных перемен и осознанно шел навстречу велениям времени». У провинциальных историков, в первую очередь, из Энтре-Риос, понятно, иные оценки и свои аргументы, - на мой взгляд, если кому интересно, более логичные и убедительные. Но это не важно. Важно, что в провинции, где дон Хусто был царем и богом, крепло неприятие его действий, да и его персоны. Причем не только в «низах» общества, где гаучо боялись потерять волю, так и на «верхах». То есть, старшее-то поколение, кряхтя и ворча, терпело, потому что как caudillo решит, так тому и быть, исстари так повелось, а вот подросшее и оперившееся новое поколение задавало вопросы.
Нет возвращения, как птице без ног…
Менее всего эти молодые люди были «заскорузлыми» и «безграмотными», как именовала их либеральная пресса. Более чем образованные, пожившие в больших городах, кое-кто и в Европе, имевшие массу друзей и (только пожелай!) шикарные перспективы в Байресе, прекрасно разбирающиеся в политике, а подчас и с громкими именами, как, скажем, Хосе Эрнандес, знаменитый воин, журналист и поэт, они вовсе не возражали против прогресса. Им претило пренебрежение вечными ценностями пампы, - верности данному слову, дружбе, союзникам и клиентам, - и они, ничуть не возражая против сильного центра, требовали одного: чтобы центр, беря свое, не вмешивался в дела их провинции, хотя бы в рамках закона.
Нашелся и лидер: генерал Рикардо Хордан (вообще-то, если точно, то Лопес Хордан, стало быть, Лопес, но все называют его Хорданом, и я тоже буду, потому что Лопесов много и будет путаница). Из семьи, по меркам пампы, первосортно знатной, потомственный федералист, сын близкого друга дона Хусто, он с юных лет боготворил Уркису, но после Павона усомнился. А потом, по мере накопления недоумений, - когда началась война с Парагваем, которую он активно осуждал, - как и Хосе Эрнандес, друг детства, сделал выводы и ушел в оппозицию, отказавшись от самых заманчивых предложений.
Отважный, рыцарственный, благородный, называвший себя «городским гаучо», он был популярен и в салонах, и в пампе, - еще в 1864-м, протестуя против войны, бросил вызов беспредельной власти Уркисы, без спроса выставив свою кандидатуру в губернаторы. Естественно, проиграл: отлаженная аппаратная машина провинциальной Ассамблеи сработала, как положено, - губернатором стал племянник Уркисы, совершенно бесцветная марионетка, в пампе никому не известная, а в салонах презираемая, но первый блин комом. В любом случае, у оппозиционеров появился центр притяжения.
Дальше - больше. В 1868-м, когда либералы вопреки всякому закону свергли выигравших выборы «федералистов» в соседнем Коррьентес, центр же сделал вид, что так и надо, Хордан, вопреки запрету дона Хусто, с ватагой «кентавров» попытался помочь правому делу. И хотя удачи не стяжал, но, вернувшись, впервые открыто заявил о предательстве, после чего вновь пошел на выборы, на сей раз даже выиграв, но опять проиграл, ибо соперником был сам Уркиса, а тут просто выиграть было мало.
Короче говоря, по меркам тогдашней Аргентины, где молнии порой били за гораздо меньшее, можно лишь удивляться тому, что тучи стягивались так долго. От генерала Хордана ждали действий, но он, судя по всему, не хотел брать на себя ответственность за неизбежную кровь, - но официальный визит в Сан-Хосе президента Сармьенто стал соломинкой, переломившей спину мустангу. Человек, называвший гаучо «низшей расой, чья кровь дешевле воды», приказавший резать глотки пленным старше 13 лет в Кордове и Сан-Хуане, не так давно требовавший повесить Уркису, был встречен доном Хусто, как самый дорогой гость, и тут уже сдержать лавину не могло ничто.
11 апреля 1870 года, через несколько дней после отъезда Сармьенто в Байрес, chicos Хордана взяли под контроль города провинции, а в резиденцию губернатора ворвалось полсотни «революционеров» во главе с полковником Симоном Луэнго, соратником «Чачо» и Фелипе Варелы, первым, кто вслух назвал дона Хусто негодяем, поклявшись отомстить. Как считается, визитеры хотели всего лишь заставить губернатора подать в отставку, уйдя с «бесчестно присвоенной должности», но уж кем-кем, а трусом Уркиса не был: он оказал вооруженное сопротивление и был убит на глазах у жены.
Такова, по крайней мере, версия самого Симона Луэнго, которую подтвердила и вдова, но, возможно, полковник постарался, чтобы кончилось именно так. Правда, тогдашние конспирологи по количеству смертельных ран, - шесть, - высчитывали: за Павон! за «Чачо»! за Варелу! за Уругвай! за Парагвай за Коррьентес!... но что взять с конспирологов?.. и кто там в сумятице считал, сколько нужно стрелять и рубить, чтобы цифры сошлись? Зато точно известно , что Рикардо Хордан приказа убивать не давал, - главным доказательством чему служить тот факт, что в тот же день, в разных местах кто-то, скрывшийся и оставшийся неизвестным, застрелил сыновей губернатора, Хусто-младшего и Вальдино, близких друзей дона Рикардо, близких к нему по взглядам.
Как бы то ни было, спустя три дня Ассамблея объявила генерала Хордана «временным правителем до истечения срока правления покойного», - вполне законно, как занявшего на выборах второе место. После чего, новый губернатор Энтре-Риос, заявив в первой речи «Я сожалею, что справедливое дело омрачено столь великой жертвой», сразу же отправил в Байрес телеграмму: дескать, никакого мятежа, мы полностью лояльны центру, признаем все правила, эксцесс - досадная случайность, а в целом, все что произошло, – сугубо внутреннее дело Энтре-Риос.
Это вполне соответствовало как истине, так и закону, и Конгресс, где многие по старой памяти Уркису недолюбливали, выразив огорчение, постановил принять случившееся, как «печальный факт», отказав президенту, требовавшему дать санкцию на вмешательство. На том логичном основании, что по закону такую санкцию можно дать только в случае мятежа против Конституции, а о мятеже речь не идет. После чего глава государства 19 апреля послал в Энтре-Риос войска, приказав занять Сан-Хосе «до выяснения подробностей чудовищного убийства национального героя».
Само по себе это формально не было войной и не требовало одобрения Конгресса, однако правительственные части, перейдя границы провинции, потребовали немедленной передачи под их контроль арсеналов, после чего все стало кристально ясно, и 23 апреля Рикардо Хордан огласил воззвание к согражданам: «Entrerrianos! Нам не оставляют никаких прав, а значит, и выбора! Если вы не поддержите меня, я пойду в бой один!», - а на следующий день, когда прибывшие солдаты попытались взять под охрану арсеналы, провинциальное ополчение ответило огнем на огонь, и уже 25 апреля Доминго Сармьенто издал указ о «мятеже», объявив Энтре-Риос «вражеской страной». В данном случае, согласия Конгресса уже не требовалось, и несколько месяцев война шла в «неофициальном режиме», пока 10 августа депутаты не узаконили(уже чисто pro forma) происходящее.
Далее: десять месяцев тяжелелых боев с переменным успехом, время от времени захлестывающих и Коррьентес, где тоже были обиженные и готовые драться. На первых порах у дона Рикардо было что противопоставить центру: самая богатая после Байреса провинция, лучшая конница пампы, доверие гаучо лидеру, сотни парагвайских эмигрантов, сотни «белых» уругвайцев, друзья и любители экстрима из Бразилии, эмигранты-«федералисты» из всех провинций, подмятых либералами. Немало, даже с учетом того, что многие из числа клиентов Уркисы от призыва уклонились. Но сила солому ломит: какое-то время выстоять против обстрелянных в Парагвае батальонов было вполне реально, отбиться совсем – нет, так что, в начале января 1872 года, проиграв сражение при Батале-де-Сембе, дон Рикардо Хордан с ближайшими соратникам, включая Эрнандеса, и полутора тысячами «кентавров» ушел в Бразилию.
Конец – это только начало…
Происходившее дальше вполне укладывается в слово «оккупация». Как в США после капитуляции Юга, - даже, скорее, как в Парагвае после победы союзников. Формально «восстановив законность», центр провел «выборы», которые нельзя писать без кавычек, поставив в губернаторы мелкого, никем не уважаемого местного либералишку-журналиста. Тот мгновенно сформировал «полицию» из маргиналов, не брезгуя и уголовниками, которой позволялось все, если речь шла не о либералах, в Энтре-Риос крайне малочисленных.
Все «федералисты», вплоть до священников, учителей и врачей были вычищены с должностей, уволены, включая священников и учителей. Без разрешения провинциальной Ассамблеи, то есть, вопреки закону, начались «публичные» аукционы. Государственные земли, а также земли, конфискованные у «мятежников» (да и сторонников Уркисы, - ведь тоже «федералисты!») за бесценок продавались нужным людям, в первую очередь, «саквояжникам» из Байреса, а также друзьям и родне нового начальства. С гаучо, пытавшимися протестовать, расправлялись, как пару лет назад с повстанцами во внутренних провинциях.
В итоге, дошло до того, что о беспределе завопила (по своим, конечно, резонам) оппозиционная Сармьенто пресса Байреса, и президент распорядился сместить зарвавшуюся декорацию, назначив более вменяемого человека из местных, - но провинция уже кипела. Уже в марте 1871 года, вскоре после ухода в эмиграцию, Рикардо Хордан, тайно вернувшись в Энтре-Риос, объехал всю провинцию, знакомясь с ситуацией, - и никто из сотен видевших его не сообщил об этом властям.
Затем он, конечно, уехал, но обещал вернуться, а вскоре бразильско-аргентинскую границу перешел Симон Луэнго, без активного дела чувствовавший себя неуютно, взявшись к моменту возвращения дона Рикардо организовать восстание во внутренних провинциях. Ему, правда, не повезло. Вполне успешно создав подпольную сеть, неугомонный полковник выяснил, что даже в родной Кордове предпосылок для открытия «второго фронта» мало. Самые буйные если не погибли в боях, были зарезаны в ходе зачисток, иные смирились и склонились, а к тому же губернатор-либерал, член Лиги, выбил для провинции солидные дотации.
В Кордове много строили, у людей была работа, выживших «федералистов», если они не шумели, старались (губернатор явно был не глуп) не обижать сверх меры, газеты сидели на грантах и убеждали население, что сейчас хорошо, а завтра будет еще лучше, - так что, особых перспектив не наблюдалось. В конце концов, сеньор Луэнго, не желая опять уходить за кордон (не тот был человек), по совету одного из своих людей, итальянского анархиста, по собственному почину скомандовал начинать индивидуальный террор, около года взрывал мосты, ликвидировал самых активных либералов и так далее, а в июне 1872 года погиб при аресте.
Тем не менее, события в Энтре-Риос, повысив престиж президента, как сильной личности, одновременно его и понизили, ибо у дона Доминго было немало оппонентов в собственной столице, воспринявших ситуацию, как шанс ослабить президента. В конце концов, люди есть люди, и пусть все они исповедовали либеральную идею, но кушать хочется всегда, - и теперь, когда «федералисты» неактуальны в масштабах страны, вдруг выяснилось, что склоки вполне возможны и без них. Либералы, дорвавшись, выясняли, кто либеральнее, - в Коррьентес, например, в том же 1872-м, три месяца гремела реальная война между «митристами», сторонниками центра, и «сармьентистами», тоже сторонниками центра, которую центру приходилось как бы не замечать, чтобы не провоцировать беспорядке в Байресе, - и вот в такой, прямо скажем, непростой обстановке 1 мая 1873 года в Энтре-Риос вернулся дон Рикардо.
Что вспыхнуло сразу, понятно, - после оккупации необиженных не было, - так что, всего за пару суток под контроль «законного губернатора» перешли 9/10 провинции, а под его знаменами собралась огромная армия – 16000 тысяч бойцов, вдвое больше, чем в 1870-м, причем не только гаучо, с достаточно сильной пехотой и артиллерией, и это весьма встревожило президента Сармьенто. Уже 3 мая за голову «бандита Рикардо Лопеса Хордана» объявили награду в 100 тысяч песо (дикая сумма!), а в Сан-Хосе пошло указание «разобраться в злоупотреблениях, допущенных при распродаже земель и восстановить справедливость».
Тем не менее, погасить в зародыше не удалось, и война затянулась надолго: притом, что правительственные войска были намного сильнее и побеждали во всех открытых боях, партизанские действия jordanistas ломали итоги всех успехов. Центру пришлось свертывать важные программы, затраты ударили по самому святому для портеньос, - карману, - а кроме того, делала свое дело критика в оппозиционных СМИ.
Президента кусали все и со всех сторон. Столичные «автономисты» - за «понаехавших» в Байрес политиков из глубинки, «митристы» - потому что Митре злился на бывшего друга, ставшего более популярным, чем он сами, и так далее. А статьи мятежника Хосе Эрнандеса, «бриллиантового пера» тогдашней журналистики, бившие на эмоции, - дескать, где справедливость, неужели у нации остались только политиканы и барыги?! - будили совесть у просто «чистой публики», все же выросшей в испанских понятиях о чести, которая выше бабла.
К концу июля в Ассамблее уже заговорили о том, что у повстанцев, если подумать, были основания протестовать, и стоило бы начать переговоры. Для дона Доминго такой вариант означал бы пусть и не политическую смерть, но уж точно крупные неприятности, но помог случай. Вечером 23 августа, когда президент ехал в гости к одному из министров, на перекрестке к его закрытой карете приблизились двое неизвестных и один из них крикнул: «Этот, поспеши стрелять!», а второй, трижды воскликнув: «Умри, негодяй! Вот тебе подарок от дона Рикардо!», выстрелил в карету, в упор, но не попал.
Свершив сие злодейство, оба сгинули, как не были, и кто они, так и осталось неизвестным, - полиция нашла на месте только шейный платок с традиционным узором Энтре-Риоса, вырезанную из газеты статью Эрнандеса и портрет Хордана, случайно оброненные киллерами, - а кучер пустил лошадей в галоп, дорогу кричал: «Убили президента!.. Президента убили!!!», президент же, по его словам, узнавший о покушении только при выходе из кареты, возмущенно заявил в интервью, что «от этого бандита Хордана и его приспешников, окопавшихся даже в Буэнос-Айресе, ничего иного нельзя было ожидать, но они меня не запугают!».
В эту версию, ставшую официальной, в высших сферах мало кто поверил, - слишком уж нелепо, да и характер полковника Хордана, органически на такое неспособного, знали все. Но высшие сферы – Бог с ними, а наутро по столице, славя президента, клеймя заговорщиков и по ходу дела разгромив пару слишком горластых редакций, прошло внушительное, прекрасно организованное шествие «простых честных людей», в основном, крепко подвыпивших. Народ не безмолвствовал, а народ – это альфа и омега, и дон Доминго, сделав «патриотам» ручкой с балкона, подписал указ о критике в свой адрес, назвав ее «оружием смешанной войны, ужасного изобретения нашего времени», за участие в которой будут сажать.
Сидеть не хотелось никому. Оппозиция притихла, стало полегче, а в начале ноября из-за моря-океана пришли, наконец, давно заказанные «Ремингтоны», «Кольты», «Круппы» и «Гатлинги», и дела пошли успешнее. 25 декабря, не имея ресурсов для продолжения войны, дон Рикардо опять ушел в Уругвай. Энтре-Риос оккупировали повторно, надолго закрыв сотни , имевших любые, вплоть до родственных связи jordanistas. И это, в общем, стало концом классического «федерализма старого типа». Отныне Аргентина полностью и безраздельно принадлежала либералам. Разносортным, и все-таки. Однако если кто-то полагал, что теперь будет легче, он ошибался. Внутривидовая борьба за существование, знаете ли, пожестче межвидовой, а если кто-то решит упрекать меня в вульгарном дарвинизме и переносе понятий мира животных в социальную сферу, отвечу, что человек, бесспорно, социальное, но все же животное…
Продолжение следует.