Аналитика как система. Системность в аналитике (3.2.Продолжение)
Введение: еще раз о том, кто такие аналитики и как они работают (продолжение)
Доброго времени суток, мои заинтересованные читатели, участники проекта «Pro аналитику». Мы продолжаем знакомство с работой аналитика, с ключевыми аналитическими компетенциями, и сегодня я вновь хочу пригласить вас на свою аналитическую «кухню». Именно так, на мой взгляд, продуктивнее всего, убедительнее, да и интересней постигать специфику профессии аналитика, находясь в живом диалоге с представителями этой профессии, а также и между собой.
Если помните, в прошлый раз мы начали готовить одно «блюдо», а именно, исследовать, что же произошло недавно, точнее, 16 октября в одном из пригородов Парижа? Почему это произошло, зачем, кому это нужно, и как нам к этому относиться, какие выводы делать? А главное – как с этим жить? Бороться – как? Какая стратегия, казалось бы, могла бы стать наиболее разумной и эффективной? Не только сегодня, но и завтра?
Напомню, я в данном случае имею в виду шокирующий акт убийства и ритуального обезглавливания школьного учителя Самюэля Пати. Теракт совершил 18-тилетний замкнутый, как его характеризуют, юноша – Абдуллах Анзоров из рабочего квартала (значит, не самого богатого и благополучного) в городе Эвре, где он проживал с родителями и другими родственниками. Семья чеченского происхождения, переехала во Францию в середине нулевых годов из Москвы, когда мальчику было около шести лет. Так что можно сказать, рос и формировался он уже в здешней, т.е. во французской среде и обстановке. По крайней мере, не без влияния с их стороны с присущими многослойному французскому обществу характеристическими моментами, как позитивными, так и спорными, неоднозначными. Ну и что? Это же не объясняет его поступок – нет прямой связи. Что ж, посмотрим с другой стороны.
Что касается ответа на вопрос, кто же такой Абдуллах Анзоров и почему он совершил террористический акт, можем ли мы утверждать, что он пришел к этому финалу сам, путем собственных исканий и увлечений? Сам искал ответы на волновавшие его вопросы, сам, собственным путем пришел к своим определенным выводам, ставшим убеждениями? Без непосредственного влияния и участия, «помощи» со стороны кого бы то ни было, каких-то, так сказать, духовных учителей и практических «наставников», без людей из своей семьи, среды, окружения? Или же в его короткой жизни был явно просматриваемый этап, период, когда он был на положении воспитанника, неофита и подвергался определенной обработке со стороны своих «педагогов», авторитетов, гуру, в итоге «вылепивших» из него то, кем он стал, в кого превратился?
Кто-то скажет: «Зачем, чего ради искать ответы на эти довольно скучные вопросы, для чего? Зачем нам это знать, тратить время, к чему?». И будет абсолютно прав. Действительно, чем вообще может быть обоснован, оправдан такой интерес к личности этого злосчастного террориста?
Не все ли равно, как случилось, что он взял нож и убил совершенно незнакомого человека, которого никогда раньше не видел и не слышал, ни разу с ним не общался, не поговорил. Просто убил за что-то свое, по каким-то своим внутренним мотивам (причем лишил жизни в изощренной форме, с отрезанием головы). Сам ли он руководил собою или сделался орудием, инструментом, находящимся под внешним управлением? Следствие в этом разберется, это их работа, их профессиональная сфера и поле деятельности. А нам-то это зачем? Для чего это аналитику?
Вопрос задан. Вопрос, по моему глубокому убеждению, абсолютно сущностный, актуальный. Постараюсь ответить со всей серьезностью, которую заслуживает этот принципиальный вопрос. Мое обоснование будет включать не одну, а ряд взаимосвязанных, взаимодополняющих друг друга причин (т.е. будет системным, как принято говорить). Итак.
Тот факт, что молодой человек (не важно, из чеченской он семьи или, скажем, из албанской) приходит к совершению теракта и совершает его – это, мягко говоря, не рядовое событие, не проходное. И дело здесь вовсе не в общественном резонансе на это событие. И не в драматизме и трагичности обстоятельств, не в накале общественных и политических страстей. Хотя и то, и другое имеет место быть, для аналитика значимость данного события состоит совсем в другом. В чем же?
Как бы кому-то ни показался странным мой ответ, но я скажу: Совсем не просто человеку – не какому-то монстру, какими порой рисуют в массовом сознании террористов, а обычному человеку, из плоти и крови, которому не чуждо ничто, что не чуждо и нам с вами, каждому из нас – не просто человеку прийти к совершению теракта, тем более совершить его. Тем более, в первый и последний раз в своей жизни, поскольку нередко – как и в рассматриваемом случае – террорист знает, допускает, что и сам умрет, и даже подчас сознательно провоцирует собственную смерть. Не так это все просто. Но дело здесь вовсе не в каких-то, как кто-то подумал, психологических аспектах. Эти аспекты меня как аналитика в принципе не очень интересуют: это поле деятельности соответствующих специалистов от психологии (и психиатрии) – разбираться в душе террориста. Меня же – я уже в третий раз вынужден прибегнуть к этому обороту – интересует совсем другое. «Так что же, наконец?» - воскликнет читатель, измученный моими попытками «закрутить интригу».
Конечно, я никого специально заинтриговывать не предполагаю. Просто в своем (нашем!) рассуждении я иду от чего-то более внешнего, более-менее очевидного, лежащего на поверхности, к менее очевидным и не столь банальным вещам. В данном случае небанальная вещь состоит в следующем.
Даже у человека, ставшего в итоге террористом – таким, как тот же Абдуллах Анзоров –жизнь не представляет собою простой и ясной, прямой, как нарисованная на бумаге линия, дороги, ведущей «из пункта А в пункт Б» (последний это и есть собственно сам теракт, его фактическое совершение человеком). Даже если это фанатик (отмороженный, как порой говорят), он не вдруг стал фанатиком. У каждого человека, который существует не в вакууме, а все-таки находится в обществе, является, тем или иным образом, частью этого общества, разных его частей, есть масса самых разных связей и отношений, связывающих его с социумом, а социум – с ним. Мы все тем или иным образом включены в какие-то социальные группы, в какие-то социальные связи, будь то семейные, а также между соучениками, коллегами по работе, по увлечениям и прочее, и прочее, и прочее.
Вот эта включенность каждого человека – даже прикованного к постели или инвалидному креслу – во множество самых разных, разноликих социальных связей и отношений, разновеликих и разнозначимых – это нормальность, норма. Мы так живем, каждый из нас, и даже – до поры до времени – те, кто в итоге пришел к совершению теракта. Мы смотрим какие-то телепередачи (или не смотрим), читаем какие-то газеты, журналы, книги (или не читаем), участвуем в каких-то семейных, корпоративных, клубных и т.п и т.п. мероприятиях (или не участвуем) – мы так существуем внутри социума так существует множество так называемых обычных нормальных индивидов. Может ли террорист принадлежать к таким – нормальным – индивидам? По-видимому, да, по крайней мере, до поры до времени. Ведь не с Луны же он вдруг свалился.
Вот здесь и возникает небанальный, на мой взгляд, вопрос: на какой же, образно говоря, развилке наш «нормальный индивид», включенный во множество различных социальных связей и отношений (малых и больших), свернул на дорогу, которая кардинально изменяла, переменила его нормальность? Ведь согласитесь: совершить сознательный теракт, в т. ч. принять и неизбежность в нем собственной смерти – это не просто антиобщественный проступок, не банальное асоциальное поведение, какое порой случается. Это нечто другое, совсем другого порядка вещь – это иная, другая нормальность, принятая индивидом лично, которая отрицает, опровергает и опрокидывает «первую нормальность», характерную для нас с вами (которую мы, как правило, и не замечаем, просто живем в ней и все).
Мне могут возразить: мол, не все и не всегда так сложно, как я тут нарисовал перед вами. Мол, бывает так, что человек – особенно молодой – просто не отдает себе отчет, на какой путь он встал, а потом бывает уже поздно повернуть назад, сойти с этого пути. Ведь это не трамвай, здесь остановки могут быть не предусмотрены. Напротив – это своя система социальных связей и отношений, она также держит, удерживает человека от того, чтобы из нее выйти, преодолеть ее связи, как и первая, связанная с «первой нормальностью».
Так чем же эта система связей и отношений, потенциально чреватая совершением индивидом теракта, отличается от нашей привычной? Таких характеристических отличий, особенностей, своего рода родовых черт несколько. Перехожу к ним.
Прежде всего, мне хочется назвать такую: намеренно узкий круг, куда допускаются не все, а только избранные, только те, кто готов так или иначе, тем или ирным образом разорвать свои связи с «первой реальностью», как минимум пересмотреть их и произвести их «апгрейд». Не может быть сосуществования в одной голове двух нормальностей одновременно, которые находятся между собой в антагонизме, когда одна из них отрицает и ниспровергает другую. Поэтому одна нормальность неизбежно должна превратиться в глазах индивида в анти-нормальность, в противоположность нормальности – в то, чего быть не должно, что должно исчезнуть. В т. ч. – внимание! – это касается людей, продолжающих жить в анти-нормальности (в глазах индивида, перешедшего на рельсы другой, иной нормальности).
Речь не обязательно должна идти о физическом уничтожении каждого представителя «анти-нормальности», но в том числе. Если люди упорствуют в своем желании оставаться в «анти-нормальности», если они погрязли в ней, цепляются за нее или упорствуют в своем неправом «праве» жить так, как они живут – то не исключаются любые средства по отношению к ним. Не принимаешь такого подхода, не готов к бескомпромиссной борьбе с «анти-нормальностью» - значит, ты сам заслуживаешь, чтобы к тебе отнестись как к одному из представителей «анти-нормальности». Либо – либо: или ты с одной нормальностью, или с иной, противостоящей первой.
Мне могут задать вопрос: «Ну а, скажем, уголовный мир – это тоже отдельная «нормальность»?» Да, по моему мнению, все, что претендует на «всемирность» – даже в масштабах одной страны или даже в пределах одной отдельной деревни (своей «вотчины»), обладает ключевыми признаками нормальности. Что это за признаки?
Прежде всего, носители определенной нормальности в любых проявлениях, в любых ситуациях ведут себя так, как естественно для данной нормальности, присуще ей, имманентно ей. Конечно, человек или группа могут сознательно или инстинктивно мимикрировать, подавляя в себе отдельные проявления присущей им нормальности. В том числе под влиянием внешнего давления. А также, к примеру, в целях осуществления т.н. включенного наблюдения за носителями иной нормальности. Но для того, чтобы вести себя нормально (в рамках принятой нормальности), нам, как правило, не требуется делать над собой никаких специальных усилий, все происходит, образно говоря, само собой. Впору говорить о наличии, своего рода, запрограммированности на нормальное поведение (опять же, в плане той определенной нормальности, к которой субъект принадлежит).
В этой связи отнюдь не случайным выглядит тот факт, что носители одной и той же нормальности, как правило, вполне уживаются, а не просто сосуществуют, не пересекаясь. Напротив, в пределах одной нормальности взаимодействие, со-трудничество – в общем и целом – вполне нормальное явление, не редкое. Правда, нужно иметь в виду, что само сотрудничество в различных нормальностях понимается несколько по-разному. К примеру, принято считать, что в рамках т.н. православного мира сотрудничество означает в т.ч. помощь. В т.ч. бескорыстную, как «помощь ближнему». При этом ближним считается априори всякий человек, нуждающийся (как кажется) в помощи.
Не в этом ли кроется причина многочисленных обманов мошенниками «легковерных» людей? А они не легковерные от природы, просто в их нормальности, в которой они живут, доверие (а не доверчивость как синоним глупости, слабоумия) – это нормально. Что же, приходится корректировать существующую нормальность, она же не догма «ниспосланная свыше», а в прямом смысле руководство к действию (ну или программа, если угодно).
Но процесс корректировки нормальности – это не то же самое, что откорректировать, к примеру, компьютерную программу. Для корректировки нормальности, прежде всего, стимулы нужны. И первейший из стимулов – это негативный опыт, который получил человек (или группа).
Дело в том, что всякая нормальность – и в этом состоит еще один ее признак из числа ключевых – характеризуется относительной устойчивостью, стабильностью, относительной неизменностью, воспроизводимостью своих базовых черт и их защищенностью от изменения извне. В этом смысле нормальность – это способ жизни, бытия, способ и, одновременно, внутренний код бытования, будь то человека, группы, локальных сообществ или общества в целом. На каждом из этих уровней бытования нормальность особенным образом проявляется – устойчиво, стабильно, неизменно. Отдельно взятым людям, а также их группам, сообществам свойственно сохранять и защищать свои способы бытования, благодаря которым они выживают во внешней среде, воспроизводятся как устойчивые социальные самости, вырабатывают свои формы адаптации к динамичным условиям бытия. И свои устойчивые нормы взаимодействия – с внешней средой, а также между собой, т. е. внутри своих, своего мира.
Поэтому все, о чем сказано выше, обуславливает своего рода барьер, пред-охраняющий отдельно взятые самости (т.е. отдельных людей, их группы, и целые сообщества) от поглощения, ассимиляции и нивелирования со стороны других отдельно взятых самостей (т.е. другими людьми, группами и сообществами).
Человечество одно, а активных, бытующих форм социальности – много, и все они не просто различаются между собой, но и ряд из них перманентно находятся в состоянии конфликта, взаимного противоборства. Причем при этом нужно учесть, что отдельные бытующие формы социальности носят разное, порой принципиально различающееся между собой внешнее обличье.
К примеру, одна определенная социальность выступает в форме религиозной доктрины, играющей роль ядра, базового элемента данной социальности, данного способа бытования, адаптации, развития и т.п.
Ядром другой определенной социальности выступает иная доктрина, определяющая собой иной способ и суть бытования данной социальности – например, доктрина неотъемлемости достоинства личности, ее права на самовыражение, приоритета прав личности над правами других субъектов социального дизайна, в т. ч. государства и его институтов.
В то же время ядром следующей, отличной от двух указанных выше, социальности выступает идея всеобщности каждого человека в отношении некоей высшей, надличностной цели, выступающей в качестве обоснования и оправдания ценности каждой человеческой жизни, ее сбережения.
Ядром следующей, отличной от всех указанных выше, социальности выступает учение о том, что человек в своих лучших проявлениях может быть подобен богу, угоден богу, может подняться до высот божественного духа, оставаясь в то же время земным человеком со всеми его земными делами. Ну и так далее.
Каждой социальности дорого ее собственное обличье, ее собственная, лежащая внутри данной социальности, смыслообразующая идея. И с какой бы стати соответствующему сообществу, да хоть бы и отдельному индивиду, от всего этого богатства – как духовного, так и материального – отказываться?
В этом плане так называемая борьба цивилизаций – например, христианской (западно-христианской) и мусульманской – имеет какой смысл? Сделать всех мусульман христианами или наоборот? А зачем? Кому это нужно? У каждого представителя есть, образно говоря, свой бог в голове, в чем-то схожий, в чем-то отличный от прочих, в чем-то уникальный, самобытный. Ну и ладно, ну и хорошо, и зачем этот порядок принципиально нарушать, тем более огнем и мечом?
Резоны могут быть экономические, политические, а уж на это все можно «натянуть» и иные мотивы для вражды, в т. ч., например, межцивилизационные. Почему? Да потому, что такого рода мотивы – в отличие от более прагматических – лучше понимаются большими массами народа, что поднимает и поддерживает высокий уровень его мобилизации, включенности в возникший конфликт. До экономических или политических мотивов, которые движут реальными сторонами конфликта, являющихся выгодоприобретателями, обычному человеку еще додуматься нужно. А увидеть в другом – ином, не похожем на тебя, инакомыслящем – врага, это особых усилий, как правило, не требует. Все, опять-таки, очевидно, и можно, что называется, пощупать руками.
В этом плане нужно отметить еще одно свойство нормальности, которое заключается в том, что мы подчас не особенно разбираемся в глубинных смыслах собственной нормальности, но редко ошибаемся, когда вопрос стоит так, чтобы отличить от нее другую, иную, иноприродную (и в этом смысле чуждую) нормальность. Иными словами, мы смотрим на других, иных (людей, группы, сообщества) сквозь призму собственной нормальности. Точнее, мы осмысливаем иную нормальность (т.е. придаем ей определенный личностный смысл и значение), пользуясь при этом собственной нормальностью как своего рода «исследовательским инструментом», которым располагаем (он, образно говоря, всегда при нас).
Хочу предостеречь от излишне прямолинейного, вульгарного понимания концепции нормальности в аналитике. Нормальность – это не вещь, не предмет, и даже не какая-то программа, которую человек носит в своей голове. Нормальность – это не синоним исповедания определенной идеологии (в т.ч. религиозной), не синоним вообще каких-либо взглядов. Нормальность в аналитике – это ни в каком смысле не «душа народа» (того или другого), никакой не культурный архетип того или народа (сообщества, группы и т.п.), никакая не социокультурная ориентация и т.п. Нормальность в аналитике – это единственно и только инструмент. Вы удивлены? Давайте разберемся.
Наша система образования сформирована и выстроена так, что в качестве основной своей цели ставит приемку-передачу некоторой суммы знаний-сведений, а также знаний-навыков. Вам – передают (научают, объясняют, натаскивают и т.п.), вы – принимаете. В аналитике вы сами, самостоятельно ищете информацию (знание) – ту, которую признаете за полезную, актуальную, необходимую, доказательную, исключительную применительно к конкретным целям и задачам, которые вы себе поставили. С учетом ваших интересов внутри исследуемой темы; и с учетом массы самых разных других вводных и обстоятельств работы. Вы сами (подчас лично, подчас – опосредованно, в качестве постановщика задач для информпоиска) погружаетесь в поиск и отбор информации, заведомо не зная заранее, какой и сколько информации в итоге насобираете для того, чтобы получить необходимую и достаточную вам совокупность такой-то и такой-то фактуры, отвечающей ряду качественных требований (актуальности, относимости и т.д.).
Ключевым здесь является не сама информация, а то, что вам, как правило, заранее неизвестно: что искать, где искать, зачем искать то или другое и почему вашим задачам отвечает вот та информация и не отвечает вот эта. Ответить на эти вопросы вы должны сами, лично – в процессе поисков. От того, как ловко, умело, продуманно, умно, нестандартно вы умеете выстраивать этот процесс, доводя дело до требуемого результата, зависит уровень вашей информационно-аналитической компетенции. Т. е уровень вашей компетенции как «информационщика» - специалиста по осуществлению поиска отвечающей заданным смыслам информации в глобальном информационном поле.
Если мы говорим про аналитику, то термин «информационщик» вовсе не равнозначен «специалисту в области информационных технологий». Последний может быть прекрасным «технарем», отлично разбираться в устройстве и принципах построения и функционирования компьютерных информационных сетей различного масштаба и уровня сложности, а также лично заниматься поиском информации в этих сетях (в т. ч. глобальных). То есть, в т.ч. лично, как говорится, собственными руками, осуществлять поиск информации. Для аналитика этих действительно высоких и подчас дефицитных умений (компетенций) недостаточно. А что еще необходимо?
Необходима еще такая «малость» как понимать, какая информация вам необходима. Иначе говоря, для организации эффективного процесса поиска информации настоящий аналитик должен еще до всяких действий по поиску (каких-либо сведений, фактов, свидетельств и т.п.), а также в процессе таких действий, создать когнитивную модель, – т.е. проект (образ) того знания, которое он ищет. Получается, что еще никакого знания (информации) у аналитика нет, а он уже знает, что в итоге у него будет?
Действительно, парадоксальная познавательная ситуация. Но для аналитики она – нормальная, т.е. является нормой! Но, как такое возможно – знать то, что познать еще только предстоит? Нет ли здесь логического противоречия?
Противоречие есть. Но только в том случае, при том допущении, что знание понимается нами исключительно узко-специфически – как набор совершенно определенных, практически полностью отображенных (конечных) сведений, конкретных самодостаточных фактов. Не так ли, в основном, учат в школе? Как правило, среднестатистический учитель не рассказывают про математику, а учит, что дважды два – четыре, а пятью восемь – будет сорок. И это не обсуждается. Действительно, что здесь обсуждать? Но математика, как система знания, так не создавалась, она не состоит из примеров. Решение примеров и задач – это всего лишь часть того, что называется образовательными технологиями. Часто они направлены, «заточены» на достижение одной приоритетной цели: дать обучаемому необходимый минимум знаний и навыков, которые – как считается – потребуются ему в практической жизни, создадут основу, фундамент для роста его будущих компетенций. Такой вот усредненный (и усредняющий!) подход. И получаются массы выучившихся, которые, нередко, что такое математика понятия не имеют, но знают (если усвоят и запомнят!) массу сугубо конкретных, частных практических (как считается) моментов.
В аналитике действовать подобным шаблонным образом – смерти подобно. Смерти аналитики. Поэтому, готовясь вступить на путь поиска необходимой информации, аналитик уже создает в своей голове более или менее развернутый, более или менее схематический, более или менее логический образ того, что ему необходимо узнать, проверить, подтвердить или отвергнуть. В чем убедиться (или убедиться в противном, противоположном предполагаемому), что принять во внимание, какие сведения и факты добыть (или добыть их опровержение, если они не подтверждаются фактически).
Почему же действовать именно в русле такого предварительно сформулированного образа аналитику необходимо, а не просто желательно, в чем причина?
Дело в том, что только на первый взгляд может казаться, что вот сейчас начнем собирать информацию по теме, и все станет ясно и понятно само собой, информация сама нам все расскажет, что нам необходимо знать, все разъяснится само. Не расскажет! И не разъяснится. Информация – сведения, факты, свидетельства и пр. – не знает, что нам нужно. Она – предмет неодушевленный, это просто по сути своей – некоторые данные, не меньше и не больше. Иногда нам везет: сразу попадаются настолько очевидные, что называется, говорящие сами за себя данные, что выводы и заключение, образно говоря, сами идут в руки. Но так бывает далеко не всегда. Нередко информации хоть отбавляй, а что все это означает, о чем говорит, к каким выводам нас подводит – да кто же его знает? Хочешь – не хочешь, а приходится всю собранную информацию самостоятельно как-то осмыслить, понять, что все это может означать – не рассчитывая, что данные (сколько бы их ни было) сами все расскажут. Не бывает такого! Рассказать, объяснить происходящее, доказать это все логически – на основе и с учетом имеющихся данных, разумеется – должен сам аналитик.
Именно поэтому аналитик постоянно занимается осмысливанием данных – независимо от того, много их или совсем мало – т. е. строит внятные, логически связные и непротиворечивые картины происходящего (в т.ч. конкурирующие между собой, если данные не позволяют трактовать известную фактуру исключительно однозначно). Вскрывает, конкретизирует и обосновывает связи и отношения между разными элементами этой картины и разными ее слоями, что позволяет сделать всю картину не плоской и одномерной, а объемной, многослойной, насыщенной разными красками и полутонами, не банальной (не черно-белой). Разве сами по себе различные данные – если никто их не объединяет, не выстраивает на их основе нечто цельное, гораздо более цельное и целостное, чем просто совокупность самих данных – разве данные сами по себе способны создавать картины, образы актуальной действительности? Если бы это было так, если бы данные могли сами объяснять происходящее и обосновывать даваемые объяснения, аналитика была бы не нужна, она бы уже умерла сама собой как вид интеллектуальной деятельности, направленный на осмысление реальности. Но этого пока не происходит.
Хочу отметить, что, по моему мнению, хороший роман хорошего, глубокого писателя может рассказать об актуальной действительности полнее, точнее и убедительнее, чем множество «информаций» о происходящем. Но автор – это тот же аналитик, он осмысливает действительность не как отдельные данные о том и о сем, а как целостную картину происходящего: многослойную, имеющую. так сказать, «толщину». Хороший художник, мастер в своем ремесле, кладет на картине не один, а много слоев различными красками, делает сотни мазков различных по форме и направлению, использует кисти разных размеров и назначения. И картина получается живой, одухотворенной, не отличишь от реальности.
А как рисуют дети как начинающие художники? Первые детские опыты в изображении реальности порой выглядят наивно – по мнению нас, взрослых. С высоты нашего, взрослого опыта мы можем сказать, что изображениям, которые делают дети, нередко не достает глубины в осмыслении реальности; создаваемые ими образы могут казаться (нам, взрослым) плоскими, одномерными копиями, выглядеть (по нашему мнению) шаблонно и довольно схематично.
Но в этих наивных, с нашей точки зрения, опытах есть главная ценность – живое, творческое восприятие действительности. Дети мыслят символами, они для них суть отражение подлинной реальности, а не просто «палочки и кружочки», как кажется со стороны. Нам нужно учиться понимать язык самовыражения, используемый ребенком. Язык – это форма, нечто более внешнее, преходящее, а суть – она внутри, ее нужно раскрывать. И здесь попросту невозможно обойтись без творчества (без мук творчества в том числе). Нужна работа с обеих сторон – и того, кто создает (передает), и того, кто понимает (принимает).
Если мы относимся к данным только как к своего рода «статистическим учетным единицам», необходимым для создания одномерной картины (по типу «черное – белое», количество градаций сути не меняет), то становится вполне решаемой задача автоматизировать процесс анализа. Для решения этой задачи создаются соответствующие компьютерные модели, в достаточной мере формализующие анализируемую познавательную ситуацию, а также соответствующие программы формализации поступающих данных. Разрабатываются определенные логические правила манипулирования с этими формализованными данными. Это очень непростые задачи, но, по крайней мере, для определенных частных случаев того же, например, экономического анализа, это вполне можно сделать. И в ряде случаев для определенных задач это делается – с тем или иным успехом. Главное – настроить систему (произвести, как говорят специалисты, ее калибровку). Делаются попытки научить искусственный интеллект даже таким, в высшей степени творческим, видам деятельности, как сочинительство – музыки, литературных произведений и т.п.
Так чего же нам ждать? Того, что искусственный интеллект заменит аналитика, работающего своей головой? Поговорим об этом в следующий раз. До встречи.
Игорь Рабинович, политический аналитик, соорганизатор «Школы аналитика» сайта «Политическое образование»