Иван Зуенко, востоковед: «Мы всегда умели прислушиваться к Востоку в себе»

Материал опубликован в №5 печатной версии газеты «Культура» от 26 мая 2022 года в рамках темы номера «Идем на Восток!».

О том, как культура восточных цивилизаций повлияла на Россию и каков он — «Восток внутри нас», «Культура» поговорила с Иваном Зуенко, востоковедом, старшим научным сотрудником Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО.

— Мы хорошо понимаем, как на Россию повлияла западная культура. Собственно, как и то, когда примерно это влияние стало по-настоящему сильным и глубоким. А если говорить о восточной культуре, есть ли какая-то хронологическая точка, которая очерчивает начало ее влияния на российскую цивилизацию?

— Сам по себе этот вопрос требует очень многих концептуальных оговорок. Начать хотя бы с того, что в терминологии западной ориенталистики Россия тоже является Востоком. Народы, населяющие Поволжье, Кавказ, постсоветскую Центральную Азию или Дальний Восток, — все они и есть Восток, даже в глазах российской науки. Но Востоком является и сама Россия — скажем так, ее «великоросский» компонент — в глазах, например, польской ориенталистики.

Но насколько сама Россия является частью восточной цивилизации как таковой, как вы понимаете, вопрос огромный, вокруг которого ведутся дискуссии уже не первое столетие. Лично я, как востоковед, воспринимаю Россию в гумилевской оптике — как западно-восточное государство или евроазиатское. И поэтому считаю, что восточная культура входит в базовые основы российской цивилизации и культуры. Мне просто непонятно, как отделить нашу цивилизацию от восточной культуры.

Даже если начать совсем издалека, с Киевской Руси. Она, конечно, была окраиной европейского мира, но при этом, безусловно, была с ним связана. Но начиная с монгольского нашествия, большая часть Руси испытала серьезнейший сдвиг в сторону Востока. Хотя и до этого Киевская Русь активно взаимодействовала с половецкими и печенежскими ханами. И контакты с ними, конечно, оказали глубокое влияние на нашу культуру.

Русские князья часто женились на половчанках — это помогало потом помириться былым врагам, да и вообще способствовало культурному взаимовлиянию, которое потом облегчило Руси контакты с тюркским миром. Кипчакские элементы появились в одежде, в оружии, в военной тактике. Тот же князь Игорь Святославович, главный герой «Слова о полку Игореве», как считают некоторые историки, был сыном половчанки и сам первым браком был женат на половчанке. Находясь у половцев в плену, он фактически был, можно сказать, в гостях у своих родственников.

— То есть, на ваш взгляд, Восток для России не является чем-то «внешним». Он как бы уже есть внутри нас с самого начала.

— Именно. И это очень важный момент, хотя я бы оговорил и другое. Сама по себе дихотомия Запад–Восток довольно неоднозначная вещь. Например, для Западной Европы Византия — это Восток, которому они себя противопоставляли. А, например, для России Византия — это скорее европейское, западное начало, и то, что нами было воспринято из Византии, соответственно, воспринимается как нечто европейское, западное, в отличие от того, что мы получили, например, от контактов с тюркским миром. То есть я хочу сказать, что с понятиями Восток и Запад нужно быть очень аккуратными, поскольку они весьма относительны.

Более того, в Новое время взгляд на Восток в России переживает любопытную метаморфозу. Он будет формироваться уже нашими западниками, которые, начиная с XVIII века, постепенно привнесли на нашу культурную почву откровенно ориенталистский взгляд на Восток — как на нечто чуждое; экзотическое, но отсталое.

— То есть все эти разговоры об особой, свойственной России «азиатчине» или «татарщине» — это, по сути, остатки ориентализма, который был сформулирован российскими западниками?

— Конечно. Тут еще стоит учесть, что ориентализм как таковой с его противопоставлением Востока и Запада становится особенно актуальным в XIX веке. Важный исторический фон — экспансия Британской империи, появление обширных британских колоний на Востоке, прежде всего в Индии, интенсификация контактов Востока и Запада. Помните эту известную фразу Редьярда Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток».

В то время всем было очевидно, какая цивилизация является более модернизированной, хотя, конечно, при этом говорили, что у Востока есть чему поучиться в духовном плане. Однако представление о Востоке как о чем-то архаичном, а о Западе — как о чем-то продвинутом стало в это время своеобразной аксиомой. Понятно, что сегодня такой взгляд и сам уже превратился в архаику, но инерция этого дискурса, к сожалению, все еще очень сильна.

— Тем не менее, если говорить о том, что Россия восприняла «извне», то есть из других цивилизаций, которые Запад традиционно рассматривает как «восточные», какие культурные тропинки вы бы здесь выделили?

— Прежде всего это, конечно, тюркский мир. Я думаю, что он сильнее всего оказал влияние на формирование ядра нашей общественно-политической системы во времена возникновения Московского царства. Мы видим это влияние в самой повседневности, в нашем языке, то есть на уровне заимствований, видим его в быту, в одежде, еде, даже в архитектуре.

Вы удивитесь, но такие слова, как «чердак», «чулан», «амбар», «башня», заимствованы от тюрок, с которыми контактировали в средние века русские. «Кафтан», «карман», «тулуп» и, видимо, даже «штаны» — заимствования из тюркских языков. Соответственно, и сами понятия, которые обозначались этими словами, или были заимствованы или же, как минимум, в определенный этап истории именно тюркские аналоги этих понятий были ориентиром для русских.

Далее, если посмотрим на русскую культуру более широко, то, конечно, мы увидим значительное влияние кавказского и шире — всего исламского, восходящего к арабской цивилизации, Востока. Например, казаки, которые вообще сформировались как синтез славянской и тюркской культур, по мере экспансии России на юг заимствовали значительное число поведенческих паттернов и элементов быта у кавказских народов. Сильным было влияние и арабского мира.

— Кстати, даже если посмотреть на нашу храмовую архитектуру, то в ней хорошо чувствуется этот след арабского влияния.

— Да, конечно. Речь, прежде всего, о луковичной форме башен. Кстати, искусствоведы утверждают, что это влияние даже не Византии, откуда мы приняли христианство, а именно мусульманского мира, причем многие подмечают сходство этого элемента храмовой архитектуры с индийскими образцами.

Если мы посмотрим дальше, на восток страны, то обнаружим огромное влияние буддийской цивилизации. Несколько буддийских народов проживает на территории современной России: буряты, тувинцы, калмыки. И культура, например, сибиряков Байкальского региона в значительной степени сформирована под влиянием контактов с теми же бурятами. Это заметно по одежде, по еде, по ритуалам.

— Вы упомянули сейчас буддизм в Бурятии. Можно ли говорить о «русском буддизме», как мы говорим, к примеру, о «русском православии»?

— Мне кажется, тут все намного сложнее. С одной стороны, потому что для буддизма изначально характерна множественность течений. Нащупать в нем мейнстримное направление почти невозможно. К примеру, тот буддизм, что существует в Бурятии, — это одна из его ветвей, которая называется ламаизм. И он также интерпретировался различно: в нем есть множество школ и сект.

С другой стороны, в самой Бурятии буддизм — это, скорее, важнейший элемент этнической идентичности, как, например, православие для многих русских. Логика такова: «Я бурят, поэтому я буддист». Поэтому для такого восприятия религии характерна склонность к консервации ритуала, ведь здесь важен не столько духовный поиск, сколько подкрепление своей идентичности.

Нечто схожее, кстати, характерно для Татарстана и Кавказа, хотя и с небольшой оговоркой: мировой ислам очень активен в своей миссионерской деятельности. Поэтому в том же Татарстане, на Кавказе и в постсоветской Центральной Азии есть некий официальный, мейнстримный ислам, который тесно связан с государством и который больше про идентичность, а есть еще и современные миссионерские школы, которые связаны с арабскими государствами и в значительной степени ими финансируются.

— Если поднятья над тем влиянием, которое разлито в повседневности, условно, к «верхним этажам» российской культуры, можно ли зафиксировать здесь отчетливые следы восточных культур? Я говорю, например, о самосознании, мировосприятии.

— Самое главное здесь, конечно, — это общественно-политическое устройство, свойственное России. У нас большое значение имеет общинность, очень глубоко выстроена связь с государством. Можно сказать, что сильное государство, сколько бы мы его ни ругали, все-таки воспринимается нами как благо. И это очень роднит нас с подавляющим большинством восточных обществ.

Любопытно, кстати, что с точки зрения истории возникновение таких государств связано с пространством великих рек, где была необходима мощная координирующая, подчас деспотичная, роль государства для того, чтобы поддерживать масштабную гидравлическую инфраструктуру. Но в России хоть и не было такого фактора, идея сильного государства все равно во многом была унаследована по двум генеалогическим цепочкам. Во-первых, от древних государств Ближнего Востока через византийское влияние. Во-вторых, от древних государств Дальнего Востока через монгольское завоевание и последующую политическую зависимость от тюрок.

Так получилось Великое княжество Московское — вполне восточное по своей сути. Лучше всего это заметно в организации политической системы и взаимодействии с обществом: интересы государства здесь всегда ставятся во главу угла, а интересами индивидуума при необходимости пренебрегают. Это, согласитесь, довольно сильно отличает нас от западной цивилизации.

Не случайно, что подобный феномен рассматривается сквозь западную оптику как что-то архаичное и глубоко неправильное. Но мне кажется, что на это можно посмотреть и по-другому. Во всяком случае, подобный тип общественно-политического устройства обеспечивал гораздо большую выживаемость страны. Можно сказать, что восточный тип организации общества и государства лучше себя показывает в периоды экстремальных нагрузок — во время войн, масштабных экономических кризисов.

— Если поместить левые идеи в контексте той тяги к общественности, о которой вы сказали, можно ли говорить о том, что, условно, восточное в нас сделало возможным советский проект?

— Это хороший вопрос для дискуссии, но мне кажется, что здесь не все так очевидно. Левый проект — это все-таки продукт западной цивилизации. Недаром китайские интеллектуалы так любят говорить о том, что коммунизм — это, конечно, хорошо, но мы должны понимать, что это часть западной модернизации, это все привнесенные для нас вещи.

— Разве Китай не переработал левые идеи?

— Безусловно, переработал. По сути, он создал свою собственную версию коммунистической идеологии, которую переплел с традиционными конфуцианскими концепциями. Однако сам момент появления в Китае коммунистической идеологии абсолютно четко идентифицируется китайскими интеллектуалами, многие из которых на самом деле противопоставляют себя партийным идеологам, как привнесение западных гуманитарных инноваций. И в России, кстати, реакция на коммунизм поначалу была схожей. Вспомните хотя бы, о чем писали те же веховцы.

— Насколько сильным оказалось влияние Китая на российскую культуру, с учетом нашего территориального соседства?

— Контакты с Китаем у России были давними. Та же чайная торговля и российский «чайный путь» — это как «Шелковый путь» для народов Центральной Азии. Многие сибирские города выросли на торговле чаем. А культура чаепития, как, я думаю, вы прекрасно знаете, плотно вошла в нашу повседневность. Но иных серьезных влияний я не усматриваю.

Более того, даже сейчас в той же Москве люди до сих пор воспринимают Китай как нечто очень далекое, экзотичное, даже враждебное. Некоторые бравируют таким восприятием, чтобы использовать это как маркер своей принадлежности к Европе, к западной цивилизации. Дистанцированность от Китая заметна даже в том, как слабо на нас работает его мягкая сила. Мы просто не слушаем китайскую музыку, не смотрим китайское кино, не читаем китайскую литературу.

— Как это объяснить?

— Думаю, что объяснение лежит на поверхности. В двадцатом веке Китай, в отличие от той же Японии, пережил очень серьезный экономический и социальный кризис. То есть Китай просто очень долго был бедной страной. В СССР об этом знали, и это знание как бы дискредитировало собой весь Китай. И это, увы, не могло не повлиять на отношение к нему и в постсоветской России.

— На ваш взгляд, насколько в современной России на уровне культурных процессов задействован свойственный нам Восток? Все-таки в последние десятилетия стало принято причитать по поводу того, что мы все просто копируем с Запада. Вы согласны с этим? И если позволить себе немного помечтать, какой импульс Россия могла бы приобрести, если бы она больше прислушивалась к Востоку в себе?

— Хороший вопрос, и мой ответ будет позитивным: на самом деле мы всегда к этому Востоку в себе прислушивались. Пользуясь марксистским вокабуляром, можно сказать, что Восток для нас — это базис, а Запад — надстройка. Та же русская литература — совершенно западная по форме, но восточная по своим смыслам. Лично для меня это совершенно очевидно. То же самое можно сказать про русскую архитектуру, кино, русский балет. То есть этот синтез происходил перманентно, и он всегда приносил свои богатые плоды. Собственно, на мой взгляд, это и есть главный залог успеха культуры России.

На фотографии: картина С. Иванова "Баскаки", 1909 г. Фотография на анонсе предоставлена Иваном Зуенко.