Прикосновение: писатель Юлиан Семенов глазами писателя Альберта Лиханова

8 октября этого года знаменитому писателю, сценаристу и журналисту Юлиану Семенову исполнилось бы 90 лет. Автор культовых детективов, по которым были сняты любимые всеми фильмы, основатель первого негосударственного СМИ («Совершенно секретно»), отличный интервьюер и преподаватель пушту (!), Семенов сыграл огромную роль и в журналистике, в литературе. И сегодня о нем вспоминает его коллега и друг — писатель Альберт Лиханов.

...Юлиан Семенов сравним с организацией, предприятием, учреждением. С большим заводом, наконец, или крупным конструкторским бюро — вот, пожалуй, самое точное сравнение. Один-единственный человек, и невероятное число придуманных и осуществленных им дел, самых разных по замыслу и исполнению.

В фундаменте, конечно, литература. Но литература Семенова строилась на его невероятно разнообразных знаниях, которые напоминают коренья могучего древа. Тут и корень его востоковедения, может, один из самых выстраданных, а потому, в ответ страданиям, основательных: ведь по пути к этому знанию было исключение из института — за отца, которого он не бросил после его несправедливого ареста, а поддерживал и любил не только как верный сын, но и как человек, верующий в собственные понятия чести; тут и освоение редких умений, которым не перестаю поражаться, — языка пушту, и даже его преподавание — неужели, думаю задним числом, он хотел тут и остаться — в радостях этого восточного яства? Помню, как еще студентом купил в книжном одну из первых его книжек — про шахтеров, как они оказались в заваленной шахте и как, по минутам, приходило к ним освобождение. Повесть небольшая, но в ней впервые в тогдашней литературе применялся репортажный хронометраж, придавая экспрессию и тексту, и авторской идее, и с тех пор я запомнил имя Юлиана.

Жизнь его, человека пробивающего, кроме иного, себе дорогу, не могла не петлять. Но упорство победило, и «Петровка, 38» стала не только одним из самых читабельных сочинений, но и взятой высотой. Начиная с нее, Юлиан не мог опускаться ниже. А новые высоты — даже не литературы, но всеобщего интереса — как-то играючи, легко, Семенов захватил на самом достойном уровне, когда читатель ждет всякой новой вещи, хватается за журналы, а потом стоит в очередях, когда книжные магазины выбрасывают новый роман отдельной книгой.

Признаюсь без удивления: я не помню, когда познакомился с Юлианом. Легко сказать, что был, по моим сегодняшним ощущениям, знаком с ним всегда, — и признать это вовсе не грех, потому что таков Юлик. Он вел себя так, что, подойдя к группе людей на съезде в блистающем дворце или зайдя в редакционную комнату и пожимая руки, автоматически становился знакомым со всеми, и не требовалось никакой церемонии представления, он сразу становился знакомым, точнее, приятелем. Но я предполагаю, что мы познакомились с Юлианом в «Смене», журнале, любимом как авторами, так и читателями. Юлик там печатался немало, при разных редакторах. До нашей встречи «Смена» гордилась первопубликацией «Майора Вихря». Редактором «Смены» в ту пору работал Владилен Иванович Самохин, в комсомоле, которому принадлежал журнал, лидером был Сергей Павлович Павлов, а страной правил Никита Сергеевич Хрущев. Я, ответственный секретарь «Смены», зашел к Самохину, а там был Семенов, мы пожали руки, и я сказал, что читал его повестушку о шахтерах. Он засмеялся, махнул рукой, и жизнь потекла дальше.

Юликино умение выдумывать свою жизнь не могло не удивлять. Через несколько дней после той встречи я увидел, кажется, в «Правде» его текст то ли из Австрии, то ли из Германии, где стояло никогда никого ни к чему не обязывающее «специальный корреспондент», ибо им на одну командировку в 10 дней мог стать любой инициативный и хорошо пишущий литератор.

Но за границу выехать мог только человек, которому та же «Правда» безоговорочно доверяла. И все тогда понимали, что такому автору доверяют и еще кое-где. Среди множества зарубежных вояжей Юлиана были столь вольные по тем временам, что он брал в аренду автомобиль и катил по странам Европы. Проходя там за своего, благо свободно владел немецким...

Некоторое время Юлиан работал даже собкором «Литературки» в Бонне, но я как-то запомнил его восторженные рассказы о том, что он нашел-таки «янтарную комнату», и теперь дело лишь за малыми деталями. Увы, эти детали не обнаружились… Ну а чаще всего дороги пересекались не в «Смене», а в ЦДЛ, но не в ресторане, а на тусовках по литературным делам.

В 1973-м я тяжело заболел, а в феврале 1974-го меня положили в 1-ю Градскую больницу на операцию. Чувствовал я себя дурно, потом выяснилось, что у меня внутреннее кровотечение, а это всегда слабость и усталость. Перед госпитализацией я по какому-то делу зашел в ЦДЛ и в фойе столкнулся с Юлианом. — О, — воскликнул он, — ты как спелое яблочко, желтенький с розовым, хорошо выглядишь! Я даже содрогнулся, но вежливо кивнул, мы о чем-то поболтали, разошлись, а я подошел к зеркалу и глянул на себя: щеки действительно розовые, но лицо-то желтое, обескровленное.

А вскоре уехал в больницу, где перед операцией меня обследовали и объявили моей жене Лиле, что у меня онкология. Может, по этой причине я навсегда запомнил эту мизансценку в ЦДЛ и фразу улыбающегося Юлиана, ничего, конечно, не знавшего. Как, впрочем, и сам я.

Господь меня спас руками Виктора Сергеевича Савельева, «нового Пирогова», как говаривали тогда. Было мне в ту пору 38 лет, и судьба распорядилась оставить меня. Я выкарабкался без последствий и почти 15 лет моя жена «прятала» от меня диагноз, опасаясь, что я могу согнуться душой.

А 18 лет спустя, в 1992 году, я рассказал эту историю Юлиану, стараясь его ободрить, да еще в присутствии его мамы Галины Ивановны, жены Екатерины и дочери Ольги. Было это в Красной Пахре, у него на даче, через два года после того, как он перенес инсульт. Меня пригласили повидаться с ним и пообедать после моих настойчивых просьб, потому что эти 18 лет вылились для нас обоих в огромные труды, у каждого свои, и мы сблизились душевно, потому что ходили одними дорогами и стремились к похожим целям.

Во время того обеда я столкнулся с непростой душевной задачей. Не считаю себя говоруном, но вот ведь беда — Юлиан молчал в силу своего состояния, его родные не очень знали меня, и я понял, что разговаривать и говорить утешительные слова мне придется лишь одному, цепляясь за каждый поворот общего настроения.

Юлиан не мог даже смеяться, но улыбался, и эта улыбка была для моих изощрений спасительной соломинкой. И самым верным словом, которое можно назвать ключевым и которое сближало нас, было сочувствие. Сочувствие к похожим трудам, к неодолимости, понимание этого и исходящая из всего сего нежность к делам, поражениям и победам друг друга. Но отчего до сих пор ушедшие в небытие слова и чувства странным образом сопрягаются во мне — это восклицание Юлиана в фойе ЦДЛ и мой пересказ того давнего моего испытания при нашей последней встрече, и совсем иного рода муки Юлиана после его трагедии? Теперь знаю — я просто хотел утешить и его, и его близких, и ничего иного, как собственное испытание, в голову прийти не могло. А Юлиан улыбался. Будто знал что-то другое, мне пока недоступное. Или улыбался, жалея меня, неблагоразумного утешителя? Эти две сцены как бы окольцовывают то, что было с нами между этими вехами, а это — светлая память...

После операции я восемь месяцев жил в отпуске без содержания. А после возвращения в Москву меня делают главным редактором «Смены», что Юлиан приветствовал бурно — ведь он был классическим автором этого журнала.

Шли годы, грянула перестройка, и в 1987 году, 14 октября, родился Советский детский фонд имени В. И. Ленина, инициатором создания и председателем которого стал я. На каком-то перекрестке возле ЦДЛ Юлиан сообщил мне, что учреждает газету «Совершенно секретно», а вместе с ней издательский дом и международную ассоциацию. Сказал, что установил себе зарплату в 1 рубль, чтобы злые языки пообсохли. Детский фонд тогда тоже получил свою газету — еженедельник «Семья». Розничную цену нашим изданиям утверждали на Секретариате ЦК КПСС. Вел секретариат Лигачев, меня первого подняли вопросом, какой я вижу цену одного номера «Семьи». Я ответил, что речь идет о газете для семьи, о воспитании детей, и не стоит цену на газету задирать — достаточно 15 копеек. Со мной согласились. Юлиан как раз стал задирать цену, пояснял, что само название «Совершенно секретно» стоит того, чтобы за секреты-то и заплатить чуть больше. Его тоже услышали...

Уходили мы из зала радостные. Казалось, нас и дальше будут спрашивать даже о небольших проблемах. Увы...

Но некая эйфория продолжилась. В 1989 году меня избрали народным депутатом и членом Верховного Совета СССР. Фонд привлекал к себе внимание острыми темами и оперативным участием в разнообразных народных бедах.

Может, поэтому я был «приближен» к власти и дважды, при правлении Горбачева, отдыхал вместе с женой в санатории «Южный» неподалеку от Фороса, где была крымская резиденция генсека. Въезд в «Южный» был ограничен, но Юлик приехал к нам, минуя все преграды, и предложил мне принять участие в персональном концерте Ники Турбиной, маленькой девочки, сочинявшей гениальные стихи. Мы вместе восхищались юным дарованием. И я был, ясное дело, открыт для дружбы и помощи, ведь кроме божьего дара, как казалось тогда, несомненного, девочку эту открыл Юлиан Семенов, а его рекомендация сомнений в пользе не вызывала. Фонд назначил ей стипендию, издал книгу... Не стану рассказывать о продолжении отношений с Никой, которую, думается, сломала чрезмерная слава... Отодвинув приоритет Семенова, на первую роль в ее судьбе вышел Евгений Евтушенко, добился для нее «Золотого льва», который, как оказалось со временем, был слеплен из гипса, но красиво раскрашен.

А Ника погибла...

Мы с Юлианом не раз возвращались к ее судьбе и судьбам других вундеркиндов и пришли к такому согласию: если ранний расцвет личности носит бурный, в чем-то генетический характер, дар проявляется громко и ярко, но быстро выдыхается. И человек исчезает...

Главным для него всегда оставался текст, проза, книга, часто переходящая в кинематограф. Я помню, как яростно пахал Юлиан сценарий «Семнадцати мгновений весны». И как здорово все удалось благодаря волевой Татьяне Лиозновой. Ну а как прогремел Тихонов — Штирлиц, и говорить не надо. Но уже спустя долгое время после премьеры генсек Леонид Ильич Брежнев посмотрел Штирлица, пришел в восторг от Тихонова, которым действительно нельзя не восхититься, и тут же подписал указ о присвоении ему Героя Соцтруда. Чем-то помельче наградили Т. Лиознову. Но в списке не оказалось «родителя» и романа, и сценария! Семенова!

Искать истину в таких вот дворцовых подвохах бессмысленно. Я позвонил Юлиану, мы обменялись парой дерзких фраз: но мне-то можно лишь сочувствовать, а каково ему? Правда, Юлику дали Государственную премию РСФСР имени братьев Васильевых. Она стала как бы компенсацией. Но именно что — как бы…

Примерно так же было, когда за роль в «Председателе» Михаил Ульянов получил Ленинскую премию, а вот Юрию Нагибину, классику русской литературы и автору блистательного сценария, показали шиш с маслом. Таких примеров в нашей, так сказать, культуре более чем достаточно. Конечно, и Семенов, и Нагибин были крепкие мужики. Но глупо думать, что они плюнули на эти удары и растерли. Такое не проходит бесследно... Концерт Ники и рассуждения про несправедливость к создателю Штирлица — лишь события крупного масштаба. А между ними лежало еще что-то. Для меня с Лилей это были визиты в Мухолатку, крымское селение, где окопался Юлиан. Несколько раз за два-три года наших отпусков в «Южном» он приезжал за нами, и мы отправлялись в его домик, прилепившийся к желтоватым скалам Крымских гор. Всегда он принимал нас со своей мамой Галиной Ивановной, и это были закадычные посиделки.

Сильное впечатление произвели на меня скалы, к которым мы вышли по лесенкам, ведущим из домика, а еще я был поражен кабинетом Юлика. Перед главной стеной стоял компьютер — громоздкая машина того времени, а под столом лежала огромная коробка. Длинная бумажная лента с перфорациями по бокам тянулась из компьютера, неразделенные листки складывались один на другой, и в коробке оказывалась рукопись! Почти книга. Это меня поразило!

И здесь я хочу поклониться дочерям Юлиана — Оле и Наде. Они не дают забыть людям о своем отце. В Мухолатке закончили новый дом, задуманный еще Юлианом, а в старом устроили чудесный музей, во мне вызывающий внутреннюю дрожь. Кажется, вот сейчас Юлик выйдет из своего кабинета, сойдет по лесенке вниз от подножий Крымских гор… Есть там и фотография, где мы с Юликом и Никой Турбиной. Все было, и все, кажется, ушло.

Уйдем все мы — таковы правила бытия.

Но что останется?

У Юлиана Семенова огромное наследство — это и книги, и фильмы, и дочери, и сын Оли по имени Юлиан, потрясающий пианист. Словом, продолжение следует…

А Юлик стоит, как и его прекрасный памятник в Ялте, состоявшимся, законченным, признанным фактом — не ушедшей, а существующей и грядущей — русской культуры.

* Воспоминания Альберта Лиханова о Юлиане Семенове публикуются впервые, с вынужденными сокращениями.

ДОСЬЕ

Юлиан Семенович Семенов (Ляндрес) (8 октября 1931 года — 15 сентября 1993 года). Учился в Московском институте востоковедения, 29 апреля 1952 года, после ареста отца, был отчислен и исключен из комсомола, потом восстановлен. В 1954 году окончил ближневосточный факультет Московского института востоковедения, преподавал пушту в МГУ.

С 1955 года пробовал себя в журналистике, печатался в различных журналах, работал за рубежом корреспондентом ряда изданий, в том числе «Литературной газеты». Основал издательство «ДЭМ», журнал «Детектив и политика (ДИП)», газету «Совершенно секретно». Заслуженный деятель искусств РСФСР.

БИБЛИОГРАФИЯ

— Майор Вихрь (1967)

— Семнадцать мгновений весны (1969)

— Бриллианты для диктатуры пролетариата (1971)

— Бомба для председателя (1971)

— Экспансия (1984)

— ТАСС уполномочен заявить (1979)

ФИЛЬМОГРАФИЯ

Сценарист:

— Майор Вихрь (1967) 

— Семнадцать мгновений весны (1973) 

— Петровка, 38 (1980)

— ТАСС уполномочен заявить… (1984)

— Противостояние (1985)

Режиссер: 

— Ночь на 14-й параллели (1971)

Актер: 

— Будни и праздники (1961)

— Солярис (1972)