Ринат Ташимов: «Когда я говорю о том, кто такие татары, со мной категорически не соглашаются»

Пьесу «Первый хлеб» ученика Николая Коляды прославили Лия Ахеджакова и «Офицеры России»

Имя 32-летнего Рината Ташимова стало широко известно этим летом после скандала вокруг спектакля «Первый хлеб» по его пьесе. Патриотические общественные организации обнаружили в премьере на другой сцене столичного «Современника» «оскорбление ветеранов». Сам Ташимов удивлен такому повороту событий, и в интервью «БИЗНЕС Online» рассказывает о том, как придумывал этот текст. Между тем, все герои пьес драматурга, уроженца татарской деревни Инцисс в Омской области — это сибирские татары. О том, что такое «быть татарином», почему с Екатеринбургом может сравниться только Нью-Йорк, и как «включается обсиратор» — об этом в нашем разговоре.

«В России пишется очень много хороших пьес»

— Ринат, можно сказать, что вы вместе с командой спектакля «Первый хлеб» в  «Современнике» создали главный театральный скандал последнего времени в России. Думали, что так получится?

— Нет, конечно.

— Расскажите немного о создании пьесы и как появилось предложение ее поставить.

— Честно говоря, у меня все еще стоит определенный психологический блок на эту тему. Пока трудно обсуждать. Задумка, конечно, не тайна, а вот с последующей реакцией на пьесу и спектакль все сложнее. История родилась давно. Еще в детстве, когда мне было лет 5-7. Я во дворе бегал с мальчишками постарше. Они заканчивали школу. И одного из них сразу после выпускного забрали в армию. Это был как раз период чеченской кампании. Через короткое время его отправили служить в Чечню, и он там погиб. Прошли годы, и на востоке Украины стали развиваться события, о которым мы все знаем. Это вновь меня спровоцировало вернуться к теме, разбередило все внутри, и пьеса сама написалась.

— Сколько она лежала, прежде чем попасть на сцену?

— Очень долго. Ее поставили только спустя четыре года. Да и я уже тогда думал, что никто и не возьмется.

— Как вы себе это объясняли?

— Сейчас не помню уже. Но вот Михаил Угаров (режиссер, драматург, худрук Театра.doc, — прим. ред.), например, говорил: «В 90-е было написано столько хороших пьес, и их не поставили». А потом добавлял: «Ну и слава богу!» Михаил Угаров — личность авторитетная. Он был прекрасным мастером, и я, конечно, старался прислушиваться к каким-то вещам. Эта правда облегчило мое состояние. Нет — так нет. Не ставят и ладно. Буду писать что-то еще. Пьес ведь очень много пишется. И, конечно, не каждая попадает в театр. Одни никогда не доходят до постановки, другие очень долго к этому идут, а третьи сразу ставят и идут пожаром по всем театрам, их переводят на разные языки. У каждой пьесы своя судьба.

— И у вашей, получается, непростая. Лежала, лежала, а тут взяли. Так еще и в «Современник»! А потом — бабах и скандал. Вы как-то объясняли себе причины случившегося?

— Если честно, то сразу после премьеры «Первого хлеба» у меня началось много другой работы: со спектаклями, над текстами. Поэтому я оставил анализ ситуации на потом.

— Не мне вам рассказывать, какой шквал негодования вызвал спектакль, сколько обвинений пошло в адрес исполнительницы главной роли Лии Ахеджаковой и худрука «Современника» Виктора Рыжакова. Не боитесь, что теперь вам заказан путь в столичные театры?

— Вот о чем, о чем, а об этом я точно не думал. Сейчас, например, пишу детскую сказку для Барнаульского ТЮЗа. Начал ее еще до постановки в «Современнике» и, если честно, я думаю скорее о Януше Корчаке — работаю над инсценировкой его книги — чем о том, куда мне заказан путь.

— А как вообще себя чувствуют молодые драматурги в России? Замечаете ли интерес к себе, свободу или наоборот предвзятость?

— Недавно, например, завершился фестиваль молодой драматургии «Любимовка», где собралось много талантливых авторов. И те, кто только начал, и опытные. В России пишется очень много хороших пьес. Мне вообще кажется, что в нашей стране драматургия намного сильнее, чем во многих восточноевропейских и западноевропейских странах. Вспоминая слова того же Михаила Угарова, в грязной воде рыба не водится. Думаю, это прекрасно характеризует то положение дел, которое происходит сейчас в театральной среде.

Сценическое искусство развивается, и тексты рождаются. С другой стороны, именно драматургия толкает вперед театр. Это такое двустороннее движения. И даже я сейчас гораздо больше читаю современных пьес. Поэтому мне кажется, что общая тенденция позитивная.

— Обоюдная любовь между театра, драматургами и зрителями?

— Не без сложностей, конечно. Современным текстам также сложно дойти до сцены, но ситуация меняется в лучшую сторону. И это не может не радовать.

«Когда я приезжаю в Татарстан, меня не принимают за своего»

— Герои всех ваших пьес — сибирские татары. Почему? Вас настолько не отпускает детство, родная татарская деревня Инцисс в Омской области, вы ведь давно уже покинули родные пенаты.

— Это удивительный мир, который просто не хочется терять. Мне захотелось его зафиксировать в «цифре». Он сильно повлиял на мое восприятие жизни, театра. Мы же все родом из детства.

— А вы считаете себя татарином?

— Естественно, да. Это генетически стопроцентная информация. Но когда я приезжаю в Татарстан, меня не принимают за своего.

— Почему?

— Я там никогда не жил. И только недавно стал бывать в Татарстане. Мои предки родом из Поволжья, но все давно оказались в Сибири. Кто-то еще при Столыпине, кто-то уехал во время голода в Поволжье. При этом я называю себя именно сибирским татарином, несмотря на то, что именно сибирско-татарской крови у меня в генах мало. Мне кажется, даже если генетически это одни и те же люди, то по менталитету — совсем другие.

— А в чем разница?

— Это трудно объяснить. Может дело в восприятии своей национальности. Потому что когда я говорю о том, кто такие татары и как я их вижу, многие со мной категорически не согласны. И говорят, что я просто все сам придумал.

— А что для вас лично значит «быть татарином»?

— В детстве меня часто буллили из-за того, что я — национальное меньшинство. Я никогда не комплексовал по этому поводу. И со временем, становясь взрослее, сформулировал для себя некие постулаты. Да, я отличаюсь, и в этом моя сила и особенность. Хотя это уже попахивает определенным национализмом. Но я искренне горжусь своим происхождением. Мне кажется, это нормально. Поэтому для меня быть татарином — это найти личную опору и защиту.

— Говорите на татарском?

— Раньше говорил. Но сейчас могу только воспринимать на слух, а говорить плохо получается. Практики нет. Когда еще жил в Омске, тогда была жива бабушка, которая жила с нами. Я разговаривал с ней.

— А никто из Татарстана не связывался на предмет участия в каких-то театральных проектах, например, в Казани?

— Я ездил туда на национальную лабораторию в Казань, в Альметьевск. Как раз Нияз Игламов меня приглашал. Это была лаборатория современной переводной драматургии на татарском языке. Среди трех режиссеров, которые участвовали в лаборатории, все были татарами. Не знаю, значит ли это что-то.

— Но я посмотрела список городов, в которых ставились ваши пьесы, и не нашла среди них татарских. А это немного странно в виду вашей национальной принадлежности и любви татар поддерживать своих.

— На территории Башкирии и Татарстана были эскизы на основе моих пьес, но ни один из них не был одобрен и трансформирован в полноценный спектакль. Уж не знаю по каким причинам, но пока сложилось.

«Коляда — это то окошко, через которое я стал изучать театр»

— Сейчас вы постоянно живете в Москве?

— Да, в связи с тем, что учусь в режиссерской магистратуре Школы-студии МХАТ на курсе Виктора Рыжакова.

— А как возникли режиссура, магистратура, школа-студия?

— Тут много факторов. Еще будучи актером в Омске я познакомился с магистрантами Виктора Анатольевича. Это было десять лет назад. К нам в театр приехали его режиссеры делать лабораторию. Тогда я вообще познакомился с другой драматургией. Мы знали только какие-то видные уральские имена, но никого больше. А тут я узнал имя Максима Курочкина, и у меня сорвало башню. Потом ребята очень много рассказывали про Виктора Анатольевича, и я понял, что хочу у него учиться. Но на тот момент у меня не было никакого режиссерского опыта. Меня просто никто бы туда не взял.

Много позже Виктор Анатольевич позвал меня на лабораторию в Нижнем Новгороде, которая длилась около двух лет и только недавно закончилась. Там желание учиться крепло, но все же не до конца сформировалось. А затем произошел поворотный момент в истории «Современника» и в моей жизни тоже. Из жизни ушла Галина Борисовна Волчек. Виктора Анатольевича назначили художественным руководителем этого театра, и магистратура стала не при центре им. Мейерхольда, а именно при театре «Современник».

Плюс к этому я — ученик Николая Коляды. А всем его ребятам так или иначе прививается любовь к Галине Борисовне Волчек и театру «Современник». Так у меня сложился пазл в голове, и я решил пробовать поступить. И получилось! Рыжаков меня взял. За что огромное ему спасибо.

— А в истории с «Коляда-театром» уже поставлена точка? Не жалеете?

— Нет, не жалею. Это большая часть моей жизни. Я с любовью думаю о своих коллегах, о спектаклях, в которых играл и которые ставил в Центре современной драматургии. Да и вообще Николай Владимирович Коляда — это тот человек, который выпустил меня в большую жизнь. Будучи актером в Омске, мы очень замкнуто жили. У нас был театр сектантского типа, такого монастырского режима. А в Екатеринбурге все иначе. Там такая среда, что невозможно не делать много всего и сразу. Все время хочется взаимодействовать с художниками, музыкантами, режиссерами. Эта среда очень помогает начинающим драматургам и режиссерам.

Став его учеником, я начал писать, показываться на фестивалях, поехал в Америку. Коляда — это то окошко, через которое я стал изучать театр. Мир стал больше. А мне казалось, что он намного меньше.

— Что вам дал Николай Коляда как педагог?

— Он всегда говорит: «Я не могу вас научить писать пьесы, потому что сам не знаю, как их писать». Справа — то, слева — то. Иронизирует, конечно. Он даже не учит, а просто ведет диалог о жизни, о людях. И главный его ответ на вопрос «о чем писать» — о себе и о России. Как бы это пафосно не звучало.

— Вы разговаривали с ним после скандала с «Первым хлебом»?

— Нет, мы с ним не общаемся после того, как я ушел из театра. Но, думаю, это не навсегда. У него был период, когда он несколько лет не разговаривал с Васей Сигаревым, но сейчас контакт налажен. Хотя в интервью Дудю он сказал, что забанил Коляду в «Фейсбуке». Но когда приезжает в Екатеринбург, приходит в театр. Так что я надеюсь на такой же сценарий развития событий.

— А вы перестали общаться из-за того, что ушли?

— Думаю, да. Николай Владимирович занят только театром и у него нет времени общаться с теми, кто ушел из него.

«Самобичевание — это мое любимое хобби»

— Что это за город такой удивительный — Екатеринбург? Здесь живет Алексей Федорченко — режиссер, которого ждут на лучших кинофестивалях мира; репертуар УралОпераБалет по смелости и яркости иной раз заткнет за пояс лучшие столичные оперные дома… Екатеринбург — третья культурная столица России после Москвы и Питера?

— Да она первая на самом деле. Нет лучше города в мире, чем Екатеринбург. Разве только Нью-Йорк.

— Почему?

— Мы много ездили по миру и по России с «Коляда-театром» и с омским театром. И где бы я не бывал, нигде у меня не возникало ощущения, что я нахожусь в месте силы. А когда впервые приехал на «Коляда-Plays», мы с драматургом Светой Баженовой синхронно подумали — здесь надо жить. Что-то особенное есть в этом городе. И у меня нигде не возникало потом такого чувства до момента, пока я не оказался в Нью-Йорке. Подумал еще тогда: «Что же за странное ощущение такое?» И только в аэропорту, когда мы с драматургом Мишей Дурненковым ели тортики, наконец, понял. Точно такое я почувствовал, впервые оказавшись в Екатеринбурге.

— Но они же такие разные в плане ритма.

— Да, это так. Но я говорю о каких-то внутренних ощущениях. Даже в мегаполисе из тысячи внутренних миров можно найти тот, в котором тебе будет уютно. Для меня такие миры существуют в Екатеринбурге и, мне кажется, в Нью-Йорке. Хотя я там не жил. Но даже сейчас в Москве я стараюсь находиться в родном для себя мире — театр «Современник», магистратура Школы-студии МХАТ, среди своих коллег.

— За 32 года вы попробовали разные творческие профессии: играли в театре, сами ставили, пьесы писали, еще и снимаете фильмы. Что для вас в приоритете: драматургия, актерство, режиссура, кино, театр?

— Когда я переживаю по разным поводам, убиваюсь, что у меня где-то что-то не получается, Виктор Анатольевич говорит мне: «Ринат, трудитесь». Так что нет никаких граней, есть только путь. Да и все эти профессии в итоге приводят к одному делу. Но мне кажется, моя основная природа именно актерская. Я никогда не был супер востребованным артистом, но моя первичная природа исходит оттуда. Может быть театр без режиссера? Может. Без зрителя? Тоже. Да и без актеров сейчас может быть. Я сам такой делал. Но первичная энергия, на мой взгляд, исходит именно от актера. Как вселенная произошла из-за большого взрыва, так и театр получился благодаря артисту. Хотя, наверное, это все комплексы актера-неудачника во мне говорят. Не знаю даже. Может потом психотерапевт будет с этим разбираться.

— Вам кажется, лучше, когда творческое сознание сильно запутано или наоборот, когда все разобрано и разложено по полочкам?

— Одно другому не мешает. Да и Константин Сергеевич Станиславский говорил: «Дисциплинируй свою природу, и ты станешь гениальным артистом». Так что если из-за своих каких-то внутренних проблем ты не можешь стать дисциплинированным, то лучше уж обратись к специалисту. Тем более есть специальные психологи, которые работают исключительно с актерами. У меня у самого с самодисциплиной порой бывают проблемы. Я знаю, что к утру должен дописать сцену, а сам думаю: «Посплю еще два часика, потом проснусь в 4 утра и напишу». Я, конечно, просыпаюсь позже, ничего не успеваю написать, и все отодвигается. Хотя сам ведь себе задачу поставил. Никто не заставлял.

— Кажется, вы очень легко переносите жизненные и творческие неурядицы. Или бывают моменты самобичевания?

— Ну конечно. Я отыграл спектакль, забыл реплику, следующий — через месяц. И все это время, хотя бы раз в день, я буду себя мучить за ту забытую реплику. Самобичевание — это мое любимое хобби. Все время сомневаться, думать, какого черта ты вообще туда полез. Мои близкие коллеги и друзья из Омска, у которых сейчас Центр современной драматургии, иногда прикалываются надо мной. Мол, да, Ринат, тебе же тяжелее всех. Хотя понятно, что это просто свойство характера — иногда погундеть. Опять же меня часто ругают, критикуют, многим не нравится, что я делаю. Когда ты работаешь, это пролетает мимо ушей. Но только выдалась пауза, когда ты выпал из процесса, все — ты говно. Поэтому я стараюсь все время находиться в работе, чтобы меньше себя мучить.

— Но мозоли-то уже грубеют?

— Это да. Кстати, тоже за это спасибо колядовской школе. Он учил принимал критику. Прочтут на его семинаре чью-то пьесу, и Николай Владимирович говорит: «Включайте обсиратор». Это, конечно, очень закаляет. Причем не только в творческом плане, но и в жизненном. А так, конечно, кто его знает, как дальше будет. Вот было все нормально — бам и пандемия. Сидел я дома взаперти и думал, что пойду уже могилы копать. Но у меня проблемы с позвоночником, поэтому не решился. А так был близок.