Мы учим лучше, чем в США
Ярослав Кузьминов — основатель НИУ ВШЭ. Создать вуз нового образца он предложил правительству в начале 1990-х Фото Арсения Несходимова для Forbes
В интервью Forbes ректор НИУ ВШЭ Ярослав Кузьминов рассказал, как проходит цифровизация образования, почему нынешняя система отбора в вузы несправедлива, какими он видит университеты будущего и новые профессии
Выпускники Высшей школы экономики часто попадают в число предпочтений крупнейших работодателей. У ректора Ярослава Кузьминова есть этому объяснение: «Работодателю нужен человек, который готов к новому, доводит дело до конца, проявляет инициативу, участвует в кооперации с другими и в итоге быстро освоит нужные технологии. Вот таких людей мы поставляем на рынок труда». Но одной «Вышкой» интересы 63-летнего экономиста и историка Кузьминова не ограничиваются. По его мнению, российское образование в целом значительно лучше зарубежного, хотя у него есть определенные проблемы. В интервью Forbes ректор рассуждает о том, как можно изменить образовательные процессы в России.
Пандемия затронула все стороны нашей жизни, в том числе расстроила конец 2019-2020 учебного года. Как российская система высшего образования работала последние недели?
Как вы помните, ситуация с распространением ковида развивалась очень стремительно. 14 марта министр науки и высшего образования Валерий Фальков собрал ректоров ведущих вузов, чтобы обсудить, что делать дальше. Идеи были самые разные, вплоть до остановки образовательного процесса. Кстати, в некоторых странах именно так и поступили. Но у нас, к счастью, в целом высокий уровень цифровизации вузов. Все ведущие университеты выразили готовность помочь остальным. В итоге было принято решение, что с 17 марта начинается переход в дистант.
Ведущие вузы открыли бесплатный доступ примерно к тысяче онлайн-курсов — это меньше, чем в Китае, где несколько десятков тысяч курсов в национальной системе, но, согласитесь, тоже не так мало. Подавляющее большинство российских университетов — кто сразу, кто с недельной или двухнедельной заминкой — перешли в конференционный (синхронный) режим занятий. Три четверти российских студентов и преподавателей перешли в этот формат и продолжили нормальный процесс очного образования. Чем очное образования отличается от заочного? Студент очень интенсивно работает, постоянно общается с преподавателями, находится в коллективе студентов на семинарах, что дает другое качество образования. Недаром говорят, что эффект образования складывается из трех разных, но близких по значению факторов: способности и собственные усилия учащегося, уровень преподавателя и качество (способности + мотивация) группы, которая учится вместе с тобой.
Примерно четверть вузов фактически перешли к заочному обучению — просто раздавали по электронной почте задания и собирали выполненные работы. Студенты уже через несколько недель стали писать: «Давайте снижать цену за обучение». Министр тогда попросил руководителей вузов, которые де-факто перешли к заочному образованию, изучить этот вопрос и не допустить снижения качества образования. Но, дорогие студенты, вы же поступали не на заочное, значит, должны требовать не снижения цены, а очного обучения — чтобы вас полноценно учили, как в других вузах. У нас тоже со стороны нескольких преподавателей были попытки перейти в заочный режим, но мы буквально в течение недели такие случаи выявили и купировали. Присущие «Вышке» открытость и отсутствие страха критиковать начальство дали деканам хорошую обратную связь, и мы быстро с этим справились. Мне ни разу не пришлось вмешиваться.
В ряде вузов практические занятия просто отнесены на следующий семестр. В «Вышке» таких курсов всего 4%. Но в основном мы перешли в онлайн практически на следующий день, с колес.
Мне кажется, что дистанционное обучение в стране в большей степени получилось и российские вузы неплохо справились с напастью карантина.
А школы как справились? Коронавирус влияет на итоговую аттестацию школьников и в конечном счете на качество абитуриентов, которые придут в вузы?
Вузы, особенно дающие очное образование, берут верхнюю треть наиболее мотивированных людей. А школа учит каждого, в том числе совсем маленьких. Наши учителя столкнулись с куда большими вызовами, связанными как с недостаточной мотивацией учеников, так и с нехваткой цифровых материалов и навыков. Здесь сказалось и то, что в сфере общего образования не было принято серьезных усилий по созданию современной цифровой образовательной среды. Напомню, что еще в 2017 году в докладе «12 решений для нового образования» мы писали, что альтернативы быстрой цифровизации нет. Но я должен сказать, что Министерство просвещения и министр Сергей Кравцов предприняли просто фантастические усилия, чтобы мобилизовать все те небольшие цифровые ресурсы, которые существуют в нашем общем образовании. Важную роль сыграла Москва, где усилиями Собянина цифра давно пришла в школу. Москва передала свою цифровую платформу (там доступ к десяткам тысяч учебных материалов), многие регионы сумели этим воспользоваться. Но даже там, где так не получилось, трагедии не произошло. Полтора месяца дистанта на результаты 11 лет обучения в школе влияют мало, и не думаю, что это может каким-то образом сказаться на качестве приема этого года.
Принимать в вуз тоже будете в онлайн-режиме?
Мы принимаем на основе результатов ЕГЭ, и личное присутствие не требуется. Просто ребята из провинции, поступающие в Физтех, «Вышку» или МГУ, традиционно все равно приезжают в Москву — интересно просто летом побывать здесь. «Вышка», как и Санкт-Петербургский университет, имеет право на свои внутренние экзамены, но мы сознательно от них отказались. Это наша общая позиция с Николаем Михайловичем Кропачевым, ректором СПбГУ. Собственные экзамены сужают круг людей, которые могут поступать, и вносят элемент социальной несправедливости. Для выявления самых лучших достаточно системы олимпиад. В «Вышке», например, половину бюджетных мест регулярно занимают олимпиадники, и в этом году их будет больше по известному решению министерства.
Внутренние экзамены нужны, например, балетному училищу, которое просто не может их не организовать. У нас тоже есть свое «балетное училище» — это школа дизайна и наши журналисты. Они проведут собеседования в онлайн-формате. Выявление людей, которые показывают чужие работы, зависит от профессионализма команды, а не от формата собеседования. А профессионализм команд в вузах, которые имеют внутренние экзамены, очень высокий: они могут почувствовать, когда человек плывет, когда ему подсказывают, — это невозможно не увидеть. Кроме того, есть специальная система прокторинга — это контроль дистанционных экзаменов. Например, в нашей программе с Лондонской школой экономики 100% экзаменов проходят в прокторинге, так что у нас есть достаточный опыт в организации дистанционных экзаменов.
Выпускников вы тоже сейчас аттестуете онлайн?
Да. Вообще выпускные экзамены в «Вышке» сейчас практически не существуют. У нас студент с первого курса попадает в «костоломку»: сдает в среднем две письменные работы в неделю, постоянно участвует в семинарах, как-то еще показывает себя, и у него накапливается оценка. «От сессии до сессии живут студенты весело» — это точно не про нас. От экзаменов в подавляющем большинстве случаев мало что зависит. Экономисты и математики считают, что все равно должен быть экзамен — надо еще раз человека проверить, ничего плохого в этом нет. Гуманитарии говорят, что экзамен в конце курса совершенно не нужен, и я их понимаю, поэтому у них ставится в основном накопленная оценка. Кроме того, мы выпускаем людей с защитой своей работы. Мне кажется, этого вполне достаточно. Многие вузы так сделали в этом году.
Из вашего рассказа следует: у нас в стране так здорово организованы образовательные процессы, что многие вузы безболезненно перешли в онлайн. Неужели нет проблем?
Мы же говорим не о регулярной деятельности, а о чрезвычайной ситуации, и о том, как мы с ней справились. Никто не предлагает полностью перейти в онлайн, но расширять его использование надо. Ситуация показала некоторые специфические проблемные моменты. Первое — это некоторая слабость IT-инфраструктуры. Всего 1% студентов не имели доступа в онлайн — это немного, даже по сравнению с развитыми странами, но при этом почти 10% студентов не имели необходимых девайсов — только смартфон. На смартфоне особо не поучишься, поэтому университеты оперативно разукомплектовали компьютерные классы, раздали компьютеры студентам.
По просьбе министра Фалькова мы бесплатно открыли свои онлайн-курсы на портале Министерства науки и высшего образования, и, по нашим расчетам, это обеспечило бы материалами каждого четвертого студента страны. Заметим, что это курсы ведущих ученых страны. И — это мы обсуждали с ректорами МГУ и СПбГУ — мы ожидали, что будет гораздо больший спрос. Число студентов, которые используют наши онлайн-курсы, выросло с 7500 до 27 500, а количество вузов-партнеров у «Вышки», например, выросло с 40 до 60. Кажется, что это отличный рост, но ведь у нас 600 вузов в стране, и примерно 200 из них явно могли бы использовать эти курсы. Мы никому не хотим навязывать свои курсы и никаких денег за это не получаем, по крайней мере в этом году. То есть вроде бы экономически вузы ничего не теряют от использования этих курсов. Но есть тенденция закрыться, использовать хоть плохонькое, но свое. Очевидно, здесь проблема не слабого интереса со стороны студентов, а того, что руководство вузов побаивается конкуренции. Они занимают такую оборонительную позицию: «Как же так? У меня доцент Петров без работы останется». Нам надо все-таки менять отношение к этому.
В «Вышке» вам удалось поменять отношение?
Мы с этим столкнулись лет 7–10 назад, когда начали ликвидировать кафедры. И да, в ряде случаев «доцент Петров» потерял свои курсы. Оказалось, что он никому не нужен и дублирует курс «доцента Иванова», а еще есть курс Стэнфорда в онлайне и близкий курс замечательного профессора МГУ.
В общем, проблема не в технике, хотя ее, конечно, не хватает, а в мозгах и некоторых установках, которые нужно менять. Каждый студент должен иметь право выбирать и слушать лучшие курсы, работать с лучшими преподавателями. Если все российские вузы найдут возможность открыться для каждого студента страны, если руководители вузов обязаны будут предоставить студентам возможность изучать часть курсов по выбору не из своего вуза — это будет главная заслуга пандемии перед высшим образованием.
Своим студентам вы предоставляете такой выбор?
Да, конечно, мы начали с себя. Чего нам бояться? У нас порядка 800 онлайн-курсов встроено в учебную программу. Из них примерно половина — это курсы западных вузов, 15% — это курсы наших коллег из Санкт-Петербургского университета, питерского Политеха Петра Великого, Физтеха, Томского университета, МГУ и ИТМО. Это совершенно нормально.
Министр Фальков вбросил в ректорское сообщество идею, которую мы сейчас обсуждаем и перевариваем. Студент должен иметь возможность 25% курсов выбирать за пределами вуза, а вуз должен это обеспечить. Это будет просто революция качества высшего образования. Я уже говорил о кейсе слабого спроса на совершенно доступные онлайн-курсы со стороны преподавателей. Но со стороны студентов, я уверен, спрос будет выше. Они могут выбрать курс соседнего вуза в том же регионе, если он им нравится, если преподаватель им нравится, но они обязаны его сдать. Они могут вообще не в онлайне это делать, а физически ходить в соседний вуз в течение определенного времени.
Это позволит расширить аудиторию. Ведь университеты работают с уникальным ресурсом, как говорят экономисты, идиосинкратическим, то есть несистемным, существующим в единственном экземпляре. И мы резко повысим эффективность системы высшего образования, если дадим доступ к этому идиосинкратическому ресурсу не только студентам того вуза, где работает ученый, но всем студентам Российской Федерации.
Похоже, вы сработались с новым министром.
С Фальковым и его командой у нас совпадает видение. Но главное — за период кризиса у нас не на словах, а на деле сформировалось образовательное сообщество. Ректоры и проректоры ведущих университетов четыре-пять раз в неделю собираются вместе в Zoom и обсуждают текущие вопросы. Нередко с нами работает министр, во всех остальных случаях — один или два его заместителя. Точно так же в регионах ректоры стали собираться и обсуждать свои проблемы. Интенсивность взаимодействия, уровень доверия друг к другу и к министерству резко повысились. Теперь важно это взаимодействие «опустить вниз», до деканов и руководителей образовательных программ.
Новый учебный год начнется в онлайне или, как раньше, в стенах университетов?
Мы планируем начать 1 сентября в нормальном формате свои занятия и с радостью вернемся в аудитории. Но если придется начать в онлайне, значит, начнем там. Мы уже подготовили онлайн-начало учебного года для студентов из тех стран, которые будут закрыты. Сегодня у нас 10% иностранных студентов, в магистратуре студентов из Европы и США. Постараемся обеспечить им такое же вхождение по качеству, как и для всех остальных студентов.
Зачем условному англичанину или немцу у нас учиться? И что насчет доверия к российскому образованию, насколько оно престижно?
Бакалаврская подготовка в ведущем российском университете лучше, чем в ведущем американском либо китайском. Мы не хуже, а лучше учим — более требовательно, более напряженно. За рубежом количество предметов, которые необходимо освоить бакалавру, примерно в два раза меньше, чем в России. Кроме того, студенту там очень сильно помогают учиться. Российская система потенциально связана с перегрузкой. Другое дело, что в двух третях или трех четвертях вузов это формальная перегрузка, никто ее не выполняет, как и российские законы. Но в верхней четверти наших вузов она очень жестко воспитывает. Мы постоянно общаемся с нашими зарубежными коллегами, сравниваем студентов-выпускников из разных стран. Так вот выпускник российского бакалавриата — МГУ, Физтеха, «Вышки», Новосибирского университета — котируется очень высоко, потому что он лучше подготовлен, легче осваивает программу магистратуры, чем выпускник англосаксонского вуза. В магистратурах ситуация иная. Там студент контактирует или с ведущими учеными, или с профессионалами в своей области. В зарубежных вузах собраны лучшие ученые и профессионалы со всего мира, им платят в 10 раз больше, чем у нас. Уехать в западную магистратуру абсолютно разумно, и 15% выпускников «Вышки» туда едут сразу. Некоторые даже сразу на PhD после нашего бакалавриата поступают — тоже знак качества наших программ.
Но почему тогда дети российской элиты продолжают учиться за рубежом?
Я не знаю, кого вы имеете в виду. Я очень хорошо знаю, куда поступают дети элиты: в МГУ, Санкт-Петербургский университет, «Вышку», Физтех, Бауманку. Часто за границу отправляют своих детей артисты, представители творческих профессий. Но федеральная экономическая и политическая элита давным-давно своих детей учит в России. Если ты не хочешь, чтобы твой ребенок остался на Западе, там натурализовался, то отправлять его туда учиться просто нерационально. Возвращаясь после американского бакалавриата, он с трудом себя здесь находит, я такие кейсы знаю. Начиная с 2014 года, как мне кажется, нашу элиту отучили от зарубежных вузов, потому что дискомфортно находиться в среде, где повседневно Россию поносят, а это действительно так. Уже потом после российского бакалавриата они могут поехать на Запад в магистратуру, на МВА расширять кругозор, но это уже взрослые люди, которые способны постоять за себя и своих друзей.
Вы сотрудничаете с Лондонским университетом. Что это вам дает, как вас это подпитывает, почему международность вуза для вас так важна?
Международный вуз конкурирует на глобальном рынке, легко адаптирует людей разных национальностей, разных языков. В «Вышке» большой процент студентов-иностранцев, 5% преподавателей — иностранцы, некоторые из них вообще не владеют русским языком, но нормально работают. У нас появился большой круг ассоциированных преподавателей — это коллеги из других университетов мира, которые работают с «Вышой», читают курсы, участвуют в наших научных работах и даже денег за это не получают. Они везде пишут, что они ассоциированные преподаватели «Вышки», и этим гордятся. Это замечательно. Национальный университет, который работает на благо своей страны, обязан быть международным. Без этого страна теряет доступ к передовым знаниям.
Современная наука настолько дорогая, настолько глубокое в ней разделение труда, что она просто не может существовать в рамках одной страны. И университет, который замыкается в себе, просто наносит вред своему государству. Ведь это означает, что в каком-то секторе мы начинаем воспроизводить устаревшие технологии, а в каком-то — отказываемся от учета последних научных результатов: это просто преступление, я считаю, антигосударственная деятельность. Сегодня Россия производит меньше 5% публикаций на мировых научных фронтирах — это совершенно недостаточно для нашей страны. Мы не могли бы 100% покрывать — это просто невозможно в нынешнем мире: даже Соединенные Штаты только в половине фронтиров участвуют, Китай — в трети, Франция в 20%. Они также нуждаются во внешнем мире. Самым большим патриотом России был Петр Великий, который открыл страну, ввозил неприятных западных курителей табака и заимствовал с Запада не только знания и технологии, но и целый ряд наших государственных институтов. Не надо бояться открытости, глобальности — это естественная форма существования сегодня и бизнеса, и науки, и культуры.
У вас есть программы, по которым студенты получают два диплома — «Вышки» и иностранного вуза. Что это дает выпускнику? Его карьера успешнее?
У нас есть совместные бакалаврские программы не только с Лондонским университетом, но и с южнокорейским университетом Кёнхи. Студентам более сорока магистерских программ доступен трек для получения второго диплома европейского или американского университета. Мы готовы рассматривать самые разные университеты в качестве наших партнеров — главное, чтобы это создавало добавленную стоимость нашему образованию. Международные программы строятся по канонам наших университетов-партнеров: там меньше курсов, там более детализированы методики, как я уже говорил. И мы пытаемся взять из них максимум: смотрим, как это работает, берем какие-то полезные элементы и развиваем. Что касается студентов международных программ — они учатся обычно на английском, они лучше подготовлены к международному рынку, на него более ориентированы. Это давно уже перестало быть эксклюзивным путем в карьере: мы уже не можем сказать, что там заведомо лучше. Просто это хороший вариант для тех, кто ориентируется на глобальный рынок. Такие программы пользуются большим успехом, и ряд других университетов, МГИМО, Финансовый университет, тоже стали такие программы делать.
Недавно президент распорядился снизить стоимость образовательных кредитов. Это повысит доступность высшего образования?
Наша образовательная система устроена таким образом, что половина мест оплачивается государством. Вторую половину, как правило, полностью оплачивают сами студенты, точнее, их родители. Но сейчас нет никаких платформ помощи со стороны государства тем, кто платит за обучение. Это приводит к тому, что образование вместо борьбы с социальной сегрегацией само становится инструментом закрепления этой сегрегации. На бюджетные места попадают победители конкурсов, олимпиад, абитуриенты с высокими баллами ЕГЭ. Как правило, это дети из семей, которые могут обеспечить лучшие условия для подготовки к ЕГЭ. У них есть возможность оплачивать образование, но их дети получают его бесплатно. А платят за свое обучение как раз те, у кого средств для этого недостаточно, часто в таких семьях у самих родителей нет высшего образования. Все это неправильно. Эта несправедливость разрушает то ощущение единства страны, которое существовало, например, в Советском Союзе. При советской власти были рабфаки. Тогда существовало понимание необходимости социально перемешивать народ, но в 90-ые решили, что раз демократия и рынок победили, то они автоматически обеспечат социальную справедливость. Нет, не обеспечат. Рынок надо корректировать. Все развитые страны давно с этим разобрались, и нам пора.
Ключевой инструмент, вы правы, — это образовательный кредит с низким процентом, который не выплачивается, пока студент учится, а выплачивается в течение 10-15 лет после окончания учебы. Это дает возможность абитуриенту с хорошими баллами, но без высокого уровня доходов поступить в ведущие университеты, переехать и учиться. Многие семьи, чьи дети хорошо сдали ЕГЭ, боятся отправлять их учиться в другой город, потому что нет средств содержать ребенка, когда он будет жить один. В образовательный кредит должна быть включена оплата не только самого обучения, но и проживания в другом городе в размере прожиточного минимума.
Сейчас серьезно обсуждают возвращение государственного распределения, чтобы направлять выпускников в те сектора, где они реально нужны: в сельские школы и больницы, на дальние станции РЖД. Пока речь идет только про медицинские вузы. Но вообще дополнить идею с образовательным кредитом можно следующим образом: списывать тело кредита, если ты согласился отработать по направлению — районным учителем или врачом, экономистом или юристом на госслужбе. Пока же на целевой набор попадают родственники и знакомые тех начальников, которые подписывают направление, это все прекрасно знают.
Мы также предлагали ввести именные сертификаты на обучение, и сейчас эта идея по-прежнему обсуждается. Такие сертификаты должны получать победители олимпиад, абитуриенты с очень высокими баллами ЕГЭ (академические сертификаты) и абитуриенты из малообеспеченных семей (социальные сертификаты).
Многие ребята из регионов едут поступать в Москву — к вам, в МГУ, другие ведущие вузы. Почему они не хотят учиться дома? Какие есть проблемы у региональных вузов?
Есть несколько университетских центров: Москва, Санкт-Петербург, Томск, Екатеринбург, Новосибирск, в последние годы Казань. Есть регионы, которые начали догонять: Владивосток, Калининград и Тюмень. Это центры притяжения студентов из других регионов, хотя сильные университеты есть и в других местах. На это влияет также привлекательность регионов как мест жизни, мест приложения труда, поэтому Москва и города-миллионники по понятным причинам выигрывают. В Томске нет миллиона жителей, но там очень большой интеллектуальный потенциал, там сразу четыре действительно очень сильных вуза.
Тюмень выросла буквально на моих глазах. Валерий Фальков недавно стал министром, но когда он был ректором [Тюменского университета], то сделал совершенно фантастическую вещь в региональном вузе, который ни в какие рейтинги не входил. Он создал два подразделения мирового уровня: международный факультет свободных искусств (Школу перспективных исследований) и Институт X-Bio (экологической и сельскохозяйственной биологии). Когда я туда приехал, получил очень сильное впечатление. Этот факультет свободных искусств был организован в отдельном здании, там были иностранные преподаватели, не знающие русского языка, — философ, историк и т. д. И по стилю он был лучше, чем было у нас в «Вышке». Там была своя инфраструктура, ты мог там на весь день оставаться, там был свой магазин, кафе, и все это было построено с вложением больших ресурсов, на свободном обмене, все на английском языке. В этот институт поступали даже из Питера и Москвы. В X-Bio современное оборудование, лаборатории все возглавляются людьми до 35 лет — вернувшимися с Запада россиянами, которым дали возможность создать свою лабораторию. Там было множество аспирантов, магистров — из Индии, Пакистана. То есть этот кластер реально международный, он постоянно включен в общение со всеми мировыми центрами. В город, который до этого, мягко говоря, не был никаким интеллектуальным центром, поехали учиться люди из других регионов. И другие факультеты тоже стали подниматься. Это хороший путь для региональных университетов.
Что нужно сделать, чтобы региональные университеты пошли по этому пути?
У большинства региональных и некоторых столичных университетов одна ключевая проблема — мало сильных научных коллективов. Они сосредоточены на передаче знаний, которые медленно обновляются, по сути это большие техникумы. Чтобы выйти из этого состояния, им нужно преодолеть проблему ресурсов — не денежных, а кадровых. Деньги — это только средство, главное — кадры. Типичный преподаватель там ведет три, четыре, пять курсов, часто не успевает даже читать свежие статьи по этим предметам, а не то что вести по ним исследования. А это уже не университет, согласитесь, и противостоять этому можно двумя путями.
Во-первых, надо увеличить финансирование. Мы конкурируем со странами, которые в три-четыре раза лучше финансируют вузы, чем Россия. Вузы из топ-50 международных рейтингов имеют бюджеты несколько миллиардов долларов в год. У «Вышки» бюджет 25 млрд рублей, из них половину заработали сами. У МГУ, по-моему, 35 млрд рублей: первый университет огромной страны получает у нас полмиллиарда долларов. Санкт-Петербургский университет, «Вышка», Физтех — относительно хорошо финансируемые вузы — получают порядка €4000 в год на студента от государства, €5000 еще берут с платных студентов. Отмечу, это вузы с сильнейшей репутацией, которые имеют сильные научные коллективы, получают много грантов, представлены в международных рейтингах. Но конкурируем мы в этих рейтингах с вузами, чьи бюджеты на порядок выше.
Теперь от этих лидеров перейдем к вузам, расположенным в регионах: они получают €2000 на студента в год. Скажу прямо: если финансовое обеспечение ведущих вузов России сильно осложняет их возможности развиваться и конкурировать на глобальном рынке, то финансирование вузов в регионах России делает это практически невозможным. Если они вырастят сильного ученого, да что там — просто хорошего преподавателя и будут (как полагается) платить ему двойную среднюю зарплату по своему региону, то есть 70 000 рублей в месяц, они не смогут его удержать. Иногда общаюсь с интересными региональными преподавателями, а потом смотрю: они уже в Питере. Поэтому все усилия этих вузов направлены на то, чтобы оставаться на плаву, они не инвестируют в развитие. По двум причинам: нечего инвестировать и нет стимулов это делать. Вырастишь хорошего специалиста — и тут же его потеряешь.
Поэтому первое и самое главное — надо увеличивать норматив финансирования региональных университетов, довести его хотя бы до 200 000 рублей в год на студента. Преподаватели вузов должны получать двойную среднюю зарплату не по своему региону, а по Москве, иначе московский вуз его точно переманит — люди массово переезжают, мы это видим.
Второе. В Китае есть такая программа: если вуз нанимает признанного ученого, удовлетворяющего определенным критериям, то в конце года государство частично возмещает ему расходы. И это отлично работающая модель, которая позволила удержать и привлечь кадры. В нашем случае можно было бы в Москве и Питере компенсировать половину затрат, а в остальных регионах — 80%. Другой инструмент — это программа «Вернадский», с которой выступил ректор МГУ: зеркальные лаборатории, когда ведущие университеты включают преподавателей региональных университетов в ежедневный круг общения, в сферу своих научных разработок. Очень важно поддерживать высокий уровень академической среды и возможность нормального развития для каждого университета. Еще один, третий, инструмент — это, конечно, длинное финансирование науки. Ученый не будет оставаться в университете, если ему каждый год нужно заново подтверждать свое право на грант, если к нему постоянно приходят проверяющие, начинают проверять все подряд и отнимать у него время: кроме своих научных результатов, он не должен ни в чем отчитываться, иначе он плюнет и уедет в другую страну, где такого нет. А такого нет нигде, кроме России. Сейчас мы это обсуждаем, ставим вопросы, в том числе перед руководством страны. Здесь у нас единая позиция с руководством РАН, с Александром Михайловичем Сергеевым. Мы должны иметь программы фундаментальных исследований, поисковых исследований для каждого университета и научного центра, а не только для МГУ, Курчатника, СПбГУ, РАНХиГС и «Вышки», которым это позволяет нормально развиться. В каждом вузе должен быть элемент длинного финансирования и доверие к ученым со стороны государства: если этого нет, если ученый — проситель у чиновника, если он постоянно под прицелом проверяющих органов, у нас не будет ни университетов, ни науки.
У нас же есть не только государство, но и бизнес, который тоже нуждается в науке, нуждается в инновациях. И зарубежные вузы часто становятся такими инновационными центрами. Вы чувствуете какой-то запрос от бизнеса на свои услуги в этом сегменте?
Такие запросы есть, и мы сотрудничаем с лидерами бизнеса — Сбербанком, «Яндексом», «1С», с целым комплексом предприятий, включая оборонные. И не только мы. Думаю, порядка 50 российских вузов давно имеют финансирование со стороны бизнеса как в виде заказов, так и в виде попечительской помощи. Проблема в том, что никакой бизнес не готов инвестировать в фундаментальные исследования и высшее образование как таковое, а чтобы быть постоянным попечителем, то есть отдавать деньги «на репутацию», — он еще не накопил достаточных ресурсов. В тех немногих российских вузах, получающих деньги бизнеса, этот вклад не достигает и 5% бюджета, в то время как в Соединенных Штатах эндаументы и прямое финансирование бизнеса — это 20-30% финансирования университета, и эти отношения складывались столетиями с большим участием государства. Мы не можем претендовать на большие деньги от бизнеса. Бизнес готов платить за плоды науки и образования, но не за собственно науку и образование. Мне кажется, что поднимать университеты — это в большей степени задача государства и общества.
Я имела в виду, скорее, способность университетов создать какой-то продукт, который востребован у бизнеса.
Перспективные научные разработки бизнес перехватывает на раннем этапе за 1% их потенциальной стоимости — по-другому рынок не работает. У нашей экономики, к сожалению, пока очень низкая инновационная активность. Структура экономики начинает меняться, но должно пройти время, пока сложатся новые крупные и успешные игроки — всех нынешних крупных и успешных уже перечислил. Новый спрос на медицинские, на социальные технологии концентрируется только у государства. Повторюсь, в каждом обществе наука финансируется в основном государством, а не корпорациями. Бизнес может доводить до ума себе на пользу какие-то прикладные вещи, но никто из них не готов финансировать фундаментальные исследования.
Сейчас все друг от друга требуют цифровизации, и все понимают ее по-своему. Для одних это раздать ноутбуки за счет школы, для других — слушать лекции и проходить тесты на онлайн-платформе, для третьих — какие-то невероятные технологии из футуристических фильмов. Как ее понимаете вы?
Здесь нужно разделить понятия. Есть конференционные курсы, которые сами по себе не являются цифровыми, цифровым является метод «доставки» преподавателя, лекции или семинарского общения к студентам. У них есть свои преимущества — мы их увидели за месяцы карантина: значительно большая концентрация внимания, посещаемость занятий выросла в полтора раза. Не тратится время на поднятие рук и задавание вопросов — преподаватель их видит в чате и сразу отвечает. Но это простейшие вещи. Реальная «цифра», не вынужденная, а добровольная, начинается тогда, когда рутинные, скучные процессы выполняет робот.
Возьмем пресловутую проверку тетрадок, вообще раздачу и выполнение массовых заданий: преподаватель сплошь и рядом их проверяет формально, и обучающиеся подстраиваются, начинают их формально выполнять и списывать. Здесь мы теряем, ведь выполнение задания для школьника и студента — это потенциально творческий процесс, и он будет так к нему относиться, если встретит адекватную обратную связь. А у учителя, у преподавателя вуза и колледжа просто не хватает времени и душевной энергии на разбор персонального задания с каждым учеником или студентом. Отношение к обучению искривляется, потому что тот, кто учится, встречает шаблон. К шаблону шаблонное отношение… Искусственный интеллект способен замещать преподавателя именно на шаблонных задачах — обеспечить «обратную связь», индивидуализировать обучение. Мы сейчас находимся только на пороге решения этих задач, и начинать надо со школы.
В общем образовании мы сейчас должны справиться с проблемой образовательной бедности, неуспешности, когда половина детей выпадает из работы класса, потому что им трудно или скучно. Возможность обучения через игру сейчас не реализована практически ни в одной образовательной системе мира, но точно будет реализована в ближайшие 20 лет. Это абсолютно естественный ответ на проблему неуспешности, когда ребенок не хочет концентрироваться, потому что у него другие интересы. Значит, надо максимизировать его интерес, вовлеченность, внести элементы спорта (соревнование), внести элементы командной, проектной работы. Все это невозможно для одного учителя в классе, который сейчас работает с половиной класса, так называемым ядром.
Окончание здесь