Афганистан для чайников: советский шторм

Итак, наш рассказ подошел к важному моменту, своего рода Рубикону, в данном случае сопоставимому с рекой Кушкой, по которой в 1979 году проходила советско-афганская граница. Эта граница не является естественной, географической или этнической (как, например, Великая Китайская стена, четко отделяющая лессовую равнину от евразийской степи), она условна, как и все постбританские рубежи, и возникла, напомню, в результате стычки казаков генерала Комарова с пробританскими пуштунами в 1885 году. Да и Кушка – не река в русском понимании, а так, широкий ручей. Летом этот ручей практически пересыхает. Другие границы не лучше: ирано-афганская граница, например, результат англо-персидской войны конца 1850-х гг., афгано-пакистанская – третьей англо-афганской (1919). То есть это такие пунктиры. 60 лет афганские короли правили остатками этнического оливье с новогоднего стола британского империализма. Но когда младопуштунский режим в 1978 году пал и к власти пришли халькисты, афганские границы снова оказалась пересохшими, и через них полезли оппозиционеры, моджахеды, агенты всех разведок мира и проч.

Гератский мятеж в марте 1979 года показал, что власть халькистов очень слаба и держится только на симпатиях армейских офицеров (преимущественно учившихся в Киеве или Фрунзе) и что эту симпатию могут легко вытеснить племенные интересы и клановые противоречия, как показал пример перебежавшего на сторону гератских мятежников Исмаил-хана. Лидеры «Халька», Тараки и Амин, судя по сохранившимся стенограммам телефонных разговоров и прочим историческим источникам, хорошо сознавали свою слабость. Победившая революция в принципе всегда хрупка, как новорожденный ребенок: достаточно почитать статьи и заметки Ленина 1918 года, чтобы в этом убедиться.

Можно совершить переворот верхом на танке или броневике, но нельзя управлять страной верхом на броневике. Нужно включать дополнительные мощности: экономику и культуру (то есть хлеб и зрелища), чтобы народ не бунтовал и постепенно привыкал к диктатуре пролетариата. А где его взять-то, этот хлеб, в нищей стране?! То есть бедность Афганистана, которая привела к власти коммунистов, теперь губила их режим (как и русские коммунисты в 1918 году столкнулись с голодом, саботажем и в конечном счете мятежом (все это три системно связанных между собой явления). Нужно было идти по миру с протянутой рукой. Куда идти? Разумеется, в Кремль. И Тараки начал звонить и ездить в Москву, а также в Гавану, которая была тогда альтернативным центром, позволявшим коммунистам всех стран маневрировать и искать источники финансирования.

Два слова о личности Нур Мохаммада Тараки. Его нужно сравнивать не с Лениным, а с Максимом Горьким. Это был революционный романтик, босяк-интеллигент, писатель-соцреалист, автор нескольких романов и повестей о жизни афганских бедняков. Писатель у руля страны! Это же кошмар. Представьте себе Горького у власти в 1918 году. Что было бы? А была бы очень непрактичная, романтизированная политика, много сентиментальных соплей и разговоров о демократии и богостроительстве, а реальная власть тем временем терялась бы, утекала из рук, и в итоге теоретика Горького свергли бы прагматики, тот же Сталин, например.

Эту функцию деромантизирующего, деконструирующего начала в истории Саурской революции сыграл другой халькистский руководитель, Хафизулла Амин. Амин был гораздо практичнее, можно даже сказать, циничнее Тараки. По образованию он был физик, а не лирик, кроме того, его отец был начальником тюрьмы, то есть юный Хафизулла был приучен к порядку и дисциплине с малых лет. Хорошо известно, что в конце 1960-х у Амина возникли проблемы с вступлением в коммунистическую партию: его не хотели брать из-за «фашистских замашек». Амин был частично пуштунский националист, как и Сталин был (это парадокс, которого многие до сих пор не хотят признавать) частично русский националист, иначе бы он не возрождал с таким упорством культ Александра Невского, Суворова, Кутузова, не поднимал бы знаменитого тоста за русский народ в 1945 году и проч.: собственно, сталинскую идею можно и нужно обозначить формулой «красный национализм» (именно на основании этой идеи от руководства партией в конце 1920-х была оттеснена, а в 1930-х – физически устранена левацкая, троцкистская оппозиция).

В общем, случилось предсказуемое: пришедшая к власти в апреле 1978 года коммунистическая фракция «Хальк» после года громких декретов и сомнительных реформ на фоне постоянного недовольства населения раскололась на условных «горьковцев» и «сталинистов», то есть сторонников Тараки и сторонников Амина. Первые были революционеры-романтики, отчаянные, пассионарные на всю голову ребята вроде Ватанджара, который первым начал стрелять из танка по дворцу «Арг» в порыве страсти. Вторые были люди менее пассионарные, циничные, расчетливые, сознающие цену власти и умеющие удерживать ее путем постоянных репрессий. Формировалась вторая клика по принципу личной преданности Амину: так, например, правой рукой Амина был его племянник Асадулла, другую важную роль играл его зять (муж сестры) Якуб, выпускник Рязанского училища ВДВ и начальник афганского генштаба.

В Советском Союзе за этим расколом следили еще более внимательно и раздраженно, нежели за проиранским Гератским мятежом, и даже более, чем за деятельностью «пешаварской семерки», руководимой ее американо-пакистанскими спонсорами: какие-то оппозиционеры, фундаменталисты, да, опасно, но их кое-как удерживают сами афганцы. А вот грызня внутри НДПА крайне волновала Кремль. Ведь если бы подробности конфликта Тараки и Амина стали достоянием широкой гласности, пронырливые западные журналисты немедленно раздули бы из этого историю о том, что коммунистическое движение не едино. Больше всего в Москве боялись не исламистов, а репутационных рисков: мы уже отмечали это в прошлой части. СССР в 1970-х старательно поддерживал иллюзию коммунистической общности, каковой де-факто уже не было: Китай откололся еще в 1960-х, встав со своим курсом культурной революции в активную оппозицию хрущевской десталинизации, а потом и брежневскому ревизионизму. В Камбодже в 1975 году при поддержке КНР к власти пришел Пол Пот, коммунист только по этикетке, а на деле откровенный нацист, сторонник очищения «кхмерской расы» от тайских, малайских, вьетнамских и прочих «расово неполноценных» элементов, – это-то и привело к печально известным репрессиям и к вторжению вьетнамской армии, выступившей в защиту вьетнамского меньшинства. Вьетнамцы победоносно заняли Пномпень в том же 1979 году, в январе. Но уже в феврале вьетнамско-кампучийская война переросла в китайско-вьетнамскую. Словом, «второй» социалистический мир трещал по швам и раскалывался в 1979 году на глазах, конфликт таракистов и аминовцев в Афганистане – это только частный случай куда более значительного явления, которое до сих пор системно не обобщено в исторической литературе.

В пользу Тараки был тот факт, что его сильно любили в СССР, и сам он неоднократно посещал Союз задолго до Саурской революции, здесь «учился» и «лечился», то есть проходил подготовку в международном отделе ЦК КПСС (наследнике Коминтерна): вероятно, свою роль сыграло как раз то, что он был весь из себя такой интеллигент-народник, писатель и революционер, как нельзя лучше подходивший под пропагандистский стандарт борьбы коммунистов за правое (левое) дело во всем мире. А Хафизулла Амин в этот стандарт уже не вписывался, наоборот, он больше подходил на роль нового Пол Пота. Для Советского Союза он не был своим потому хотя бы, что учился не в СССР, а в США. То есть это был непредсказуемый, а потому опасный политик. В КГБ подозревали о его работе на ЦРУ: московские агенты обнаружили в его записной книжке телефонный номер американского сотрудника в Пакистане и на этом основании сделали далеко идущие, но неверные выводы.

Скажу прямо: я не думаю, что Амин был связан с ЦРУ. ЦРУ просто не стало бы поддерживать такого оголтелого коммуниста, да еще национал-сталинистского толка. А вот связь с китайскими спецслужбами более чем логично укладывается в его политическое поведение. Каких-то откровенных свидетельств связей Амина с китайцами нет, но риторика Амина до удивления напоминает тогдашнюю китайскую: «построение социализма в отдельно взятой стране», «банда четырех» и т. д. Напомню, кто автор этой риторики. Это Дэн Сяопин, ставший как раз в конце 1978 года неформальным руководителем Китая в результате разгрома на декабрьском пленуме ЦК КПК «малой банды четырех» (не путать с «большой бандой четырех», арестованной 6 октября 1976 года «Отрядом 8341», то есть китайской коммунистической гвардией). Важно понимать, что Дэн Сяопин по национальности был не совсем китаец, он был хакка, то есть представитель южнокитайского этноса, к которому, среди всего прочего, принадлежал и основатель партии Гоминьдан Сунь Ятсен. В 1978 году в Китае произошел тихий дворцовый переворот, поставивший Китай на современный путь сяокан, путь по своей природе националистический, а не коммунистический; первый город, который Дэн посетил с официальным визитом после переворота, был не Москва, а Вашингтон. Именно Дэн Сяопин развязал китайско-вьетнамский конфликт, который был нужен ему для утверждения своего главенствующего положения в КПК. А ведь за спиной Вьетнама стояла Москва, и был высок риск того, что локальный конфликт с Вьетнамом перерастет в войну с Советским Союзом. В декабре 1978 года приграничные с СССР и Монголией военные округа были приведены в боевую готовность. Большая война не началась лишь потому, что Кремль очень вяло отреагировал на китайско-вьетнамскую грызню из-за кампучийского Гитлера, все по тем же репутационным причинам: было бы глупо показывать главному геополитическому противнику (Западу), что две крупнейшие коммунистические страны разошлись до такой степени, что устроили «первую социалистическую» (по аналогии с «первой империалистической») войну. Китайцы воспринимались не как соперник, а как заблудшие товарищи, которых нужно пожурить и простить. Но это не значит, что соперничества не было. Оно было, в том числе на афганских высотах и в ущельях: впоследствии КНР помогал моджахедам оружием. Собственно, это объясняет, почему на всех фотографиях моджахеды держат в руках АКМ, а не оружие американского производства – это китайские модели. Итого: совершенно неожиданно в Большой игре, помимо Советского Союза, буржуазной Америки и шиитского Ирана, возник и четвертый игрок – паракоммунистический (на самом деле неонационалистический) Китай Дэна Сяопина, пока что в виде призрака, силуэта: «вот он, гад, в окне маячит, за спиною штепсель прячет», говоря словами героя Высоцкого из сверхпопулярной в конце 70-х песни о просмотре телепередачи «Очевидное – невероятное» в дурдоме.

Летом 1979 года соперничество Тараки и Амина перешло из стадии несогласия по некоторым вопросам в стадию отчаянной внутрипартийной борьбы. Эта борьба развивалась на фоне непрекращающихся мятежей: было бы странно, ежели бы в многонациональном Афганистане их не было. На северо-востоке откололся Нуристан – это маленькая горная провинция с языческим, древнеарийским населением (только не говорите, что вы первый раз в жизни слышите о дардах, или калашах, или боге Яме, он же Йима авестийских текстов, он же царь Джамшид из «Шахнаме»). На «среднем западе» (скажем так, по аналогии с Америкой, потому что объяснить локализацию на словах трудно, нужно показывать на карте) хазарейцы-шииты, продолжая дело Гератского бунта, объявили о своей независимости (читай: верности аятолле Хомейни). В июле хомейнисты устроили демонстрацию и мятеж прямо в Кабуле. Страна откровенно «сыпалась». Представьте себе 1918-й, или 1992-й, или 1611 год в русской истории – и вы поймете, что ситуация была архидерьмовая. И при этом Тараки возвышенно рассуждал, что нужно продолжать революцию, освобождать афганских крестьян от феодального гнета и т. д. Амин же утверждал, что пора переходить к репрессиям.

В этой характерной политической борьбе Тараки предсказуемо проиграл вследствие своей революционной наивности, если не сказать глупости. Амин действовал сугубо практическим путем: он сбивал вокруг себя группу людей, преданных лично ему, в то время как Тараки разъезжал по далеким Кубам, целовался с Брежневым и давал интервью французским журналистам, лепя фантастические пельмени про мгновенный переход от феодализма к коммунизму. Собственно, во время поездки писателя-революционера в Гавану в начале сентября Амин позвонил Тараки по телефону и потребовал отправить в отставку четырех руководителей министерств и ведомств: Ватанджара (тогда министра внутренних дел), Маздурьяра (главного пограничника), Гулябзоя (министра связи) и Сарвари (руководителя службы госбезопасности АГСА), то есть практически весь «силовой блок», за исключением непосредственно военных, которые к тому времени подчинялись Амину через начальника генштаба Якуба, своего, еще раз обратим внимание на эту кумовскую, сугубо афганскую логику, зятя. Также в заговор был вовлечен министр иностранных дел Шах Вали. По-видимому, Амин мотивировал свой запрос тем, что Тараки, как плохой муж, шляется непонятно где, а ему как премьер-министру приходится готовить жрать, чинить поломанный забор (границу) и присматривать за обоссанными детишками: любая хорошая хозяйка сказала бы так, чтобы перевести на себя всю власть в доме, все рычаги управления. Можно также предположить, что Амин намекнул, что в случае отказа могут пострадать родственники Тараки в Афганистане. Но Тараки был предупрежден советскими агентами о заговоре и послал Амина на три афганские буквы, имея на руках какие-то свои козыри. Однако он имел глупость ляпнуть об этом своему телохранителю, который был человеком Амина. Ситуация накалилась до предела, почти как в романах самого популярного тогда советского писателя – Юлиана Семенова (и в народной абсурдистике по его мотивам): пока Штирлиц загорал где-то на Карибах, Мюллер неожиданно вынул из кармана пистолет китайского производства и усмехнулся, глядя на серийный номер 8341 – это был любимый пистолет старика Мао; а в голубом афганском небе в это время на восток улетали родные красноголовые журавли.

Развязка этой воистину шпионской истории случилась 14 сентября. Вернувшись в Кабул, Тараки позвонил Амину и предложил примирение, пояснив, что этого хочет Москва. Брежнев и в самом деле рассчитывал на это, потому что не хотел выносить сор из афганской избы. Амин поехал в резиденцию Тараки. Но что-то пошло не так. Скорее всего, кто-то из представителей «банды четырех» (их адъютанты или доверенные лица), увидев Амина, начал шмалять из АКМ, опять не справившись со своей пассионарностью, либо сам Тараки не выдержал и приказал убить своего соперника, что еще раз характеризует его как дилетанта: профессионал не стал бы стрелять наудачу, а дождался бы 100% успешной диспозиции. Несколько человек в перестрелке были убиты. Амин выбежал из дома, сел в машину и укатил – а потом позвонил генералу Якубу и велел привести в исполнение заранее заготовленный план, который, несомненно, был: вспомним, что и Саурская революция началась с ареста Амина, который успел подать условный знак к штурму даудовского дворца Арг. Амин, вообще говоря, был системно мыслящий человек, пусть и негодяй, это вызывает определенную симпатию – приблизительно как нам нравится кинофигура Мюллера в исполнении Броневого. Начальник генштаба Якуб выполнил план Амина с математической точностью (вспомним, что Амин получил степень бакалавра в области физики и математики в Кабульском университете и степень магистра – в Колумбийском). Войска Кабульского гарнизона вошли в город, заняли все правительственные учреждения и блокировали резиденцию Тараки. Все, что удалось сделать в этой ситуации советским агентам, – это спрятать в посольстве пресловутую «банду четырех».

Дальнейшие события очень сильно похожи на китайские разборки 1970-х (ну и, конечно, на сталинские архетипы 1930-х гг.). 16 сентября 1979 года собрался чрезвычайный пленум ЦК НДПА, на котором «банда четырех» была исключена из партии, и было объявлено, что это была террористическая группа, действовавшая под руководством Тараки. Эта банда планировала убить товарища Амина, а потом скрылась в советском посольстве, откуда продолжила свою террористическую деятельность. Для верности были добавлены нотки XX съезда, то есть это Тараки был объявлен жестоким тираном, жаждущим культа личности, хотя на самом деле все было наоборот: расчетливые тоталитаристы победили революционных романтиков. Сам Тараки был задушен подушкой, а народу по радио сказали, что он умер «от долгой и продолжительной болезни» («буревестнику» афганской революции, ставшему ее вождем, было на самом деле всего 62 года, Тараки родился точнехонько в 1917 году; алая звезда незаметно вела его за собой всю жизнь только затем, чтобы угробить таким вот некрасивым образом, чем-то напоминающим смерть Петра III и его сына Павла I «от апоплексического удара табакеркой в висок»).

Ватанджара, Маздурьяра, Гулябзоя и Сарвари в советском посольстве держали не долго, а оперативно вывезли в Москву, от греха подальше. Более того, в ноябре Громыко, уступая требованиям Амина, отозвал из Кабула советского посла Пузанова, который принимал непосредственное участие в исторических событиях 14 сентября в качестве главного примирителя (также в резиденции Тараки в этот злополучный день для внушительности намерений Москвы прекратить внутрихалькистскую борьбу оказались три высокопоставленных советских генерала: Павловский, Иванов и Горелов). В этом не нужно видеть какого-то недовольства Политбюро Пузановым, наоборот, это был талантливый менеджер косыгинского толка. Но это историческое свидетельство явной смены вех. Еще весной 1979 года Косыгин, напомню, удерживал Брежнева от ввода советских войск в Афганистан по просьбе Тараки, теперь же, после сентябрьского переворота Амина, этот ввод стал неизбежен. Партия войны (то есть консервативный блок во главе с Андроповым, Черненко и проч.) стала стремительно набирать очки, а Косыгин – так же стремительно сдавать свои миролюбивые позиции. В мире явно что-то менялось, как будто какой-то системный сдвиг случился в 1979 году, как будто на вечернем небосклоне взошла новая звезда, вытеснившая знаки зодиака 1917 года. Астрология, конечно же, лженаука, но что-то в этом есть: словно сработал знаменитый китайский 60-летний цикл (12 животных помножить на 5 элементов), словно сменились исторические поколения, и все стало до неузнаваемости другим, более циничным и потому более погибельным. Например, место Пузанова занял Фикрят Табеев, этнический татарин, которого назначили не потому, что он тоже был хороший менеджер (Табеев 19 лет отработал первым секретарем Татарского обкома КПСС, то есть руководителем советского Татарстана), но еще и потому, что он был мусульманин. Сохранились воспоминания Табеева, где он прямо говорит об этой инициативе, поступившей от Суслова: одной из его дипломатических задач, как следует из дальнейшего повествования, было ездить по афганским провинциям и разъяснять тамошнему духовенству, что Советский Союз не враг ислама, и вот он сам, Табеев, тому живая иллюстрация.

Косыгин был на самом деле очень стар (75 лет) и болен, как и вся советская верхушка, и просто физически не мог отстаивать свою линию. Был болен и Андропов (65 лет), подхвативший, что характерно, вирусную инфекцию в 1977 году во время визита в Афганистан, тогда еще даудовский. Но у Андропова были относительно молодые помощники, например, Владимир Крючков (55 лет), впоследствии, как известно, последний фактический руководитель КГБ (считать таковым Бакатина можно только де-юре) и член ГКЧП. А вот у Косыгина наследников не было, и в результате советская экономика в 1980-х посыпалась, попав в руки малоадекватных, скажем прямо, людей (чего стоит один только дурак Горбачёв). Андропов и Крючков постоянно давили на Брежнева и говорили ему, что Амин агент ЦРУ и что если сейчас же не предпринять решительных мер, на юге СССР появятся военные базы НАТО, то есть это будет Карибский кризис с перевернутым знаком. Да и сам Брежнев, который хорошо знал Тараки, был потрясен отчетом о его убийстве, которое кагэбэшники положили ему на стол, то есть нужно учитывать и личный мотив, который в истории, нужно сказать, играет немалую роль: можно вспомнить, например, Наполеона, который залил кровью пол-Европы лишь потому, что французские роялисты чуть было не взорвали его «адской машиной» на улице Сен-Никез 24 декабря 1800 года (это первый исторически зафиксированный теракт в истории посредством бомбы, а не посредством кинжала a la Ravaillac), или Сталина, которого толкнуло на «большой террор» убийство его товарища Кирова неудачником Николаевым, заподозрившим Кирова в романе со своей женой. Брежнев был в этом смысле ничем не лучше Наполеона или Сталина: им двигала даже не месть, а примитивное желание отреагировать на это как-то, воздать справедливостью за убийство пролетарского писателя. Такова была логика Леонида Ильича, очень простая, русская. Брежнев был склонен к показному простодушию и бесстрастному, но исторически закономерному добру. Достаточно вспомнить интонации советских фильмов тех пор, многие из которых пропускались с личной санкции генсека: зло должно быть наказано: кавказский «султан» Саахов должен быть подвергнут суду (самому гуманному суду в мире), интриган Самохвалов – морально разоблачен и т. д. Это законы мольеровского классицизма, то есть такого легкого, комического, но обязательного наказания. Амин попадал в категорию преступников, убийство Тараки было, по мнению Брежнева, необратимым, смертным грехом, который нельзя простить. Для сравнения: дворцовый переворот 1964 года был бескровным, а Хрущёв закончил свои дни на пенсии, выращивая в Подмосковье помидоры. Брежнев был совестлив, но справедлив – вот верная формула. Вот почему Амин был обречен.

Но на публике все было по-прежнему мирно-коммунистично, газеты социалистических стран никак не отреагировали на сентябрьский переворот в Кабуле, ничего такого не мелькнуло по телевизору в «Международной панораме», специализировавшейся, в частности, на национально-освободительных движениях. Появилось несколько заметок: Тараки ушел в отставку и все, как будто великого вождя и соцреалистического литератора никогда и не было. Амин тоже слал в Москву телеграммы, уверяющие в том, что все будет по-прежнему и что он будет теперь с удвоенной силой бороться с контрреволюционными силами. Ему уже не верили, отвечали политкорректными любезностями, а на деле готовили переворот (этим занимался Крючков). Остановить военно-техническое сотрудничество СССР и ДРА на миллионы рублей было попросту невозможно, да и никому не нужно. Афганистан, повторю это еще раз, с 1919 года был реципиентом советской системы, просто потому что за пользование западной ему нечем было платить. Западным банкирам и кредиторам эта нищая страна была неинтересна: есть немного шерсти, сухофруктов, – и все. А вот СССР в Афганистан активно вкладывался всю свою историю только потому, что это была первая страна, признавшая Советскую Россию, а такое русские люди не забывают, это остается у них в сердце, как девочка, с которой ты сидел за одной партой в начальной школе, где все тебя дразнили и чморили, а она сидела с тобой просто потому, что ты давал ей списывать, пусть эта дружба была наивная, неравноправная, но она была, и ты помнишь эту связь: тебя среди ночи разбудят, а ты скажешь, как эту девочку звали и какого цвета у нее были бантики. Так американцы уважают французов за то, что они первыми признали США независимым государством в 1778 году, это целый квазирелигиозный культ, одна Статуя Свободы чего стоит. Вот почему Россия даже сейчас поддерживает Афганистан, а талибы* постоянно квартируют в Москве, здесь ведут переговоры и проч. Это выше всех войн и всякой политики. Это братские народы, русский и афганский, братские, как вы ни крутите и не пытайтесь их поссорить, они не разойдутся, не расстанутся, они связаны навсегда исторической судьбой и географической общностью евразийского субконтинента.

Все это, впрочем, геополитическая лирика. Вернемся к исторической хронике, к последнему акту халькистской драмы. Тут нельзя не обратить внимания на исторический фон. Осень 1979 года была крайне бурной на события. Во-первых, Исламская революция в Иране перешла из фазы «ура, мы победили» в фазу «а теперь давайте кому-нибудь бить морду». 4 ноября толпа вооруженных шиитских фанатиков захватила посольство США в Тегеране с требованием выдать им бывшего шаха Мохаммеда Пехлеви, который в тот момент лежал в нью-йоркской больнице с неходжкинской лимфомой. Эти события хорошо известны и по книгам, и по фильмам, поэтому ограничимся кратким резюме: 444 дня иранцы удерживали в заложниках 52 человека. Это стало главной причиной того, что президента Картера в следующем 1980 году не переизбрали на второй срок, а вместо этого выбрали голливудского актера Рейгана, ярого антикоммуниста. Рейтинг президента-демократа под конец был ниже всякого плинтуса. Посмотрите на традиционную карту выборов: за Картера проголосовали всего 6 штатов и Вашингтон, Рейган набрал 489 голосов выборщиков, Картер – 49. Позорище, унизительный разгром Демократической партии. Исторический вердикт в отношении Картера не нуждается в комментариях: слабак, который не смог освободить своих же граждан, но зато победил веслом водяного кролика, напавшего на его моторную лодку. Далее, все тогда же, в ноябре, случилось еще одно чрезвычайно важное событие, которое мы сейчас уже почти не помним, а меж тем это отправная точка всего так называемого исламского терроризма. 20 ноября 1979 года (в первый день месяца мухаррам 1400 года хиджры) группа уже суннитских фанатиков захватила не абы что, а непосредственно Аль-Масджид аль-Харам – главную мечеть всех мусульман мира со священной Каабой; фанатики взяли в заложники несколько тысяч человек и начали орать, что саудовский режим прогнил и продался за нефть поганой Америке, а потому пришел Махди, в качестве которого террористы предложили одного из своих психованных вождей. Саудовские власти немедленно отключили все телефонные линии, разогнали всех журналистов, чтобы информация не просочилась наружу, отчего даже сейчас об этом жутком и богохульном злодеянии мало кто знает, но такое скрыть было попросту нельзя. В итоге стало еще хуже: многие мусульмане начали думать, что это американцы захватили Каабу в отместку за Тегеран. Началось какое-то безумие. В Исламабаде толпа захватила американское посольство и сожгла его. Террористов в итоге штурмовали пакистанский и французский спецназ, потому что своих контртеррористических подразделений у Саудовской Аравии попросту не было, запертые ворота мечети проломили танками, распылили слезоточивый газ, и во время штурма самозваный Махди был убит. Итого: по всему миру заполыхал апокалипсис. Все начало превращаться в ад на земле, в перманентную войну всех со всеми, в гоббсианского «бегемота», который вечно противостоит «левиафану» порядка и государственности.

Сентябрьский переворот Амина в Афганистане и декабрьский контрпереворот, осуществленный советскими спецслужбами, нужно рассматривать как часть этой большой мозаики, а не как примитивное «вторжение советских войск в Афганистан». Нетрудно заметить, что многие люди в этой движущейся мозаике перетекали оттуда и туда, как перетекали бы отдельные кусочки смальты. Например, командир штурмовавших священную мечеть пакистанских спецназовцев Тарик Мехмуд впоследствии стал одним из командиров моджахедов, принявших участие в знаменитом бое «9 роты» в январе 1988 года. Иногда кажется, что в этой мозаике нет логики, что это какой-то хаос, бессмысленное, безбожное движение субатомных частиц истории по им одной понятной траектории. Но это не так. Логика есть, просто она очень странная, непривычная, квантовая. Обычную историю мы воспринимаем как историю государств. Историю же новейшего времени (предварительную фазу которой нужно отсчитывать с 1917 года, а полную, «развитую» шестидесятилетку – с 1979-го) отличает движение пассионарных личностей, плохо замечающих пунктиры государственных границ. Эти кванты примыкают к политическим группировкам, имеющим не постоянный, а временный заряд; эти группировки складываются, а потом так же ситуативно распадаются, как распадаются ядра радиоактивных элементов. Такой радиоактивной группой и была временная, очень нестабильная коммунистическая фракция «Хальк». Свободные электроны в лице Нур Мохаммада Тараки и его «банды» ярко вспыхнули на историческом небе, а потом так же неожиданно погасли, обнажив металлический блеск аминовской диктатуры. Эта диктатура очень не понравилась «гармоничной» брежневской Москве, и в результате режим Амина был свергнут.

Еще летом, раздраженно наблюдая за враждой Тараки и Амина, КГБ начал готовить отряды спецназа «Зенит» и «Гром». Все это были профессионалы высшего уровня, достаточно сказать, что командиром «Зенита» был назначен Григорий Бояринов, начавший карьеру еще на полях Великой Отечественной войны, а непосредственным учителем Бояринова был Старинов, живая легенда партизанского движения. Эти люди могли с легкостью убить авторучкой (я не шучу, этому реально обучали и сейчас обучают). После 14 сентября «Зенит» начали усиливать. Параллельно свою группу готовило ГРУ из числа бойцов «мусульманского батальона» и 9-й роты. Непосредственным разработчиком и руководителем операции назначили полковника ГРУ Колесника, а для координации с КГБ его заместителем стал Юрий Дроздов, еще одна легенда советской разведки, резидент сначала в ГДР, потом в КНР, а еще потом и в США. Задача была не такой простой, как может показаться на первый взгляд: подумаешь, мол, афганцы, азиаты, да мы их одной левой (правой), да мы великая империя, а они кто, – так рассуждают только дебилы, которым дали доступ к широкополосному интернету или эфиру на федеральном телевидении. Амин, повторим еще раз, был человек очень цепкий, внимательный, по-математически злой, а его зять Якуб проходил военно-десантную подготовку у нас в Рязани, то есть бой должен был разгореться со своими же «голубыми беретами», а не с афганской шпаной из числа студентов-исламистов, хомейнистов, ополченцев или племенных охранников, часто вооруженных еще винтовками английского образца. Резиденция Амина, дворец Тадж-бек, построенный в 1920-х для Амануллы-хана немецкими архитекторами, был не в самом Кабуле, а в 10 километрах от него, на возвышенности. Это была неприступная крепость, своего рода афганский замок на голой местности, где никаких деревьев и даже кустиков не растет (это хорошо видно на фотографиях). А ведь нужно было брать под контроль еще и правительственные учреждения в Кабуле, точки связи и инфраструктуры, перехватывать танки, стоявшие на высотах вокруг дворца, аэропорт, главпочтамт, тюрьму Пули-Чархи, – все, в общем, по науке. Нужно было действовать очень слаженно, синхронно. На случай провала была разработана стандартная в таких случаях операция прикрытия: Амину сказали бы, что бойцы «мусульманского батальона» напились и начали драку с афганцами по бытовому поводу.

Подготовка к операции тщательно скрывалась, а советские резиденты лили Амину в уши сладкий сироп и убеждали его в том, что Москва не будет заморачиваться по поводу смерти Тараки. Амин невольно поверил и расслабился: он хотел в это верить и искренно надеялся, что Брежнев все ему простит. Вот почему он поначалу даже не понял, кто атакует Тадж-бек, и закричал, что все это, мол, ерунда, стихийный бунт каких-то лохов и что сейчас он позвонит в советское посольство и те пришлют помощь. Когда ему объяснили, что дворец штурмуют именно русские, Амин опешил и сообразил: это провал.

Штурм начался около 7 часов вечера 27 декабря (с наступлением темноты), однако еще днем агенты КГБ пытались отравить Амина во время обеда. Амин почувствовал себя плохо, но не более того. Ироничность ситуации была в том, что формальным поводом к обеду было возвращение из Москвы секретаря ЦК НДПА Панджшери, который привез клятвенные уверения в любви товарища Брежнева к товарищу Амину. В отравлении заподозрили повара (так оно и было), но Амин сказал: «Этого не может быть, мой повар – советский узбек». Вызвали врачей, тоже советских. Врачи были совершенно не в курсе готовящегося переворота и просто выполнили свою работу, и были шокированы, когда услышали в коридорах мат русских десантников.

Подробности событий 27 декабря 1979 года можно пересказывать бесконечно, мы не будем этого делать. Это уже по своей сути военная литература, а не история. Амин был смертельно ранен спецназовцами либо застрелился сам. В перестрелке были убиты его малолетние дети, под огонь попали врачи, обслуга и проч. Погиб в бою и руководитель группы захвата Бояринов. По воспоминаниям участников, ковры, которые были постелены на полу дворца, хлюпали от крови. Все это красивые, жуткие, но не имеющие политического значения детали, своего рода восточная шекспировщина, невольно возрождающая в памяти фильм Куросавы «Окровавленный трон», да и сама история Амина – история, в сущности, Макбета. Нам важно сейчас выцедить из этого театра окровавленных теней политическую суть.

Во-первых, в Москве победила партия войны, продавившая идею антиаминовского переворота с последующим вводом советских войск. Решение об этом было принято 12 декабря на заседании Политбюро ЦК КПСС. Сохранилась единственная копия протокола этого заседания, которая сводится буквально к одной фразе: «Одобрить соображения и мероприятия, изложенные тт. Андроповым Ю. В., Устиновым Д. Ф., Громыко А. А.». Главного противника военного сценария (Косыгина) на заседании не было. В октябре 1979 года у него случился второй инфаркт, а еще через год, в декабре 1980 года, Алексей Николаевич, к сожалению, скончался.

Во-вторых, в Афганистане было приведено к власти сводное правительство, наполовину состоявшее из меньшевиков-парчамистов, а на другую половину – из таракистской «банды четырех», которая была тайно привезена назад в Афганистан за несколько дней до переворота. Новым руководителем ДРА стал парчамист Бабрак Кармаль, давний агент КГБ. 30 декабря он выступил по афганскому радио с заявлением следующего содержания: «Я заявляю всему миру, что звено в цепи деспотизма – режим Амина и его приспешников – уничтожено в сердце Азии. Единоличный и кровавый режим этого предателя народа и родины пал под грузом своих преступлений, подведена черта под его зверскими авантюрами». В тот же день вышел номер «Правды» с теми же формулами, разработанными, скорее всего, главным пиарщиком брежневской эпохи – Сусловым (он был на историческом заседании 12 декабря).

А теперь резюмируем. Советский Союз в декабре 1979 года вмешался в ситуацию в Афганистане, потому что испугался, что режим Амина станет новой Кампучией и что это скомпрометирует коммунизм во всем мире. Нужно было вернуть под контроль стихийное развитие истории, которая в 1979 году поползла в каком-то диком, варварском направлении: отовсюду полезли диктаторы, террористы, безумные махдисты и прочие безумцы и пассионарии, жаждущие залить все кровью во имя правых идей: фундаментализма, хомейнизма, салафизма, неосталинизма, неосунтьятсенизма (Дэн Сяопин), неоконсерватизма (Рейган) и проч. Это системно важная вещь, которой никто почему-то до сих пор толком не замечает, не улавливает, не чувствует. Мир вдруг стал другим по непонятным, но естественным причинам, которые нам не ясны, не очевидны, как не очевидно без сейсмографа приближающееся землетрясение или извержение вулкана. Пытаясь остановить эту природную стихию, Советский Союз и организовал штурм дворца Тадж-бек (кодовое название операции было «Шторм-333»). Это было инстинктивное сопротивление коммунистической системы правым ветрам.

Честно говоря, иногда просто скучно смотреть по телевизору или читать в интернете примитивные рассуждения обывателей, разного рода журналистов и блогеров. Это вульгарное дилетантство, попса, бульварщина, попросту говоря, глупость, когда начинают рассуждать о том, что Советский Союз вторгся в Афганистан, потому что такова злобная природа коммунизма, или потому что Америка втянула СССР в погибельную войну, чтобы его развалить, или потому что за штурмом дворца Тадж-бек кроется извечная борьба тамплиеров и ассасинов, которые шли на задание именно вечером, с восходом звезды Зухры (Венеры). Режим Амина был зачатком кровавой диктатуры, и Брежнев был абсолютно прав, когда дал добро на его физическое уничтожение. Брежнев был прав и с нравственной, и даже с юридической точки зрения, потому что статья 4 советско-афганского договора от 5 декабря 1978 года четко фиксировала обязательство «предпринимать соответствующие меры в целях обеспечения безопасности». Амин нарушил этот договор своим сентябрьским преступлением и привел в действие необратимое наказание.

Возникает другой логичный вопрос: а почему, собственно говоря, Советский Союз сделал ставку на меньшевиков-парчамистов, а не на большевиков-халькистов? Почему неосталинист Амин вызвал у Политбюро такое раздражение? Разве Сталин не русский? Разве идея Сталина – не коммунизм? Зачем было убивать своего человека, который был лоялен СССР до последних минут своей жизни, пока не понял, что его обвели вокруг пальца, как дурачка на восточном базаре? Здесь нужно вспомнить, что брежневский режим был уже стабильным, «гармоничным» коммунизмом. В его основе было очень мало пассионарности, борьбы, желания лететь в прекрасное далеко на дивной ракете. Это был размеренный, взвешенный, по своей сути меньшевистский, а не большевистский курс. Вот почему в Москве предпочли радикальному Амину достаточно вялого и непассионарного, как показали дальнейшие события, Кармаля. Было решено, что Афганистан нужно поставить на стабильные рельсы, ввести его в советскую цивилизацию. Но в том-то и дело, что многим афганцам эта цивилизация была попросту не нужна, они жили в условиях даже не феодального, а родоплеменного строя, они были очень бедны, но очень пассионарны. И по этой биологической, а не социальной природе тянулись к радикальным идеям. Брежневский гармонизм был им чужд и даже враждебен. И поэтому когда СССР покончил с халькизмом в лице Амина, генетика стала толкать их в сторону единственного оставшегося радикального варианта – исламистского.

Советский Союз не хотел никакой войны! Советские войска встречали цветами, в особенности местные таджики и узбеки. Это сволочной бред, который запустили противники коммунистической идеологии, американские либо же свои, доморощенные, что СССР «вторгся» в Афганистан. СССР не вторгался, а выполнял статью 4 советско-афганского договора. Общим и позорным местом в бытовом разговоре к концу 1980-х стали формулы: «мы интервенты», «эта страна», «брежневский застой», «коммунисты погубили великую Россию». Это либеральная либо либерал-солженицынская чепуха, которую и сейчас повторяют, как попугаи, исторически неграмотные и политически нездоровые люди, у которых в голове идиотские штампы, что коммунисты мешают им жить. Отсутствие мозгов им мешает жить, а не коммунисты. Брежневский режим был средней паршивости, скажем так, он был ничем не лучше сегодняшнего путинского, это нормальная, полубуржуазная, в меру сытая и в меру пьяная жизнь за просмотром телевизора, который в новогоднюю ночь с 1979 года на 1980-й показывал прекрасный художественный фильм «Тот самый Мюнхгаузен», а не афганские кровавости. Вы что же думаете, какие-то злодеи, что ли, заказали снять этот фильм, или «Иронию судьбы», или «Чародеев», или «Карнавал», а потом, потирая руки, сказали: «Ну ладно, этот народ мы покорили, приручили к „ящику“, а теперь пойдем убивать афганцев, потому что такова наша коммунистическая природа, мы хотим зла, крови, хотим пытать афганских детей и смотреть на мучения их матерей»? Я не преувеличиваю, не нагнетаю. Вы почитайте, что писали тогдашние американские газеты: «Советский Союз использует смертоносные химические вещества в Лаосе, Кампучии и Афганистане», «советские бомбардировщики 250-килограммовыми бомбами убивают всех без исключения, терроризируют, разрушают дома», «СССР ведет геноцид против афганского народа», «Герат и Исталиф войдут в историю как примеры вопиющего террора, наряду с Герникой и Пномпенем» и т. д. и т. п. Случилось ровно то, чего боялся Косыгин: американцы включили свою пропагандистскую машинку и начали рассказывать ужастики и снимать фильмы про Рэмбо. И до сих пор ведь снимают. До сих пор рассказывают, что мы мучаем детей и травим их химическим оружием. Словом, это пропаганда, политика, воспринимать которую политически здоровый и исторически мыслящий человек должен с холодной усмешкой: «Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица… Улыбайтесь, господа, улыбайтесь».

Продолжение следует.

* «Талибан» – террористическая организация, запрещенная на территории РФ.