Писательский роман с газетой

Прозаик, поэт, драматург, киносценарист, публицист – наверное, это далеко не все творческие, литературные ипостаси Людмилы Рублевской, главная и ответственная профессия которой – журналист. Людмила Ивановна служила в газетном цеху как сотрудник ежедневной литературно-художественного издания «Лггаратура i мастацтва» («Литература и искусство»), обозреватель главной общественно-политической газеты республики – «СБ. Беларусь сегодня», а сейчас она – редактор отдела культуры ежедневной правительственной и парламентской «Звязды». Служение журналистике не помешало ей за последние три десятилетия выпустить в свет несколько десятков книг. Многие из них изданы в Москве и в разных странах постсоветского пространства...

– Людмила, вы немало лет плодотворно трудитесь в литературе. И при этом не оставляете журналистику, газетную работу. Наверное, сложно всё совмещать?

– Счастлив писатель, который может позволить себе заниматься только писанием книг. Счастлив, но редок. Я в число такого редкого вида не вхожу, впрочем, обижаться на судьбу по этому поводу не собираюсь. Я, конечно, разделяю то, чем занимаюсь в разных своих ипостасях: днём – журналист и редактор, ночью – писатель-поэт. Этакий оборотень, у которого меняется даже способ мышления и качество вербального потока. Но если расценивать всё, что с тобой происходит, как материал для литературы – журналистика оказывается почвой весьма продуктивной. В конце концов, Хемингуэй и Довлатов оттачивали писательское мастерство газетной работой. А для меня это ещё и возможность встреч с интересными людьми, возможность отслеживать литературный процесс и даже вмешиваться в него в качестве литературного обозревателя, критика, модератора дискуссий. Уникальная возможность архивных, исторических поисков, которые потом в виде эссе собираются в книги. Факты для газетных тем потом, на поле моей литературной ипостаси, рождают сюжеты и персонажей. Не говоря о всяких журналистских приключениях, которые повторяют мои герои (рецепт Довлатова). Например, роман «Подземелья Ромула», действие в котором происходит в 1930-х и в современности, возник на основе моих статей о репрессиях 1930-х годов среди белорусской творческой интеллигенции, а цикл романов «Авантюры Прантиша Вырвича» сопровождался статьями о колоритных исторических персонажах XVIII века.

– Вы начинали как поэт, писали философские или историко-философские эссе, а сейчас всё больше тяготеете к прозе. В каком жанре литературы большая часть вашего писательского призвания?

– Это ж стихия! Как поток воды сам выбирает русло, так мысли, образы, темы, что меня мучают, находят способ наиболее адекватного выражения. Стихотворение, поэма, рассказ, роман... Стихи и проза очень по-разному ко мне приходят, и по разным, так сказать, руслам они текут. Невозможно перестроиться, переключиться мгновенно с одного на другое. Поэзия требует предельной концентрации. Сосредоточения на том, что в тебе вырастает, прорывается. Такие истинные моменты ловятся всё реже, а версификаторство мне противно. «Давить» из себя строки нечестно. Когда много размазывающей внимание рутины и «депрессухи», спасает большая проза – это отдельный, созданный мною мир, куда я могу зайти и захлопнуть за собой дверь. Поскольку отказаться от поэзии я просто не могу – как от сути своей, то играю с собой в игру: мои герои пишут стихи за меня, иногда, кстати, я использую этот карнавал, чтобы постебаться над собой.

А в чём истинное призвание было – время взвесит и отсеет. Вон Ханс Кристиан Андерсен понаписал морализаторских тяжёлых романов, коими гордился, а остался в истории сказками, на которые серьёзно не смотрел. Может, из всего, что понаписала я, запомнят одну смешную сказочку, а может, и вовсе ничего.

– Цикл ваших романов о Прантише Вырвиче и его приключениях в XVIII веке, другие произведения позволяют характеризовать вас как исторического прозаика. К этой творческой стезе вас подвигнул своей прозой Владимир Короткевич?

– Он привёл в белорусскую литературу целое поколение, не только меня. Лично встретиться не случилось – может, и к лучшему, избежала опасности разочарования «земной ипостасью». Но именно Короткевич подарил тот образ исторической Беларуси, романтический миф, который меня захватил. Творчество Короткевича для меня остаётся камертоном, с которым сверяешь себя – не в смысле подражания, а в смысле внутреннего горения.

– Чего вам как читателю не хватает в белорусской литературе и в современной литературе вообще?

– В моём романе «Авантюры Прантиша Вырвича из банды Чёрного Доктора» есть сцена: жители местечка собрались на площади в ожидании магнатского свадебного кортежа. Топчутся, толкаются, вытягивая в нетерпении шеи то в одну сторону, то в другую, словно гусиная стая в ожидании кормёжки. Без обид, но это сильно напоминает мне окололитераторскую многомудрую тусовку, которая высматривает модную книгу – автора, чтобы успеть выкрикнуть «Виват!» и получить плюс к карме. В этой системе художественная ценность – понятие вторичное, как бы прилагающееся, но не обязательное. Разумеется, это влияет на авторов. Пытаются соответствовать, быть актуальными, пишут под премии и критиков... Мало тех, кому удаётся быть собой и не участвовать в крысиных гонках, ведь раз – и осознаёшь себя в толкающейся толпе. Помню, когда писала роман «Башмак Мнемозины», постебалась – в «Фейсбуке» задала вопрос: убивать или нет главного героя? Ну и устроили дискуссию, как в Колизее! От «убить, и особенно жестоко» и «убить, но пусть мизинчик шевельнётся» до «возмутительно, как же автор пишет, не зная, что будет с его героем!» А затем эту полемику я вставила в многослойный текст романа, написанного, кстати, в форме фанфиков, где после каждой главы помещены издевательские комменты в адрес автора.

Участники процитированной дискуссии, попав в книгу, промолчали о сем факте.

– Какую книгу из современной белорусской литературы вы посоветовали бы непременно прочитать российскому читателю?

– «Колосья под серпом твоим» Владимира Короткевича. Романтическая, загадочная, захватывающая эпопея, которая откроет для вас непривычный образ белоруса. Именно эта книга, написанная ещё в шестидесятых годах минувшего века, пару лет назад стала самой продаваемой в нашей республике.

– А что вы читаете из русской прозы? Что становится толчком к тому, чтобы что-то выбрать, прочитать? В интернете узнаёте о новинках или следите за свежими номерами толстых журналов?

– Поскольку много лет работала литературным обозревателем, и сегодня продолжаю вести свою колонку с рецензиями в газете «Звязда», стараюсь следить и за российским литературным процессом. Насколько это получается, конечно. Что-то подсказывают критические статьи на литературных порталах, лонг и шорт-листы литературных премий – здесь я поворачиваю голову вслед за всеми. В топы и рейтинги продаж стараюсь даже не вникать, это запросы книжного рынка. Понимаю, что русская литература настолько велика, что могу ухватить что-то только точечно и огромное количество замечательных книг до меня просто не дойдёт за раскрученными брендами, далеко не все из которых оправдывают шумиху. Но бывают приятные открытия, например, когда я писала в своей колонке о книге Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», «Письмовнике» Михаила Шишкина, книге Алексея Иванова «Географ глобус пропил» и особенно о его же, но менее нашумевшем «Комьюнити», предсказавшем нашу жизнь в Сети. Запомнился жёсткий стёб «Библиотекаря» Михаила Елизарова и пронзительный «Матисс» Александра Иличевского, испытание для ханжества – «Современный патерик» Майи Кучерской. Поскольку описываются события в белорусском городке, написала о «Даниэле Штайне, переводчике» Людмилы Улицкой. Читаю Дину Рубину, переиздания Сергея Довлатова.

– Как вы относитесь к тому, что пишет о вашем творчестве критика? И достаточно ли она пишет?

– О ком-то пишу я, кто-то пишет обо мне. Отношусь спокойно и с юмором. Не могу сказать, что меня нельзя задеть. Но зацепит – и отпустит. Пытаюсь быть чуть в стороне, как учили старые художники – сделать шаг от полотна, чтобы видеть картину целиком. Кстати, я иногда говорю молодым: если твоя книга никого не разозлит, ты напрасно её написал. Вообще, интересно вычитывать о себе всякие неожиданности: о, оказывается, я вот этот смысл закладывала!

– Людмила, ваши книги выходят и в России, отдельные произведения переведены не только на русский, но и на другие языки. Писателю важно, чтобы его знали в других, не родных для него языковых пространствах?

– Это по-хорошему волнует. Слишком много дорогого для себя вкладываю в то, что пишу, чтобы изображать равнодушие, когда появляются новые читатели, когда я вижу свою книгу, например, в руках российского книжного видеоблогера из города, в котором вряд ли удастся побывать. Я ведь и хочу, чтобы из моих книг узнавали о белорусской истории, белорусском менталитете, хочу, чтобы рушились стереотипы о белорусах. Чтобы узнавали о Беларуси рыцарской, шляхетской, инсургентской, о народе, который уцелел на перекрестье дорог Европы, пережил европейские Средневековье и эпоху Возрождения, рождал гениев, многие из которых сегодня не ассоциируются с Беларусью. Мне доводилось слышать от скептиков – да кому будут интересны твои книги за пределами страны, если ты так сосредоточена на белорусской истории, это ж только «для своих», да и перевести тебя сложно. Но я хочу именно белорусоцентричностью в сочетании с общечеловеческим, гуманистическим быть интересной читателю, не знакомому с нашей культурой и историей.