Фотокорреспондент «Огонька» Юрий Феклистов рассказал о событиях в Москве в августе 1991 года
Юрий Феклистов, самый молодой фотокорреспондент легендарного «Огонька», в августе 1991 года стал очевидцем судьбоносных для страны событий. Спустя тридцать лет мы поговорили с ним о ГКЧП: о том, как Ельцин спас Горбачёва, и главное – как неуважение к правам человека развалило СССР.
– С путча 1991 года, события которого вами задокументированы, прошло тридцать лет. Расскажите, где они вас застали? Было ли предчувствие, что в стране что-то назревает?
– Август 1991 года начинался относительно мирно и спокойно. Напряжения я не чувствовал: никто тогда и подумать не мог, что мы проснёмся – и объявят антиконституционный переворот. Конечно, были какие-то тревожные публикации, Кабаков написал книгу «Невозвращенец», которая стала бестселлером. Но всё это походило на слухи, никто всерьёз представить не мог военного переворота.
В августе мы с моей молодой женой поехали в командировку в город Кузнецк Пензенской области. Нас туда позвал друг – режиссёр театра-студии «Бум» Александр Калашников: он хотел, чтобы я снимал его новый спектакль «Ол райт, ковбои!». 18 августа прошла его презентация, а на следующий день мы должны были поехать по деревням его показывать. Вдруг в 6 утра 19 августа звонок, мы спим ещё. Слышу в трубке Сашин голос испуганный: «Юра, просыпайся, в стране путч, Горбачёва убили!» Я включаю телевизор, там сначала идёт «Лебединое озеро», а потом всё обрывается, и диктор говорит, что в связи с невозможностью Горбачёва управлять страной власть переходит к комитету по чрезвычайному положению. Закрываются все независимые демократические СМИ. Мы решили вернуться в Москву.
– Было страшно?
– Слово «путч» у меня с детства ассоциировалось с Чили: убийство Альенде, военный переворот, массовые расстрелы – я боялся, что у нас так же будет. Мы поехали на вокзал и уговорили проводницу посадить нас в первый проходящий поезд. В вагоне люди слушали радио и обсуждали происходящее. Я запомнил, как бабки между собой переговаривались: «Ну что, меченый проправил шесть лет, пусть теперь другие поправят».
В Москву приехали утром 20 августа, и я сразу отправился в «Огонёк», чтобы забрать домой негативы на всякий случай. Потом «Эхо Москвы» объявило, что надо идти к Белому дому: я взял камеру и пошёл. Следующие три дня снимал без остановки.
– Какая обстановка сложилась у Белого дома?
– 20 августа там собралось много народу: люди строили баррикады, несли какие-то шпалы, металлолом, люки от колодцев. Прицеп грузовика перевернули и написали краской «Народ непобедим». На площади постоянно собирался какой-то митинг: люди поняли, что произошло что-то неординарное, неподобающее, и вышли на защиту своей страны.
Надо сказать, в первое время все испугались, так как в ГКЧП вошли силовики: министр обороны, министр внутренних дел, председатель КГБ. Шли слухи, что вот-вот спецназ КГБ «Альфа» начнёт штурмовать здание. Это потом уже в книгах прочитали, что штурм отменили из опасений большого количества жертв.
Кстати, оружия у людей тогда не было. Точнее, оно было только у охранников Ельцина. Борис Николаевич несколько раз в день выходил на балкон и докладывал о том, что происходит. «Мы решили лететь за Горбачёвым», – сообщил он собравшимся.
– Вы полетели за Горбачёвым?
– Нет. Полетела Татьяна Макеева, фотокорреспондент «Рейтер», она единственная сняла кадры из Фороса.
– В ночь с 21 на 22 августа все в Москве ждали Горбачёва: думали, что он выступит перед людьми, которые его защитили, скажет спасибо, что ли. Не дождались.
– Я бродил по Белому дому, мне надо было где-то переждать ночь. Набрёл на радиоузел, захожу, а там – перед микрофоном Саша Политковский, а рядом – Ростропович. Мстислав Леопольдович сидит, а рядом, прислонившись к его плечу, спит какой-то парень с автоматом на коленях. Ростропович взял автомат, начал его крутить в руках, и я решил сделать снимок. Он удался. Так Юра Иванов – мы потом познакомились – проснулся знаменитым. То фото напечатали на целую полосу «Огонька».
– Почему у него был автомат?
– Юра был юристом в Белом доме и даже стрелять не умел. Но Коржаков – начальник охраны у Ельцина – дал ему оружие и велел охранять Ростроповича: «Если будет какая-то заваруха, ты просто автомат вверх подними и кричи: «Здесь Ростропович, не стреляйте!» Такая была у Юры задача, а он всё проспал. Но проснулся знаменитым.
– Как вы относитесь к тому, что именно эту фотографию – «Ростропович с автоматом» чаще всего вспоминают, когда говорят о вашем творчестве?
– Сначала я обижался немного – как будто больше я ничего не снимал. А теперь спокойно отношусь, мне даже приятно. Ведь все известные московские фотографы снимали путч, но чьи фотографии вы сейчас вспомните? А этот снимок стал моей визитной карточкой и символом августовского путча, поэтому вошёл в историю.
Однажды меня попросили сфотографировать Гурченко, я захожу к ней в гримёрку, меня представляют – мол, Юрий Феклистов, сделал в 1991-м фотографию с Ростроповичем. А она, перебивая: «Я сейчас перед вами на колени встану! Я ваше фото вырезала и повесила у себя в квартире».
– В 1991-м у вас появилось понимание того, что наступил поворотный для страны момент? Может, ещё в юности предчувствовали, что всё развалится?
– Нет, конечно, всё было стабильно. В юности колбаса «Любительская» стоила два двадцать, а эскимо на палочке – одиннадцать копеек. Человек денежку откладывал и покупал себе, например, цветной телевизор «Рубин» за 650 рублей.
Перещёлкнуло всё в 1991 году – наверное, путч показал, что к старому возврата нет. Тем не менее, когда я снимал августовские события, не было этого пафосного ощущения, что на твоих глазах творится история. Я просто делал свою работу, не осознавая, что будет дальше. Хоронили ребят – Дмитрия Комаря, Владимира Усова, Илью Кричевского – я был на Ваганьковском кладбище, работал.
Но потом, когда в записи посмотрел репортаж, у меня полились слёзы. Я понял, что мы сломали всё. Что было до августа 1991 года – закончилось, а сейчас мы будем строить новую страну.
– Как показал себя Ельцин в этих событиях?
– С одной стороны, он был локомотивом, героем тех лет, победителем. Горбачёв хотел однажды Ельцина задвинуть – отправил его в опалу, и он вполне мог обидеться. Но в августе 1991-го он не стал считать обиды, а понял, что Горбачёва надо спасать. Показал, что информация ГКЧП – фейк, как сейчас бы сказали. Фактически это он спас Горбачёву жизнь. Но, с другой стороны, после путча Ельцин уехал отдыхать, тогда как на той народной волне можно было горы свернуть. Провести люстрацию, как в Чехии сделали, – отстранить силовиков от власти, сразу архивы открыть, покаяться за массовые репрессии, Ленина похоронить по-людски.
Кто-то написал однажды: когда Ленина похороним, тогда нормально заживём. Может, мы сейчас идём к этому. Но Ельцин тогда мог спокойно это сделать сразу! Но время потеряли, и началось – одни за, другие против… Сказал бы Ельцин 23 августа: всё, хороним Ленина. Было бы символично. Отвезли бы его к маме – на Волковское кладбище, он бы спокойно там лежал, а кто хотел – цветочки бы приносил. Но время было упущено…
– Почему вы считаете, что не нужно было пытаться сохранить СССР?
– СССР был искусственно создан, Ленин в 1922 году собрал воедино республики с разным уровнем экономического развития, поэтому мы «тащили» отстающих за собой. Когда-то этому должен был прийти конец.
Я многое понял, когда впервые попал за железный занавес: в 1989 году на волне перестройки и гласности нас отправили делать материал «Голландия глазами советских журналистов». Там меня больше всего поразило отношение к человеку.
В магазин заходишь ботинки посмотреть, а вам: «Кэн ай хэлп ю?» И улыбаются. У нас вы могли услышать что-то в духе: «Вас много, а я одна! Ждите!» или «Не мешайте мне работать!» Когда я сказал своему переводчику, что хочу сделать репортаж из голландской тюрьмы, он без проблем всё организовал: нас встретил начальник и пять часов проводил экскурсию. Репортаж вышел под названием «Глоток свободы, или Пять часов в голландской тюрьме».
У них там люди изолированы, но прав не лишены. В следственном изоляторе человек может, например, выбрать вегетарианское или мусульманское меню. Я также порцию сфотографировал: ножка утки, ананасы, всё это в тёплой тарелке с крышечкой, чтобы не остыло. Еду подают в комнаты (даже не в камеры, так как там нет решёток как таковых). И туалеты там огорожены – не так, как в Бутырке. Всё по-человечески. А если сотрудник подслушивает чей-то разговор, то в комнате над дверью загорается лампочка. То есть – человека лишают свободы, но не прав.
Когда в России правящая элита научится уважать людей, поймёт, что самое главное – это человек, личность, тогда что-то изменится. У нас пока это поняли только в ресторанном бизнесе. Когда в стране будет такое отношение к человеку, как в ресторане, тогда заживём!
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «АРГУМЕНТЫ НЕДЕЛИ» ГОТОВИТСЯ К ВЫПУСКУ КНИГА ВАЛЕНТИНА СТЕПАНКОВА
«ГКЧП: СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО». ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАКАЗЫ ПО ТЕЛЕФОНУ 8(495) 980-45-60