«С судимостью непросто жить»: как люди становятся маргиналами после колоний и есть ли у них надежда

Бывшие заключённые, освобождаясь из мест лишения свободы, часто попадают обратно в криминальную среду, а потом скатываются ещё ниже: на вокзалы или в работные дома. Выбраться оттуда зачастую оказывается практически невозможно. Специальный корреспондент RT Екатерина Винокурова рассказывает несколько историй о том, как люди попадают на самое дно жизни, и о тех, кто помогает им выбраться.

Окраина города Кургана. Долго выясняю, как точно называется микрорайон, куда мне надо доехать: раньше, ещё в советское время, он назывался СМП-290, сейчас — микрорайон Мостостроителей. Ни один водитель такси меня туда везти не хочет: место имеет дурную славу, заказ на обратную дорогу получить почти нереально, а вот столкнуться с пьяной компанией и получить камнем по машине — более чем.

Ближе к сумеркам добираюсь туда. Деревянные остовы сараев, сгоревшие и ещё жилые, с тлеющими рыжими огнями окон. Эти дома не похожи на обычные деревенские: это или длинные одноэтажные бараки с покосившимися стенами, или совсем маленькие — на одну комнату — деревянные строения. Проходы между ними когда-то были, но сейчас заборы упали друг на друга и поросли бурьяном.

Меня встречают приехавшие на жёлтой «копейке» Надежда и её муж Иван. Когда-то Надежда сама жила тут, в одной из покосившихся частей длинного барака, но вышла замуж, родила пятерых детей и давно уехала. Но забыть, бросить это место она не может. Потому что сюда осенью вернётся Игорь. Её брат. Он сейчас сидит в колонии.

«Осторожно, тут, в сенях, сгнило всё», — предупреждение Натальи чуть запаздывает, и я проваливаюсь сквозь сгнившую доску на земляной пол. Иван пытается открыть дверь в комнату, точнее, в то, что было комнатой десятки лет назад, но дверь выпадает на него вместе с косяком.

Мы заходим в комнату. Шаткий диван, десятки заплесневелых бутылок водки, колченогий стол, драное кресло. Они окружены гнилыми досками, которые некогда были стенами. Тут нет привычных нам вещей: полотенец, одежды, постельного белья. Матерчатый половик — последний элемент уюта. Тут Игорь жил с ныне покойной мамой, сюда он вернется в ноябре, когда освободится.

«Вы кто такие?» — за нашими спинами возникает тёмный силуэт. На улице ещё светло, но тут — полумрак. Электричества нет, светим фонариками.

Мы вздрагиваем, но вдруг огромный силуэт в свете фонариков уменьшается и оказывается чисто одетым пожилым мужчиной: «Александр Петрович я. Я сюда первым приехал, в СМП-290, ещё в 1975 году».

46 лет назад сюда приехали комсомольцы строить новые заводы — «Стальмост» и другие. СМП-290 расшифровывается как «Строительно-монтажный поезд — 290». Так возник посёлок Строителей. Комсомольцы жили в деревянных бараках: им обещали, что семейным будут давать отдельные комнаты, а потом всем дадут квартиры в новых микрорайонах Кургана. Тут вышла замуж Наталья — её семья переехала сюда в 1981 году. Наталье и Ивану, тоже работавшему на заводе, как обещали, дали сперва комнату, а потом квартиру. Ещё один брат Натальи в 1990-е занялся бизнесом, он сейчас живёт в другом регионе. Игорь, младший, остался с мамой. В 1990-е раздачу квартир прекратили, посёлок начал ветшать. Игорь сходил в армию, устроился на завод, но потом развёлся с первой женой, нашёл себе новую любовь в этом же посёлке и начал вместе с этой любовью варить «крокодил» (синтетический наркотик).

В первый раз Игорь получил четыре года колонии — за изготовление наркотиков и организацию притона. Вышел на свободу, нашёл новую сожительницу — тоже из детей комсомольцев, строивших посёлок и завод. Работать Игорь уже почти не мог — от «крокодила» давно сгнили исколотые ноги. Устроился кровельщиком. Отопления в посёлке давно нет, и новая сожительница не пережила зиму — умерла от пневмонии.

После смерти женщины Игорь жил один. Гниют ноги, гниют стены. «Снова стали бывать какие-то люди, и одна женщина его всё в гости звала в соседний посёлок, сожительствовать хотела, он отказался, так она ему в карман и сунула это... Ну, снова это», — рассказывает Надежда.

Они с Александром Петровичем вспоминают при мне оставшихся жильцов микрорайона — тех, кто не успел получить квартиры. «Катя вот тут жила... Два года назад ночью пошла к друзьям, утром мать её нашла мёртвой. Сейчас там живут её родители и дочка её глухонемая». «Леша жил в том доме... У него же оба сына отсидели, да, или только один?»

Все судьбы похожи: наркотики, отсидел, вернулся, отсидел. Иногда вариация: свёл счёты с жизнью.

Дочь Александра Петровича живёт в Санкт-Петербурге, работает, с его слов, прокурором. Но он не хочет уезжать к ней или судиться с государством, чтобы его расселили в новый район: «Я тут напьюсь, упаду — и никто меня не забирает. А там полиция сразу заберёт в отделение».

Эти бараки должны были расселить: они давно признаны непригодными и даже опасными для жизни. Но есть две проблемы. Первая — у многих бывших комсомольцев и их детей, которые ехали с горящими глазами помогать строить заводы, нет никаких документов о собственности на бараки.

«Мне тогда в поезде просто сказал начальник: «Выйдешь из поезда, пойдёшь к Романковой, ключи возьмёшь», — говорит Александр Петрович. А потом люди до последнего ждали расселения и относились к этим баракам как к временному жилью, после которого настанет светлое будущее в своих квартирах. И не у всех из них даже есть документы на владение этими гнилыми комнатами.

Вторая проблема — это нехватка жилья для расселения, и не только в Кургане. Сейчас этот микрорайон передан в ведение муниципалитета.

«Муниципалитет планирует расселение бараков в микрорайоне Мостостроителей», — говорят мне в пресс-службе мэрии Кургана.

Летом 2021 года было снесено 11 аварийных домов в этом микрорайоне, и их жителей расселили. Сейчас тут признаны аварийными ещё два дома (один из них — этот барак, где живет Игорь). Но сроки их расселения неясны. Остальные дома были признаны непригодными для проживания в судебном порядке, и люди постепенно получают за них выплаты. Но на суды нужны деньги и знания.

Игорь выйдет на свободу в ноябре. И он вернётся сюда. Надежда понимает, что её родной брат сгниёт вместе с этим бараком, и она хочет предпринять попытку спасти его.

На дне

«Давайте помолимся!» — предлагают женщины в зелёных накидках и косынках, на спинах надпись: «Экипаж «Милосердие».

Нестройная толпа начинает читать «Отче наш». Мы уже в центре города Кургана, где православная служба «Милосердие» ежедневно кормит бездомных возле вокзала, график просто разделили между разными приходами города. На первое — борщ, на второе — горячий рис с мясом, ну и конечно, печенье и сладкий чай.

Многие столуются тут годами. Освободился с зоны близ Кургана — домой ехать стыдно или некуда. Выгнала из квартиры бывшая жена (или муж). Старое жильё сгнило, нового не дали, живут в заброшенном здании — иногда даже семьёй.

Чуть поодаль за кормлением наблюдают муниципальный депутат от «Единой России» Наталья Сёмина и ее соратник Роман. Сёмина много лет назад была первой, кто начал диалог с городскими властями по предоставлению места, где фонды могли бы кормить бездомных. Вела диалог с жителями близлежащих домов, которым не нравится ежедневное беспокойное соседство и сквер, занятый подопечными Натальи и «Милосердия». Объясняла властям, что бездомные — это тоже люди. Сейчас они привезли на вокзал хлеб, а ещё пытаются уговорить одну парочку (они познакомились тут же, на вокзале) уехать вместе с Романом в Волгоградскую область. Там Роман сейчас организует новый реабилитационный центр, и он уговаривает Екатерину — светловолосую даму неопределённого возраста со следами былой красоты — и её кавалера Николая бросить старую жизнь в здании, которое скоро будет снесено, и попробовать начать всё заново, вырваться из этой вокзальной среды. Екатерина и Николай говорят, что им боязно, хотя Николай сам из Волгограда и говорит, что скучает по нему, хотя не был там несколько десятков лет — с тех пор, как в первый раз сел.

«Николай вообще исправляется. Недавно меня один насильничать хотел, так Николай меня защитил», — хвастается Екатерина.

Роман объясняет им ещё раз: жильё будет. Из работы — будут помогать по реабилитационному центру. Ребята, вот ваш шанс. Но Екатерина с кавалером мнутся: они живут сегодняшним днём и, кажется, способность мечтать утратили.

«Катя, а о чём ты мечтаешь?» — не выдерживаю я.

Она молчит.

К нам подходит местный «философ» Олег и говорит, что он мечтает о втором пришествии Сталина, чьей правой рукой он станет.

О новой жизни тут не мечтают. Более того, они знают, что не все переживут эту зиму.

Не жди меня

Бездомные на вокзалах по всей России одинаковы, и их рассказы схожи. Среди них огромный процент бывших зэков. Так и в Кургане, так и в Москве, где кормлением бездомных на вокзалах занимаются разные фонды: «Милосердие», «Ночлежка», «Сорок сороков».

Пустырь прямо за Ярославским вокзалом — это место, которое обычным людям стоит, если они оказались там по прихоти навигатора, проходить не останавливаясь. Грязно-жёлтые стены домов с налипшими многослойными объявлениями: «Работа в Дагестане», «Лечу наркозависимость». Удушливый, плотный запах немытых человеческих тел, гниющих язв, дешёвого алкоголя. Люди тут тоже как бы налипли на узкие бордюры: они сидят и ждут, какая благотворительная организация приедет.

За последний год пандемии к «старожилам» вокзала прибавилось много новеньких. Тех, кому некуда идти.

Полиция пустырь знает — тут многие проходят по ориентировкам. Нередки тут драки, поножовщина, угрозы «скинуть на рельсы». Впрочем, всем так удобнее: полиции — проще искать, волонтёрам — собрать всех в одном месте, гражданам — избегать не всего комплекса трёх вокзалов, а конкретного места.

Я приезжаю на пустырь и здороваюсь с Володей. У него окладистая седая борода, и он выглядит вполне опрятно. Он тут не первый десяток лет и давно приспособился.

Володя начал сидеть ещё при Советском Союзе и, по его словам, отсидел лет 25 или более.

«Но я только плохих людей грабил. Убил вот совсем плохого... Но хороших я не трогал, я — за добро», — тараторит Володя.

Этот пустырь и есть то самое дно, откуда выхода уже почти не бывает. 

Другой подопечный фонда, Саша, говорит, что вообще отсидел ни за что, с криминалом не связан, в церковь ходит. И спрашивает меня, нет ли у меня желания куда-то «толкнуть» золото, «если лишнее есть». Скупку он обеспечит.

У большинства тех, кто выстроился сейчас в очередь у скорой помощи фонда «Доктор Лиза», есть дом. Или когда-то был. Но после отсидки или после ограбления и потери всех денег им стыдно туда возвращаться.

Вот приехала программа «Жди меня».

Из 200 подопечных изъявляют желание поискать своих родных только двое. Третий, Саид, сперва вспоминает, что у него есть сын, которого он не видел 20 лет, но потом требует стереть запись: его сыну такой отец не нужен.

Иногда они говорят о своих родственниках сотрудникам фонда — это нужно на случай смерти, чтобы было кому опознать их тело. Тогда их похоронят не в безымянной могиле.

Часто родственники отказываются тратить время в такой ситуации. Приходится справляться своими силами. Но иногда они приходят на похороны.

По другую сторону скорой помощи фонда «Доктор Лиза» уже вовсю идут плановые перевязки и экстренная помощь. Слабонервных на вокзал не берут: многие подопечные гниют заживо — точно так же, как гниёт сейчас в тюрьме Игорь из бывшего посёлка СМП-290.

Бездомные, особенно бывшие заключённые, всегда радуются, если на вокзал приезжает священник, и сразу выстраиваются в очередь. Батюшки, бывающие на вокзалах, ласково просят подопечных бросить пить и употреблять наркотики. Те плачут и обещают. На следующей неделе они придут на вокзал пьяными.

«Только попробуй мне тут намусори! Убью!» — неожиданно раздаётся крик. Поборник чистоты выхватывает заточку. Волонтёры уговаривают спрятать оружие, иначе приедет полиция и не удастся закончить перевязки.

Впрочем, сегодня на вокзале радость. Витя, отсидевший несколько лет и решивший по дороге домой «посмотреть столицу», да и застрявший тут, соглашается уехать домой. При помощи отряда «Лиза Алерт» волонтёры начинают оперативно искать его брата, чтобы подтвердить данные о прописке из справки об освобождении. Брат — военный, он служит в войсках специального назначения, участвует в зарубежных операциях. Нам везёт: он сейчас в России и отвечает на звонок. Принять обратно родственника он соглашается сразу, но просит помочь с билетом до Воронежа. Живые деньги Вите он пересылать не будет — он это делал уже три раза.

Витю идут провожать сотрудники фонда и его вокзальный друг Антон. У Антона ряд серьезных заболеваний, и мы уговариваем его обратиться за медпомощью. У мужчины есть паспорт, но нет веры людям. Он не верит, что кто-то его будет лечить.

«Да что мне все эти ваши мечты, мечты, «начни нужную жизнь», — Антон срывается на крик и слёзы и вдруг мечтательно улыбается. — Вот мы вчера с парнями нанялись на работу, пошабашили, получили по 800 рублей. Я долги раздал, остались деньги купить пиво и рыбку такую вяленую. И вот стоишь на улице, пьёшь это пиво, закусываешь рыбкой — и хорошо-о-о. И понимаешь, что вот она, мечта — жить мгновением».

«Витя, никогда больше сюда не возвращайся. Тут хороших людей мало, этот пустырь — место лютое, гиблое. Отсюда не выбираются», — перед поездом в один голос инструктируют Витю волонтёр фонда «Доктор Лиза» Люба Стрижова и Антон.

Антон не хочет отправляться ни в один реабилитационный центр. Он считает, что у него нет алкогольной или наркотической зависимости, и не хочет «быть с больными».

Но большинство людей здесь, на дне, боятся таких центров ещё по одной причине.

В рабстве

Новости о людях, которых среди бела дня украли, а потом они годами работали на мутных людей без паспортов и возможности связаться с родными, иногда мелькают в прессе. Кому-то удаётся сбежать, дойти до полиции. Кто-то находит номер горячей линии НКО «Альтернатива», известной как раз тем, что приезжает и вывозит людей от «хозяев». Никакого перечня «организаций-рабовладельцев» или людей, замеченных в вербовке «рабов», не существует. Те, кому удалось сбежать, как правило, даже не пишут заявлений: опасаются столкновений с криминалом, да и просто рады, что выбрались живыми.

И конечно, пустырь за Ярославским вокзалом, куда попадают те же бывшие заключенные, кому некуда идти, является для вербовщиков самым благоприятным для работы местом.

Из интереса я попросила сходить туда со мной друзей-мужчин. В рамках нашего эксперимента они присоединялись к толпе бездомных, ожидавших кормления от благотворительных фондов. И к ним очень быстро подходили вербовщики, даже не особо скрываясь.

Более того, известны даже машины вербовщиков: они часто появляются тут же, на пустыре за Ярославским. довольно непривычные для Москвы номера: Чувашия, Якутия, Кабардино-Балкария. Они предлагают людям поехать в регион на работу, как правило, стройку. Женщинам предлагают подработку на кухне. Те, кто соглашается, просто исчезают.

Есть и вербовщики из краёв поближе. Например, прямо при мне моему другу предлагают уйти в работный дом в Подмосковье. Обещают крышу над головой, бесплатное питание, ежедневный вывоз на работу на стройку, посуточную оплату.

Некоторые работные дома замаскированы под реабилитационные центры. Названия есть в распоряжении редакции, но сейчас по ним проходит работа полиции по сообщениям о незаконном удержании там людей.

Вадиму удалось выбраться из такого «реабилитационного центра» и уехать в родной Волгоград. В Москву он приехал в попытках найти работу.

Всё началось с того, что его избили и ограбили. Деньги и документы забрали нападавшие, а Вадим с разбитой головой остался лежать на пустыре: «Я очнулся, подошли ко мне два мужика, спросили: «Что случилось?» Я говорю: «Вот, ограбили». Они говорят: «Пошли с нами, мы тебе поможем». Привезли меня в этот дом в Подмосковье, дали одежду, дали помыться. Ну а потом пошло... Паспорта у меня не было уже, утром на работу возили. А позвонить и сказать родным, что я жив, не давали. В итоге у мужика одного на стройке взял телефон, позвонил на единственный номер бывшему коллеге, который знал, попросил дочку мою найти... Он её нашёл, та нашла фонд «Доктор Лиза», дальше стали звонить в полицию, нашли стройку эту. И однажды вечером пришёл наш старший, злой очень. Сказал «Ты такой-сякой, тебя ищут, шум подняли». Они отвезли меня на платформу Строитель, там оставили».

С железнодорожной платформы Вадим дошёл до отделения полиции и позвонил в «Лиза Алерт» — организацию, которая ищет пропавших без вести, а ещё тому самому коллеге. Волонтёры «Лиза Алерт» и фонда «Доктор Лиза» забрали его оттуда и купили билет в родной Волгоград. Сейчас у Вадима всё хорошо, он нашёл работу в своём городе.

Витя из Воронежа, решивший «посмотреть столицу» после освобождения, тоже попал в «реабилитационный центр». Всё устроено точно так же, как и в предыдущем случае. Витя надеялся, что его тут вылечат от алкоголизма и наркомании, но понял, что о реабилитации речи не идёт: «Старшие по артели были сами вечно пьяны. Как они могут меня лечить, если они сами пьяные?»

И снова работа на стройке, оплата минимальная, потому что большая часть заработка, по словам старших, идёт в общий котёл, на оплату проживания и питания. Витя задержался там почти до истечения срока действия его справки об освобождении, а потом прямо посреди рабочего дня ушёл куда глаза глядят — то есть на вокзал.

«Ты не думай, наш работный дом нормальный. Паспорт при тебе останется, деньги будут в конце каждого дня. Жить есть где, хороший дом, отапливаемый», — убеждает моего друга очередной вербовщик и клеит на грязную вонючую стену дома на пустыре стикеры «Работа, оплата — ежедневно. Мужчины».

В поисках выхода

Ярко-оранжевое здание под зелёной крышей на окраине Москвы можно принять за какой-нибудь модный детский сад, частную школу или Дом культуры. Всё чисто, даже серая плитка тщательно подметена. В глубине беседка, где о чём-то своём говорят немолодые мужчины. У многих татуировки на плечах. На людей за пределами территории они смотрят недоверчиво.

Это отделение «Востряково» Центра социальной адаптации для лиц без определённого места жительства и занятий имени Елизаветы Глинки, которое организовано Департаментом соцзащиты города Москвы. Это отделение предназначено для людей, которые освободились из мест лишения свободы и утратили жилплощадь.

Правила приёма простые: можно написать письмо в центр с просьбой о приёме ещё до окончания срока, причём московская прописка не требуется. Рассматривают всех. Потом следует собеседование с психологом, который оценивает серьёзность намерений подопечного. Если подопечный подходит, то ему предоставляют место в этом ярком доме. Тут можно жить годами, получать помощь юристов, психологов, в устройстве на работу и возвращении к нормальной жизни.

Комнаты небольшие, по типу общежития, чёткого распорядка дня нет. Единственное — под запретом наркотики и алкоголь.

Душного вокзального марева тут нет, хотя типажи похожи. Почти у каждой кровати тут иконы, на тумбочках лежит классическая литература. Вот седой крепкий Володя. Володя словоохотлив и проклинает бывшую жену. Пока он сидел первый срок, жена переписала на себя квартиру, а потом Володя сел на второй срок — уже за угрозы жене. Осуждать и обсуждать тут не принято. В «Востряково» Володя живёт уже второй год, судится за квартиру, работает разнорабочим, но главное — имеет крышу над головой. Его отсюда уже никто не выгонит. Тут его зовут по имени и отчеству и не дают уйти на дно, исчезнуть однажды на вокзале. На ярко-оранжевых стенах играет солнце, а Володя говорит, что надеется начать новую жизнь. Начинать её он хочет, конечно же, с женитьбы.

Наталья Сёмина из Кургана тоже помогает своим уходящим вниз подопечным, как может. Она говорит о том, как важно поддерживать родственников таких людей, чтобы они сумели стать для них якорем. В её небольшом помещении кипит жизнь: постоянно проходят группы поддержки для алко- и наркозависимых, для членов семей, кое-кого удаётся убедить обратиться в реабилитационный центр — только не работный дом, а тот, где с человеком действительно готовы заниматься.

Её актив — это люди, сумевшие за волосы вытащить себя с того самого дна, на которое они теперь ежедневно спускаются.

«Да, помочь получается не всем, и тут без поддержки родственников или близких людей сложно что-то изменить. Но и самим родственникам тоже нужна помощь», — поясняет Наталья Сёмина.

Юрист, автор книг «Человек сидящий», «Невиновные под следствием» и других Алексей Федяров говорит, что сама по себе судимость уже является стигмой для общества.

«Судимость — это уже проблема, с которой непросто жить. Я говорю сейчас не о судимости за такие чудовищные преступления, как сексуальное насилие над детьми, а о судимости за преступления небольшой тяжести, даже не связанные с насилием. Человек освобождается, но не может устроиться на работу и прокормить семью, вернуться в общество. У людей, которые освобождаются, по сути, два пути: или реинтеграция в социум, или дорога вниз, которая закончится новым тюремным сроком. Я считаю, что для людей, которые прошли осуждение, получили приговор, отбыли свой срок, надо создавать условия, при которых они могут начать работать и самостоятельно существовать», — говорит Федяров.

На прощание прошу Наталью Сёмину помочь Игорю, чью историю я рассказала в самом начале. Очевидно, что до ноября с жильём ему помочь не получится, а значит, Игорь будет гнить в бараке на окраине Кургана.

По дороге в аэропорт мне приходит смс от Надежды, сестры Игоря. Они созвонились с Сёминой и попробуют помочь её брату, когда он вернётся из колонии.