30 лет назад. Двадцать первое, последний день
Мои убеждения довольно сильно отличались от его, я считал себя левым, но ему надо было с кем-то посоветоваться. А может быть, он звонил всем своим знакомым подряд и спрашивал, что они думают о происходящем, вот позвонил и мне. Так или иначе, именно от него я узнал о происходящем. Он взволнованно спросил:
— Ты слышал? Горбачёв отстранен от власти. Правит вице-президент Яналов.
Да, именно так он и сказал: Яналов, а не Янаев. Притом, что он вовсе не был равнодушен к политике, совсем наоборот. Но настолько этот деятель (вице-президент СССР!) был сер и бесцветен, настолько невыразителен, что его фамилия мало у кого была в тот момент на слуху. Даже у тех, кто интересовался политикой. (Как шутят американцы: «Жили два брата. Один отправился за море, другой был избран вице-президентом, и с тех пор об обоих никто ничего не слышал...» — это в точности про Янаева). Запомнилось только, что когда его избирали вице-президентом, он сослался на мнение о себе... своей жены. И произвёл настолько невыигрышное мнение на народных депутатов СССР, что они его с первого захода не избрали. Тогда, помнится, вышел на трибуну съезда писатель, инженер человеческих душ Чингиз Айтматов, стал канючить, упрашивать и уламывать. Говорить, что Михаил Сергеевич ведь хочет видеть вице-президентом определённого человека... ну, как же так. И уломал...
Позднее стало ясно, что Горбачёву на посту вице-президента требовался человек абсолютно безвольный, безропотный, идеально послушный и управляемый. Человек без собственного я. Который сможет в решающий момент именно по полному безволию направить государственный корабль в пропасть. Что и было сделано...
Но вернусь к тому утреннему разговору 19 августа. На заданный вопрос я ответил:
— Это просто Горбачёв освобождается от своего партийного окружения. Через пару дней все они будут за решёткой или на том свете, а Горбачёв — снова у власти.
Не хочу изображать себя всезнающим пророком... Да и слишком я был молод (22 года), чтобы всё так блестяще анализировать. Просто среди моих тогдашних знакомых — считавших себя народниками и марксистами — накануне августовских событий обсуждался сценарий, что Горбачёв с помощью спектакля «переворот» проделает то, что он и проделал. Я в этот сценарий, откровенно говоря, не верил до самого последнего момента. Даже поспорил с одним своим приятелем на шоколадку, что никакого такого «переворота» в июле не случится (а он его ожидал на июльском пленуме ЦК КПСС 1991 года, последнем в истории пленуме ЦК КПСС). И выиграл у него... Хотя по сути, конечно, он был прав, а я — заблуждался. Так что пророком я не был, но когда услышал в то утро фразу насчёт «правящего Яналова», мне мгновенно стало ясно, что предсказанный сценарий осуществляется.
Потом я включил телевизор — знаменитую пресс-конференцию ГКЧП, и с изумлением рассматривал лица участников «советского руководства». До сих пор помню сильное чувство, оставшееся от этой пресс-конференции: я с изумлением глядел на этих людей — вроде бы живые, двигаются и что-то говорят, отвечают на вопросы журналистов, улыбаются, а на самом деле — уже все мертвецы, смертники, живые трупы. Я не сомневался, что все они доживают последние часы на свободе, а некоторые — и вообще на этом свете. Но тут я немного ошибся, я полагал, что по итогам разгрома «заговора» почти никого из них не оставят в живых, чтобы спрятать концы в воду. А в действительности из них погиб один только Пуго (потом ещё маршал Ахромеев и управделами ЦК Кручина).
Разумеется, запомнились трясущиеся руки Янаева (о которых потом сказали, что «переворот не делают дрожащими руками»), носовой платок, которым он утирал свой нос. Жалкие и неуверенные ответы на откровенно издевательские вопросы журналистов. Вот уж поистине танец умирающих лебедей!
Тут надо заметить, что в то время такие слова, как «контрреволюция» или «классовая борьба» давно вышли из моды. То есть они в тот момент считались уделом не «Кузьмичей» (Егора Кузьмича Лигачёва и Ивана Кузьмича Полозкова), и даже не Нины Андреевой, а скорее каких-то допотопных динозавров вроде генерала Макашова. Считалось, что «современные левые» должны выражаться иначе, говорить на ином языке. И словом «контрреволюция» происходящее никто не называл. Хотя это была именно она... Конфуций в древности говорил, что он начал бы с «исправления имён», а любая реакция всегда начинает, наоборот, с запутывания имён. И в итоге такого тщательного и многолетнего запутывания и наведения тумана люди уже стесняются назвать контрреволюцию своим именем. Стесняются сказать, что могут быть какие-то классовые интересы. Хотя буржуазия, а она уже действовала открыто, с поднятым забралом, нисколько в тот момент своих классовых интересов не стеснялась.
Из воспоминаний одного из руководителей Российской товарно-сырьевой биржи (РТСБ) Константина Борового: «В 12 часов [19 августа] начинались торги на бирже. Через несколько минут после их начала я предложил нескольким тысячам брокеров принять заявление, что это государственный переворот, что мы не признаём новую власть, отказываемся от сотрудничества с ней и прекращаем работу. В полной тишине это заявление приняли единогласно все брокеры. Мы договорились собраться на следующий день в зале и решить, как действовать дальше. «Они нас задушат, — сказал один из членов Биржевого совета, — а мы ничего этим не добьёмся». «Как я их ненавижу», — сказал другой член Биржевого совета, проведший несколько лет в лагере за антисоветскую деятельность... Входили люди, задавая один и тот же вопрос: «Ну что, конец? Начинаем строить социализм?» И все включались в методичную и спокойную работу».
Разве не потрясающая фраза, которую произносили «все»: «Ну что, конец? Начинаем строить социализм?». И это в те дни, когда многие, считавшие себя «левыми», стеснялись напрямую заявить, что они, наоборот, защищают социализм. А вот буржуа отлично понимали, с чем они борются, и без сантиментов называли это своим собственным именем! Кстати, к этому моменту, осени 1991-го, на РТСБ было более чем 2000 брокеров, представлявших более 400 брокерских фирм. И вот на деньги биржевиков была закуплена ткань и сшито знамя. Боровой: «Длина знамени была 120 метров, а ширина — пять метров. Знамя выползало из биржи в полной тишине. Было по-настоящему страшно».
«Страшно». Буржуям было страшно. Они боялись, например, министра внутренних дел СССР Пуго — популярный лозунг-граффити тех дней: «Вобьём снаряд мы в тушку Пуго!». Боялись министра обороны СССР маршала Язова, это, насколько я помню, был заголовок-шапка из «Независимой газеты»: «Кошмар! На улице Язов». Но это не тот страх, о котором в 1933 году предупреждал Лев Троцкий: «Падение советской власти, в конце концов, оказалось бы только историческим эпизодом. Но это был бы один из самых страшных эпизодов мировой истории». Такого «страшного» не чувствовал почти никто.
Боровой (выделение моё): «Когда значительная часть флага выплыла на площадь, толпа у «Детского мира» перестала торговать и сгрудилась у парапета. До них метров сто. Когда мы не кричали, то тишина стояла такая, что один из брокеров спокойным голосом начал им говорить, чтобы они присоединились к нам. На лицах людей было удивление и восторг... Трудно оценить точно, но, кажется, мы привели с собой к Белому дому тысяч 50—70... «Банки, биржи, весь бизнес отказывается сотрудничать и поддерживать путчистов, — кричал я в микрофон. — Мы не признаём этих бандитов. Смерть хунте».
Вот такова была, выражаясь кондовым марксистским языком, классовая подоплёка событий августа 1991 года... Что тут добавить...
1991 год, 19 августа. Люди стоят в ларёк за «Пепси-колой», а рядом — танки ГКЧП. Москва
Но вернусь к своим личным впечатлениям. В то время я работал редактором в редакции одного независимого информагентства. В дни ГКЧП мы ожидали, что нас тоже закроют, как закрыли большинство газет. Может быть, к нам и вовсе явятся с обыском или арестами? Пришедшие на работу 19 августа были в приподнятом настроении, видимо, чувствуя себя почти что героями. Но про нас, видимо, забыли: как тот неуловимый Джо, мы оказались никому не нужны...
В ту ночь, когда на улицах Москвы пролилась кровь, я тоже дежурил в этой редакции (она работала круглосуточно). В это время погибли, напомню, три человека из числа защитников баррикад: Комарь, Кричевский и Усов. А мне снова пришлось поневоле выступить в роли «пророка».
Вечером другой редактор, дежуривший вместе со мной, парень примерно моего тогдашнего возраста — 20 с чем-то лет, сказал мне полувопросительно: «Но ведь жертв всё-таки не будет?». «Нет, будут, — возразил я. — Непременно будут жертвы, должны быть, иначе какой же это переворот? Чтобы переворот выглядел настоящим, обязательно должны быть жертвы».
И вот через пару часов наши корреспонденты по телефонам взволнованно сообщили, что жертвы уже есть. Мой коллега воскликнул сокрушённо: «Ну, теперь кровь польётся рекой!». «Ничего подобного, — ответил я. — Больше никаких жертв не будет. Теперь всё быстро закончится». Как известно, так оно и вышло...
Ещё из тех дней запомнил неприятное ощущение пошлости, оставшееся от «победы» восстания. По телевидению одна за другой пошли необыкновенно плоские и вульгарные передачи на эту тему. По-всякому издевались над словом «путч». «У путчистов «вспутчило» живот!». Оглушительный смех за кадром. И другие шутки такого же уровня — ещё на протяжении получаса. Какой-то апофеоз глупости...
Хотя были и действительно забавные моменты. Политика в тот момент захлестнула всё — даже детскую передачу «Спокойной ночи, малыши!». Куклы Филя и Степашка, знакомые детям нескольких поколений собачка и заяц, тоже обсуждали путч. И Филя говорил, что Степашку теперь могут «отправить на пенсию как деятеля застойного периода — по состоянию здоровья»...
Вот, собственно, и все основные впечатления тех дней... Но главным чувством для меня в те дни было острое ощущение досады: ведь я отрицательно относился и к Ельцину, и к Горбачёву, и ко всему разыгранному спектаклю с «арестом» и последующим «освобождением» Горбачёва. Эта постановка мне казалась невыносимо фальшивой. Но... события катились по предопределённой заранее колее, как бильярдный шар в лузу, было абсолютно ясно, куда они катятся, а повлиять на этот заранее предопределённый процесс никакой возможности не было! Хотя, поскольку 19 августа я сидел в редакции работающего информагентства, у меня в какой-то момент возникло искушение: а не накатать ли комментарий, в котором предсказать всё дальнейшее, включая скорое триумфальное возвращение Горбачёва? Но потом остановила мысль: а на что это повлияет и что изменит?.. Когда лавина уже тронулась с горы, её невозможно остановить или повернуть её ход таким малым камешком. И я не стал в тот момент ничего писать. Хотя, может быть, и зря...
1991 год, август. Активист движения «Память» Янис Бремзис, он же Ваня Мышкин, жжёт советский флаг
