Как иностранных послов спаивали на Руси

Европейцы приходили в ужас от количества вина и водки, которыми московские князья и государи снабжали их ежедневно.

«Государь подозвал и меня, подал мне своеручно кубок вина», – писал Рафаэль Барберини, знатный итальянец, который в 1564 году привез Ивану Грозному письмо от английской королевы Елизаветы. «Тотчас же после этого хмель сильно разобрал голову, так что, позабыв все приличие и скромность, бросились мы все, скорее в двери.., пока наконец не добрались до дворцового крыльца, от которого в шагах еще двадцати или более, ожидали нас с лошадьми слуги. Но когда мы спустились с крыльца, чтоб добраться до наших лошадей и уже ехать домой, мы должны были брести по грязи, которая была по колено, а ночь претемная, нигде ни огонька, так что довольно мы поизмучились, пока могли сесть на коней».

Описанные Барберини алкогольные приключения не были уникальными. «Многие иностранцы, зная обычай русского гостеприимства, садились за стол с тревожной мыслью, что их заставят пить много», – писал Василий Ключевский.

«Что касается пива, то его привезли на санях»

Поначалу, в XV-XVI веках, московские князья и цари лично угощали каждое посольство. В XVII веке иностранных послов стало больше, и не со всеми государствами были хорошие отношения – с этих пор трапеза в присутствии царя, да ещё и с выпивкой, стала привилегией только самых почетных и уважаемых посольских гостей. Как это происходило, описывает Андре Роде, секретарь датского ​​посольства в Россию под управлением посланника Ганса Ольделанда в 1659 году.

«Принесли напитки: вино, мед и водку, в 7 серебряных и позолоченных кувшинах разной величины и в 5 больших оловянных кувшинах; что же касается пива, то его привезли на санях. Когда стол был накрыт, то поставили на него столько блюд, сколько на нем поместилось, остальные же передали нашей прислуге; и затем пригласили посланника к обеду. По русскому обычаю, прежде всего для возбуждения аппетита предложили ему выпить весьма крепкой водки из очень красивой чарки, оправленной золотом. Потом всем сидящим за столом налили по большому бокалу рейнвейна, но в ожидании предстоящих здравиц никто пока не решился прикоснуться до него», – писал Роде.

Чарка в XVII веке – больше 120 грамм, поэтому неудивительно, что после такого начала трапезы датский посланник не торопился пить рейнвейн. А что же сами русские делали на таких пирах? По соображениям русских сановников и знати тех времен, напиться на царском пиру, да и вообще на любом пиру – дело достойное, показывающее уважение к хозяину. Как замечал еще один гость Москвы XVII века, австрийский дипломат Августин фон Мейерберг, «​предел питью полагает одно опьянение, и никто не выходит из столовой, если его не вынесут». Кстати, сам Мейерберг тоже не был большим любителем русских посольских приемов. В один из своих приездов он гостил у Афанасия Ордин-Нащокина, фактического руководителя русской дипломатии. Мейерберг с облегчением отмечал, что Нащокин, «вовсе не глупый подражатель наших обычаев, с дружескою любезностью уволил нас от способа пить и закона напиваться допьяна».

Однако имея дело с царем, освободиться от этой тягостной для непривычных к русской водке послов обязанности не получалось – по-видимому, русские дипломаты ставили себе прямой целью напоить иностранцев до сущего изумления.

«Хорошо принять гостей – значит непременно напоить их»

Водка (хлебное вино, как ее называли в Москве в те времена) была вообще главной составляющей провизии, выдававшейся иностранным послам. В XVI-XVII веках в Московском царстве она всё ещё была необыкновенно дорогим напитком, монополию на производство которого держало государство. Вот сколько алкоголя, к примеру, было выдано Джону Мейрику, английскому послу в Москве при Михаиле Федоровиче. В день Мейрик лично получал четыре чарки водки (около полулитра), чашу (1.1 литра) виноградного вина, три чаши ставленных медов, полторы чаши медовухи и ведро пива. Дворяне, сопровождавшие посла, получали по четыре чарки хлебного вина (но меньшей градусности, чем у посла), чашу ставленного меда, три четверти ведра простой медовухи и по полведра пива. Даже простым слугам в свите посла было положено по две чарки водки и полведра пива. Количества, безусловно, гораздо большие, чем можно было выпить за день. Зачем все это делалось? Конечно, чтобы показать богатство и щедрость русского царя, а ещё – чтобы по возможности выведать, о чем послы и их свита могут проговориться в течение таких застолий.

Застолье для важных послов не заканчивалось в царском дворце. Уже с конца XV века появляется обычай «поить посла» прямо у него на посольском дворе, предоставленном москвичами для проживания иностранного гостя и его свиты. Как это происходило, подробно описывает Сигизмунд Герберштейн, посетивший Москву в XVI столетии.

«После отпуска послов те самые, кто сопровождали их во дворец, отводят их обратно в гостиницу, говоря, что им поручено быть там и веселить послов. Приносят серебряные чаши и сосуды, каждый с определенным напитком, и все стараются о том, чтобы сделать послов пьяными. А они прекрасно умеют заставить человека пить; когда у них уже не остается повода поднять чашу, они принимаются под конец пить за здоровье цесаря, государя, и напоследок за благополучие тех, кто обладает, по их мнению, каким-либо достоинством или почетом. Они рассчитывают, что никто не должен, да и не может отказаться от чаши в их честь. Пьют же таким образом. Тот, кто начинает, берет чашу и выходит на середину комнаты; стоя с непокрытой головой, он велеречиво излагает, за чье здоровье пьет и чего ему желает. Затем, осушив и опрокинув чашу, он касается ею макушки, чтобы все видели, что он выпил, и желает здоровья тому господину, за кого пьют. Потом он идет на самое высокое место, велит наполнить несколько чаш, после чего подает каждому его чашу, называя имя того, за чье здоровье надлежит выпить. Всем приходится выходить пo одному на середину комнаты и, осушив чашу, возвращаться на свое место. Тот же, кто желает избегнуть более продолжительной выпивки, должен по необходимости притвориться пьяным или заснувшим, или по крайней мере уверять, что никоим образом не может больше пить, ибо они уверены, что хорошо принять гостей и прилично с ними обойтись — значит непременно напоить их».

Как в царском дворце, так и на «выездных» застольях на посольских дворах, русские приставы, которым было поручено поить послов, привозили с собой длинный список имен тех людей, которым полагалось пить здравицы, чтобы поводы для выпивки не заканчивались. Как пишет Ключевский, «приставы часто вполне достигали своей цели – напоить посла, причем дело не обходилось без печальных историй. Но при этом достигались иногда и другие важные цели: подвыпивший посол не раз проговаривался о том, что ему приказано было держать только на уме».

А что же происходило, если посол просто не мог столько выпить? В таких случаях московский государь милостиво разрешал заморскому гостю «не допивать», как произошло с Амброджо Контарини при великом князе Иване III – итальянец смог едва выпить четверть кубка, поданного ему государем, но Иван Васильевич сам разрешил послу не приканчивать чашу.

«​​Его величество сильно рассердился»

Но самым большим энтузиастом подпаивания иностранных послов и гостей был, конечно, Петр Великий. Так, как при нём, европейские гости не пили ни до, ни после. Больше всего свидетельств об этом оставил Фридрих Вильгельм Берхгольц, голштинский дворянин, лично знавший Петра Великого и неоднократно вынужденный напиваться в его компании. «Я страшно боялся попоек», – признавался голштинец. Даже его государь, герцог Карл-Фридрих Голштинский, понимал это: «Его высочество шепнул мне, чтоб я в такую же плетеную бутылку, в какой было бургонское, налил красной воды и смешал ее немного с вином» – вот как герцог советовал своему подданному справляться с петровскими попойками.

Самого Карла-Фридриха такие способы не спасали – царь Пётр пристально наблюдал за тем, чтобы его гости пили за его здоровье «как следует». Когда герцог Голштинский во время праздника пытался пить разбавленное вино, Петр «взял у его высочества стакан и, попробовав, возвратил с словами: “Твое вино никуда не годится”». Когда герцог пытался возразить, что он нездоров и не может столько пить, царь сказал, что разбавленный алкоголь ещё вреднее чистого, «и налил ему в стакан из своей бутылки крепкого и горького венгерского, которое обыкновенно кушает». Когда Петр узнавал, что кто-то пьет мало, он гневался. Как вспоминает Берхгольц, «царь узнал, что за столом, с левой стороны, где сидели министры, не все тосты пили чистым вином или, по крайней мере, не теми винами, какими он требовал. Его величество сильно рассердился и приказал всем и каждому за столом выпить в наказание в своем присутствии по огромному стакану венгерского. Так как он велел наливать его из двух разных бутылок и все пившие тотчас страшно опьянели, то я думаю, что в вино подливали водку».

Словом, царь Петр в увлечении пьянством не щадил ни своих, ни чужих. Обычными для царских праздников были драки и конфузы. Берхгольц писал, что «адмирал [Апраксин] до того напился, что плакал как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в подобных случаях. Князь Меншиков так опьянел, что упал замертво и его люди принуждены были послать за княгинею и ее сестрою, которые с помощью разных спиртов привели его немного в чувство и спросили у царя позволение ехать с ним домой. Одним словом, не совершенно пьяных было очень мало…»

Известно, что петровское пьянство приводило порой к чудовищным последствиям – так, герцог Курляндии Фридрих Вильгельм, за которого Петр выдал свою племянницу Анну Иоанновну, не пережил застолья с русским царем – через два дня после окончания свадебных торжеств жених по дороге из Петербурга умер, причем современники приписывали случившееся именно тому, что молодой герцог неосмотрительно решил посостязаться с Петром в искусстве выпивать. Петр Великий, впрочем, был последним из русских монархов, готовых так открыто выпивать со своими гостями и подчиненными. При последующих Романовых грозная русская традиция алкогольной дипломатии уже сошла на нет.