Вторая сессия СМИД (апрель-май 1946)(ч.1)

«Вы согласитесь со мной, что линкоры и крейсера беспомощны, если их не сопровождают эсминцы».
Сталин в письме Рузвельту и Черчиллю, 29 января, 1944 (№ 157)

«Да поможет нам Господь Бог» - произнес большевик со стажем Вячеслав Молотов – «подвести к окончанию всю необходимую подготовительную работу с теми мирными договорами, что лежат сейчас перед нами». Перешедший ради супруги из католичества в англиканство Джеймс Бирнс вторил ему: «Токмо на милость Божию уповаю и смиренно тешу себя надеждой, что Господь всенепременно поможет нам в этом начинании». Бидо и Бевин промолчали. В протоколе не указано, перекрестился ли кто-нибудь их них при этих высказываниях. [FRUS, 414]. На дворе стояло 15 мая 1946 года. Шел двадцать первый день Второй (Парижской) сессии СМИД. Что за напасть сподвигла этих благочестивых старцев-мининделов обратиться к Божественной силе? Встанут ли они на путь покаяния и отринут прочь все те прежние бесовские разногласия, слухи о которых наполняли тогда тревогой весь мiр и все Объединенные нации, алчущих Благой вести об объявлении конкретной даты начала Мирной конференции? Кого Бидо обозвал «врожденными имбецилами» [congenital imbeciles]? За закрытыми дверями он это сказал или в лицо? Дали ли ему за это по лицу? И какую клятву принесло британское правительство религиозному ордену туарего-арабов? Всё это вы узнаете в новой серии «Капитан (от артиллерии) Трумэн и его дипломаты будущего».


Потсдам предписал министрам иностранных дел собираться не реже одного раза в 3-4 месяца. Первая (Лондонская) сессия СМИД была проведена в сентябре 1945 года. Вторая (Парижская) началась 25 апреля 1946. Скрупулезный подсчет на пальцах почти всегда дает арифметический результат в семь месяцев и основание для обвинений в нарушении договоренностей, но в реальности за этот срок министры успели еще посидеть накануне католического Рождества в Москве, и та сессия официально называется «промежуточной» (interim). Почему так, не спрашивайте. Примите как нумерологическую данность и дипломатическую странность. Первейшей задачей Второй сессии СМИД была подготовка мирных договоров с пятеркой бывших гитлеровских сателлитов-союзников: Италией, Финляндией, Болгарией, Румынией и Венгрией. При обсуждении повестки Бидо с первой же попытки успешно втиснул вопрос о французских требованиях к Германии (Саар, Рур), а вот схожее пожелание Бирнса добавить в список договор с Австрией было сходу расплющено Молотовым: «Советская делегация не готова сейчас приступить к рассмотрению этого вопроса, но Советская делегация, конечно, со всем вниманием изучит предложение г-на Бирнса и сообщит ему, когда та будет готова начать обсуждение Австрии»[99].

На Вторую сессию западные дипломаты приехали с твердым желанием добить окончательно проекты пяти мирных договоров. Их и советские заместители трудились не покладая рук те семь месяцев, выявив точки согласий и расхождений. И теперь, не откладывая дело в долгий ящик, требовалось утрясти тексты и объявить всему миру о том, когда именно пройдет мирная конференция, на которой сперва будут выслушаны предложения и замечания двадцати одного союзника, потом будут внесены правки к проекты, и только лишь затем проигравшая пятерка поставит под ними свои факсѝмиле. Предполагалось, что договора с Германией и Австрией из-за своей сложности станут дембельским аккордом значительно позднее и темой для отдельной конференции. В своей решительной целеустремленности ни Бирнс, ни Бевин даже не предполагали тогда 25 апреля, что 14 мая государственному секретарю придется выбросить полотенце на ринг и просить прервать работу СМИД до 15 июня [387]. Хронологически Вторая сессия оказалась разорванной на две половины. То были не две разные сессии, а одна и та же. Стороны всего лишь решили отдохнуть друг от друга, подарив заместителям еще один месяц на растромбовку разногласий. Во время этого непредвиденного отпуска мировая общественность недоумевала, что же происходит с мирными договорами и когда же мирная конференция уже, мóчи нет никакой, и именно в те июньские дни американский радиожурналист CBS Хаттелет вопрошал у М.Литвинова в Москве, что именно идет не так в работе СМИД. В данном эссе я затрагиваю только первую половину Второй сессии (25 апреля – 16 мая, 1946).

На Московской промежуточной сессии в декабре 1945 была заявлена амбициозная цель собрать мирную конференцию 1 мая 1946. Как и многие оговоренные сроки в тот послевоенный год, этот также не был выдержан. Хроническое безответственное раздолбайство. Члены ООН напрасно ждали тогда судьбоносного Конклава: по всем реалистичным прикидкам Совету министров иностранных дел (СМИД) никак не могло хватить пяти дней на то, чтоб подготовить проекты и разослать приглашения 21 правительству, и этим 21 делегациям вовремя собраться в Париже. Ответ на вопрос, почему тянули до 25 апреля с началом Второй сессии, прячется в иранском кризисе. Как известно, Бирнс «воевал» на дипломатическом фронте в Совете Безопасности ООН с Советским Союзом с 8 марта по 15 апреля, а Громыко в ответ обижался и демонстративно выходил из зала совещаний. Тогда было уже принято две резолюции СБ ООН, одна из которых (№3) была сформулирована крайне нелестно для советского реноме. Понятно, что совмещать тот негатив с работой СМИД было нельзя, тем более, что Бирнс сам лично сидел на тех заседаниях в СБ ООН [одних роскошной серебряной шевелюры и богато скроенного костюма Э.Стеттиниуса явно было недостаточно для организации отпора Стране Советов]. Также Бирнс боялся, что подобное совмещение предоставит Советскому Союзу возможность для проведения сделки quid pro quo: т.е. вывод войск из Ирана в обмен на уступку в одном из пяти мирных договоров [Leinonen, 219]. Сформулирую мысль по-другому: ценность мирного договора с Италией была столь высока для США, что Сталин мог рассчитывать на то, что Бирнс прикусит себе язык, с которого готовы были сорваться упреки в адрес СССР касательно действий последнего в Персии, и тогда бы текущая сессия СМИД, взятая в заложники, помогла бы СССР выжать из правительства Кавама нефтяные концессии. Бирнс же развел оба мероприятия по времени, сохранив себе свободу действий. Наверно, такую тактику можно назвать «избирательным сотрудничеством» [selective cooperation], когда громоздкий сложный механизм международных отношений не стопорится из-за всего лишь одной заевшей шестеренки. … А так-то, конечно, Бирнс поначалу ожидал, что проекты будут готовы к марту [305].


I. Всякие мелкóты

СМИД начал свою вторую сессию с бодрого французского меморандума, в котором галлы предложили оттяпать от Рейха Рур (Вестфалию), Рейнскую область и Саар и создать на их основе два-три отдельных государства. Затем плавно перешли к проекту итальянского договора.


II. Ливия

Самое интересное началось, когда речь зашла об итальянских колониях. Как мы помним, в Лондоне в сентябре 1945 Молотов шокировал всех, в особенности Бевина, советской просьбой о предоставлении Советскому Союзу опеки или мандата над Триполитанией. 29 апреля 1946 Молотов по-прежнему придерживался этой средиземноморской линии, слегка закамуфлировав ее при помощи Бидо. Министр иностранных дел Франции предложил заставить Италию отказаться от ее колоний, но передать ей (Италии) мандат ООН на администрирование ими. Бывшему наркому, а теперь министру [с 19 марта 1946] Молотову такой план понравился, и он углẏбил его до «коллективной опеки», чтобы каждая колония управлялась Италией на пару с какой-нибудь одной из четырех держав. «Таким образом, Италия и СССР будут опекунами над Триполитанией, США (или Великобритания) и Италия над Киренаикой, и т.д.»[156]. Эту франко-советскую комбинацию передач и голевых пасов прервал голкипер Бевин, который заявил, что «Британия, если говорить честно, сильно заинтересована в транспортных узлах этого региона, … ратует за незамедлительное предоставление независимости Триполитании и Киренаики [про ливийский Феццан, который с 1943 года контролировали французы, он умолчал] … и вообще, в самую тяжелую для Англии годѝну, когда та осталась одна-одинешенька супротив гитлеровского вервольфа, только местные арабы пришли к ней на помощь, и в тот час Великобритания торжественно поклялась перед кланом Санусия, что ни при каких условиях не позволит народу Киренаики вновь попасть под пяту итальянского колониализма. Та клятва сплотила мусульман Киренаики, привлекла их на сторону союзников, и многие из Санусия положили свои жизни на алтарь общей победы»[157]. Очень проникновенно выступил товарищ-лейборист. Никто не забыт, ничто не забыто!

Санусия - это суфийский религиозно-политический орден, который уже как 150 лет доминирует в Киренаике со своей столицей в Бенгази. Идеологически он сумел приподняться над этнической и племенной принадлежностью, став универсальным и живучим центром притяжения в Северной Африке. Такая разновидность Коминтерна, только с антиколониальными и религиозными обертонами. Британцы, вцепившиеся в Киренаику, сделали ставку на усиление Санусия в Ливии, так как других вариантов просто не было. Поэтому не стоит удивляться тому, что в Бенгази после войны быстро появился эмират во главе с Идрисом аль-Санусия, затем тот же Идрис продублировал себе эмирский титул в Триполи, а в 1951 стал королем независимого Королевства Ливии после того, как французы согласились уйти из оккупированного ими Феццана. Муаммар Каддафи был родом из третьей ливийской провинции (Феццан), и, придя к власти через переворот, он особо не церемонился с орденом Санусия, своим политическим конкурентом, загнав их в подполье. Сорок два года спустя сжатые пружины этой организованной структуры с вековой идеологией разжались не без помощи франко-американских томагавков и российского «воздержания» в СБ ООН (резолюция 1973).

Десятого мая министры вернулись к итальянским колониям. Молотов сразу же отказался обсуждать вопрос о передаче Додеканезских остров Греции отдельно. «Эта проблема должна быть урегулирована в едином комплекте со всеми территориальными спорами, так как только такой подход советская делегация считает самым справедливым»[333]. Молотов повторил свою поддержку французского предложения по установлению итальянской опеки над ее бывшими колониями. «Тем самым мы продемонстрируем свое благорасположение к новой демократической Италии»[334]. Бевин принялся отбиваться, вновь вспомнив про свою клятву перед Санусия, признаваясь, что «Великобритании за ее положением на Ближнем Востоке нужен глаз да глаз и что линия Бенгази-эль-Агейла (и Тобрук) очень важна для обороны Содружества» [эль-Агейл стоит на границе Киренаики и Триполитании; до этого Бевин оговорился, описав линию Бенгази-Марет, но затем поправился; Марет разделяет Триполитанию и Тунис]. Здесь Молотову и Бидо удалось выжать из Бевина согласие с итальянской опекой над Триполитанией при условии, что опека над Киренаикой достанется Великобритании и границы будут исправлены для включения максимально возможного числа последователей Санусия в границах Киренаики[335-336]. Бидо подкрепил свою позицию порцией статистики, подчеркнув различие между Триполи и Бенгази: в Киренаике вряд ли отыщешь хоть одного итальянца, а вот в Триполитании на побережье проживают 45,000 итальянцев и 48,000 евреев [338].

На следующий день, 11 мая, случился неожиданный поворот. При обсуждении даты будущей мирной конференции Молотов вдруг прямым текстом отказался от советских притязаний в Ливии: «Советское правительство сделало большой шаг на встречу другим делегациям и отозвало свои требования к итальянским колониям, включая свое желание получить порт захода (port of call) в Средиземном море для советских торговых судов. Потребности СССР в развитии торговли между Западом и Востоком велики, и по этой причине нам требуется порт захода в этом регионе. Однако, не смотря на имеющийся коренной интерес Советское правительство решило уступить своим Союзникам в колониальном вопросе для достижения соглашения. … Я прошу своих коллег подумать и оценить всю важность и глубину советской уступки» [349]. Когда Бирнс докладывал Трумэну телеграммой об этом прорыве, то писал, что «у него сложилось впечатление, что Молотов также не будет настаивать на правах иметь специальные морские объекты на Додеканезских островах, хотя такого прямого заявления Молотов не сделал».[В Лондоне’45 СССР требовал себе остров Родос или другой остров поблизости для обустройства базы снабжения].

Чем был вызван этот всплеск советского альтруизма, мне пока не известно. Возможно, что Печатнов В.О. уже накопал ответ в Сталинском фонде [нет, у Печатнова нет объяснения, стр. 17]. Догадки, однако, выстроить можно. Советская делегация рассматривала переговоры «в комплексе», когда уступка по одному вопросу должна была привести к выигрышу в другом, даже не связанном с первым. Та самая quid pro quo. Выгодные позиции СССР по любой тематике, даже той, которая напрямую не затрагивала советские интересы, превращались в ценный актив, или будущую уступку, которую было бы грех не монетизировать. Так, словно собака на сене СССР придавил собой Додеканезы, не разрешая передавать их Греции, хотя всем вокруг уже давно было понятно, что Архипелаг обречен вернуться в греческое лоно. По «процентному соглашению» Греция входила в британскую зону интересов, и СССР честно выполнял это свое обещание, но это не означало, что СССР теперь будет плясать на цырлах вокруг Греции и выполнять все ее капризы. СССР утратил интерес к Греции и ее проблемам словно молодой человек, которому не дали на третьем свидании. У СССР были свои собственные нуждающиеся государства-клиенты (Албания и Болгария) с территориальными претензиями к Греции (Северный Эпир, Западная Фракия), вот им СССР будет помогать по мере возможности pro bono, но не Греции.

Идя на уступку по Триполитании, Молотов и Сталин несомненно держали у себя в коллективной голове широкую дипломатическую картину, с ее Триестами, Дунаями, Саарами, Огаденами и репарациями. Это не был жест доброй воли. Это была расчетливая комбинация по удержанию или укреплению позиций по другим вопросам. Каким? Например, Вторая сессия прервалась 16 мая из-за того, что Молотов упорно не соглашался назначить дату будущей мирной конференции. Я вернусь к этой мысли позднее, но сперва нужно покончить с Ливией.

После сногсшибательного советского отказа от Триполитании эта тема начала развиваться в противоположном направлении. Бирнс предложил назначить в ливийских территориях нейтральную администрацию от ООН (без участия великих держав) и начать готовить их к независимости. Бевин ответил, что Британия готова отказаться от опеки над Киренаикой, если итальянцев не оставят в управлении над Ливией. Бидо был очень разочарован таким поворотом. Дополнительная порция статистики в его исполнении звучала так: «Эти территории прилегают к французской Северной Африке, где проживают 20 миллионов человек, но в Ливии, в которую входят Триполитания и Киренаика, со сравнимой территорией в 1,750,000 кв.км., не будет даже пяти процентов от этой численности. Согласно имеющимся данным в Ливии имеется 888,441 жителей. В основном это кочевники, за исключением 100,000 иностранцев, что проживают преимущественно на побережье. В торговом обороте Ливии 92% приходится на импорт… Бюджет Ливии на три четверти зависит от метрополии. С объективной точки зрения… эксперимент с предоставлением независимости этим неразвитым территориям… станет опасным даром»[364]. Бидо осмотрительно не перечислил Феццан в списке ливийских территорий. Возможно, что мысленно он представлял его уже частью Алжира. Советская поддержка по коллективной опеке испарилась, и Франция осталась одна перед угрозой ливийской независимости и потерей Феццана.

15 мая Бирнс раздал коллегам меморандум США по итальянским колониям [424]. В нем он упоминает пожелание «одной делегации» о передаче (цессии) некоторых обсуждаемых территорий прилегающим государствам и их последующей интеграции. До этого в протоколах я не встречал высказывание этой «одной делегации», но скорее всего это была Франция, которая попросила оттяпать Феццан от итальянской Ливии и передать его Алжиру. Так как это был предпоследний день заседаний перед перерывом, то про Ливию рассказ пока закончен.

III. Лисьи ходы англичан


В 1946 году Великобритания своим военным присутствием контролировала две трети итальянской Ливии, но находилась там на птичьих правах. За 5 лет Туманный Альбион раскачал своего союзника Идриса аль-Санусия настолько, что тот распространил свою власть на всю бывшую итальянскую колонию, а англичане опосредовано через него укрепили свои позиции в Северной Африке. Отказавшись от опеки над Киренаикой, Великобритания выиграла в среднесрочном плане. Пожертвуй малым, чтобы получить всё. Подобную тактику можно было наблюдать на Африканском роге. Британцы предложили объединить Британское Сомали, Итальянское Сомали, Огаден и Зарезервированные области (Reserved areas) и создать на их базе Соединенное Сомали (United Somalia). Последние две территории входили в состав Эфиопии, которой предлагалось довольствоваться Эритреей. Великобритания была готова отказаться от своего протектората Британского Сомали в обмен на опеку над новым государством [194]. Ненасытные хотелки.

Второго мая из-за этого даже произошла перепалка между Молотовым и Бевиным [221-222].
Молотов: «У Великобритании и так уже много колоний. Куда уж вам больше!»
Бевин: «Странно слышать такие упреки от государства, которое, по его собственным утверждениям, занимает одну седьмую часть суши».
Молотов: «Вся эта территория была получена нами на законных основаниях».
Бевин: «Законных? Ха! Да там сплошь закулисные мутные договоры. Эх, жаль Англия допустила ошибку и не поназаключала подобных соглашений во время войны».



IV. Итальянские репарации
СССР хотел 300 миллионов долларов для всех пострадавших от итальянской агрессии (СССР, Албания, СФРЮ, Греция). Молотов подчеркивал, на сколько умеренным было советское требование получить с Италии репараций всего лишь на $100 млн., но Бирнс не соглашался оговаривать конкретную сумму [по примеру германских репараций], сообщив о тяжелой экономической ситуации на Апеннинах (со дня перемирия США были вынуждены вкачать помощи на полмиллиарда в этот полуостров, а в тот момент Италия еще пыталась получить кредит на $25 млн. в США для покупки хлопка)[115].

СССР продолжил давить: «Способность Италии выплачивать репарации не вызывает сомнений. В мирное время в их бюджете каждый год тратилось 250-300 миллионов долларов на оборону. Сейчас эти траты у них сокращены до минимума. Очевидно, что Италия обладает достаточными ресурсами для репарационных изъятий. И не забывайте, что треть предвоенного импорта Италии приходилось на стратегическое сырье, и сейчас им такое сырье закупать нет необходимости» [289]. Логика Молотова была железобетонной, и его бы поддержали при возможности даже конгрессмены США, которые озвучивали схожие мысли, но только в отношении германского экспорта. Американские политики справедливо считали, что германская экономика, избавившись от безвозвратных инвестиций в оборону благодаря демилитаризации, резко нарастит свою капитальную вооруженность в гражданских отраслях и, как следствие, упрочит свои экспортные позиции в ущерб американским товарам. В качестве панацеи конгрессмены выдвинули идею экспортного налога для немецких товаров, который изымался бы в пользу OMGUS. Налог на пацифизм. По сути Молотов предложил обложить такой же данью итальянцев, которых победители-союзники освободили от оборонного бремени. СССР хотел не денег, а итальянского промышленного выпуска в течение 6 лет на заявленную сумму.

Бирнсу не нравилась идея изъятий из текущего выпуска из-за отрицательного платежного баланса Италии [294]. Стараясь отговорить Молотова от регулярных изъятий продукции, госсек в списке репарационных источников продвигал итальянский военно-морской флот. Бирнс пытался заинтересовать советского министра кораблями, напомнив, что помимо репараций с Италии они еще будут делить на троих итальянский флот, который оценивается в 150 млн. долларов.

Молотов на такие ухищрения в подмене источников отвечал, что «все согласны с тем, что $100 миллионов лишь крохотная часть того ущерба, что итальянская армия нанесла Советскому Союзу. Эта сумма представляет собой символ того, что вторжение на чужую территорию не должно оставаться безнаказанным». «Я считаю, что эта незначительная сумма вполне по силам Италии» [340]. Бирнс добавил в список два пассажирских судна «Вулкания» и «Сатурния», каждый по 24,000 тонн водоизмещения. Итого, согласно Бирнсу в списке источников для репараций было четыре позиции: оборудование с военных заводов; зарубежные активы Италии в Венгрии, Румынии и Болгарии; лишние военно-морские корабли; два гражданских судна. Этого должно хватить. Молотов опять поднял тему изъятий из текущего производства, увеличив срок выплат с 6 до 8 лет в качестве микро-уступки. Что же касается кораблей, то СССР не согласен с их включением в список источников, так как в Потсдаме они считались трофеями[342]. Бирнс ответил, что ничего подобного, в Потсдаме было специальное соглашение насчет немецких ВМС, когда действительно трофеи разделили на троих. Но то Потсдамское соглашение не распространяется на итальянские ВМС, которые являются трофеями США и Великобритании. Государственный секретарь во многом был прав, но он забыл про Тегеранскую конференцию, на которой Черчилль и Рузвельт пообещали Сталину итальянские корабли: один линкор, один крейсер, восемь эсминцев, четыре подводных лодки и на 20,000 тонн водоизмещения транспортных судов. Линкор «Ройял Соверен», а теперь «Архангельск», не случайно ведь тогда до 1949 года отирался в Белом море в качестве флагмана адмирала Г.Левченко. Это была временная замена и частичное выполнение тегеранских обещаний Черчилля-Рузвельта, и теперь Советский Союз ожидал итальянские корабли бесплатно вне контекста репараций. Попытка же Бирнса засчитать итальянские корабли как репараций, скорее всего, оценивалась Молотовым как грязный трюк, словно ошибочное повторное списание оплаты с кредитки за один и тот же товар.

Молотов и Бирнс также не сошлись в оценке стоимости итальянских активов в трех балканских странах. Бирнс назвал цифру в $75 млн, Молотов - $22 млн. На что Бирнс ответил, что даже если принять заниженную советскую оценку, то у него уже получается наскрести 100 миллионов: оборудование на 10 млн., два судна на 20 млн., активы на 22 млн. и корабли на 50 млн.

Деканозов подытожил эту дискуссию 15 мая, зачитав отчет комиссии заместителей по итальянским репарациям. СССР по-прежнему не был согласен с зачетом кораблей и требовал изъятий из текущего производства. Удивительно, но французы поддержали нас по вопросу изъятий [403, 422]. Также Деканозов выразил сомнение, что СССР заинтересован в «Вулкании» и «Сатурнии». Что же касается оборудования с военных заводов, то СССР готов принять их как репарации. Тут у меня возникла крамольная мысль, почему Советский Союз готов демонтировать и перевозить к себе военные заводы, а не гражданские. Война закончилась, нужны восстановительные мощности (типа ДСК), а не военные. Ну да ладно, спишем это на универсальность оборудования, на котором можно и для гражданского сектора продукцию клепать. Для чего еще пригоден станок для набивки патронов порохом? Набивание сигарет махоркой?

V. Итальянские границы и Триест

Из трех поднятых тем (границ с Францией, Австрией и Югославией) первые две были относительно легкими. «Западную Истрию», как называли итальянцы свои склоны Приморских Альп (Alpes-Maritimes), они потеряли. Коммуны Тенда и Брига с их 5,000 бормочущих на патуа высокогорных пастухов и 790 квадратными километрами пастбищ выбрали свободу, уйдя на Запад во Францию через плебисцит [356]. Австрияки-забияки было нацелились на провинцию Больцано (Южный Тироль), чтобы связать Клаггенфург и Инсбург исторической пуповиной, перерезанной Сен-Жерменским мясником-повитухой [358], но к счастью для Италии министры споткнулись о Потсдамскую формулировку «небольших изменений» (minor modifications) австро-итальянской границы (уступка целой провинции явно не была бы «небольшим изменением») и решили передать этот вопрос своим заместителям и экспертам. В частности Молотов выразил сомнение, что австрийское предложение является «небольшим изменением» [383]. А в сентябре 1946 года Австрия и Италия напрямую подписали свое собственное соглашение о культурной автономии Больцано, что указывает на австрийское решение не обострять этот вопрос и довольствоваться малым.

Триест же оказался неподъемным камнем. В Лондоне в свое время югославы выступали 13 часов нон-стон [183-184], отстаивая свое мнение, согласно которому вся Юлийская Краина должна была отойти СФРЮ. Дольше, наверно, только Хрущева снимали на двухдневном Пленуме ЦК (20 часов). С содроганием вспоминая о той арии, министры осторожно начали разменивать мелкие островки - Югославии передали о. Палагружа, а о. Пьяноса остался у Италии [208] - и только лишь потом перебрались на материк. Итальянская Венеция-Джулия [не путать с Венецией] во времена австрийского владычества называлась Юлийской маркой [если я правильно понимаю этимологию слов Julian March], а славяне звали ее Юлийской Краиной. Гай Юлий Цезарь когда-то провел по речке в Юлийских Альпах демаркационную линию, к западу от которой Италия, а к востоку – Иллирия. Отсюда и название.

Было выдвинуто четыре предложения. Самое радикальное (советское) отдавало всю Венецию-Джулию Югославии, вместе с Триестом и Истрией. На другом конце спектра находилась британская линия, а где-то посередке американская и французская. Молотов не соглашался с остальными тремя линиями раздела, называя их «стремлением наказать Югославию, своего победоносного союзника» [228]. Бирнс был не согласен с такой формулировкой: согласно американской линии Югославия получает 2,000 кв.км., порт Фиуме и 350,000 жителей, которых у нее до войны не было. Бевин ругал советскую линию из-за того, что та передавала 417,000 итальянцев в СФРЮ, а это чревато ирредентизмом и новой войной [большая часть этих итальянцев проживали в городах Триест и Пола, окруженные славянами, заселившими прилегающую сельскую местность], не говоря уж о том, что это вступало вразрез с этническим принципом Атлантической Хартии [254]. Молотов защищал свою линию, утверждая, что Триест – это голова живого тела и что нельзя отделять Триест от всей Юлийской Краины, чья экономика завязана на этот центр. Триест уже был во владении Италии 20 лет, и это привело к заметному упадку, так как, во-первых, итальянцы развивали только порт-конкурент Венецию и, во-вторых, потому что Триест испокон австрийских веков был ориентирован на дунайскую торговлю, потоки которой захирели после событий 1920 года. Следовательно, чтобы наполнить вновь Триест жизненными соками, его надо воссоединить с дунайской Югославией. Даже сам Наполеон, продолжал Молотов, когда создавал славянские Иллирийские провинции, объединял вместе Триест, Горицию и Градиска д'Исонзо, а ведь Напа нельзя обвинить в том, что тот был латентным югославским патриотом [241].

Продолжая встречать сопротивление по вопросу Триеста со стороны своих западных коллег, Молотов закинул удочку quid pro quo: «Есть ли возможность удовлетворить пожелания Югославии относительно Триеста, а взамен встретить пожелания Италии по другому вопросу, например по колониальному вопросу или репарациям?» Бирнс сбил его с этой мысли, предложив провести плебисцит в тех районах, что лежали между советской и американской линиями, как единственно спорными. Молотов ответил, что вообще-то принято проводить голосование во всем регионе, а не отдельных округах [в надежде на то, что славянские голоса всей Краины задавят малочисленные итальянские в Триесте и Пола]. Молотов привел в пример плебисцит, что проводился на Западной Украине для урегулирования отношений с польским правительством: вся Западная Украина проголосовала за присоединение к УССР, а вот Львов голосовал за Польшу. В случае порционных плебисцитов, сложилась бы парадоксальная ситуация с польским анклавом посреди УССР. Бирнс ответил, что он прекрасно помнил про Львов и что они пытались изменить границу в пользу Польши, но их советские друзья поступили по-своему [244].

На следующий день (4 мая) министры вернулись к теме Триеста. Бирнс предложил, раз уж стороны не смогли прийти к согласию, передать этот вопрос в ГА ООН. Молотов протестовал и вновь намекнул на возможность компромисса, сказав, что Италии могли бы разрешить управлять ее бывшими колониями или обнулить требования Югославии по итальянским репарациям [т.е. Югославия не получает репарации, но получает Триест], или, допустим, Греция откажется от своих прав на итальянские репарации за Додеканезы. Увидев, что их западные коллеги не проявили заинтересованности в такой сделке, у Молотова и Вышинского временно не выдержали нервы. Это был первый раз на этой сессии, когда советская делегация позволила себе «слететь с катушек» и разразиться пропагандистскими проклятиями в адрес «ползучего империализма США» [248]. Молотов припомнил янки всё. И базы в Исландии [информация о них получила скандальную огласку в марте 1946, и советские дипломаты до поры до времени придерживали эту карту], и американские войска в северном Китае. Якобы американцы желали обустроить базы даже в Египте [кстати, да], Турции и Иране. Бирнсу было очевидно, что Молотов и Вышинский встали на абсурдные пропагандистские рельсы только из-за того, что он не захотел обсуждать с ними сделку по Триесту [249]. Печатнов В.О. же раскопал, что та вспышка благородной ярости была подготовленным экспромтом: Молотов ранее получил очередной выговор от Сталина за свою мягкотелость, и теперь желал исправиться, показывая, каким злобным лающим псом он мог быть. Духи-похи. Оба они с Вышинским на пару.

Догадливый дипломат граф Гарандини счел, что СССР поддерживал требования Тито, потому что хотел получить верфи Cosulich Shipyard в Триесте. А премьер-министр Италии де Гаспери, увидев дипломатический водоворот, грозящий затянуть в себя Триест, приватно попросил Бирнса отложить подписание мирного договора до тех пор, пока международная обстановка не развернется к Италии передом, а к Югославии задом. Другими словами Италия была готова жить пять лет без мирного договора, на смягченных условиях перемирия. Де Гаспери сказал, что ни одно итальянское правительство не выдержит потери Триеста – оно слетит сразу же.

13 мая Бирнс и Бевин соглашаются с французской линией, согласно которой город Пола отходит к СФРЮ [365]. Теперь у Югославии два новых порта – Фиуме и Пола. И вся Истрия. Бидо поздравил всех с прогрессом и с тем, что линий осталось всего две, но Молотов уже не разделял всеобщего энтузиазма. Зубы его были стиснуты, и он отказывался обсуждать любые «нефундаментальные» темы (например, Додеканезские острова или Соглашение Четырех держав о демилитаризации Германии) тогда, когда проекты пяти мирных договоров еще не подготовлены [367].

VI. Балканы и Дунай

Молотов всеми силами противился обсуждению мирного договора с Австрией. Иначе мы перегрузим повестку тогда, когда первые пять проектов еще не подготовлены, объяснял он. В его представлении существовала четкая очередность в рассмотрении дипломатических тем, и Австрия была где-то в конце вместе с Конвенцией по режиму судоходства на Дунае. Когда Бевин предложил вывести войска из Болгарии, Молотов заявлял о невозможности сделать это, так как та группировка охраняла линии сообщения с оккупационными силами в Австрии. Нет, румынского берега Дуная было для этого не достаточно, уточнял советский министр. Бевин-юморист тогда осмелился подколоть Молотова, предложив принять предложение Бирнса по Австрии и заключить договор с Австрией поскорей, и тогда отпала бы необходимость держать войска в балканских государствах. На это Молотов, у которого всё было очень серьезно, ответил, что сперва нужно закончить то, что начали. То есть, снова корова. Когда Бевин продолжил подтрунивать над ним, советский мининдел предположил, что его коллеги находили в состоянии алкогольного опьянения [to those who were not sober][276]. Это было 7 мая. Позднее Молотов советовал «Британии вывести свои войска из Италии первой», прежде чем обсуждать присутствие советских войск на Балканах [376].

Бирнс выразил сожаление, что Молотов отказывается обсуждать проект договора с Австрией. Это ведь закрыло бы вопрос с линиями снабжения. Молотов ответил, что они четыре месяца обсуждают 5 мирных договоров и еще не договорились по тексту. Было бы неразумно добавлять шестой проект к обсуждению [378].

Тогда же западные дипломаты упомянули 20 статью Берлинского протокола – о равном доступе частных граждан государств-союзников (Allied nationals) к торговле, сырью и промышленности [266]. В Потсдаме союзники согласились в принципе с этой статьей, но оставили разработку конкретного договора на будущее. Молотов же сопротивлялся обсуждению 20 статьи прямо сейчас, напирая на то, что это решение следует вырабатывать «посредством дипломатических каналов» [268]. Его можно понять. Это обсуждение могло раскупорить транспортную и торговую монополию СССР в Дунайском бассейне. Бирнс занервничал и потребовал перестать ходить вокруг да около (ring-around-a-rosy). «Министры уже передавали этот вопрос заместителям, а те вернули его министрам».

Такая же карусель завертелась, когда Бевин попытался вставить в проект мирного договора с Румынией параграф про «свободное судоходство по Дунаю». Молотов использовал аргумент «суверенитета Румынии», который был бы нарушен, если бы эту страну сейчас заставили соглашаться с неизвестно чем, что будет принято на Конференции по Дунаю, которая соберется через 6 месяцев после подписания мирного договора с Румынией.

Трансильванию не передавали Румынии, а объявляли Венский арбитраж от 30 августа 1940 года технически аннулированным. И при этом оставляли за Венгрией и Румынией право пересмотреть границу в прямом двустороннем порядке, чтобы существенно уменьшить численность этнических меньшинств, проживающих под инородным управлением [260]. Ну хоть здесь всё хорошо. Премьер-министр Венгрии Ференц Надь побывал в Москве в апреле 1946 и получил экономические послабления - период выплаты репараций был увеличен. Юная советско-хунгарская дружба крепла на глазах. На сессии Молотов просил вернуть венгерское имущество на $3 млрд., что застряло в американской зоне оккупации [279] и которое было вывезено ренегатом Салаши в последние месяцы войны. Бирнс отвечал, что даже на сто миллионов там нет добра. «Золота на 32 миллиона там действительно имеется… Если бы у Венгрии было имущества на три миллиарда, то не она бы просила 4 млн. у UNRRA, как это случилось недавно, а напротив – все бы выстроились вокруг нее с протянутой рукой» [280].

«Мне будет тепло, потому что на мне курточка» - говорил герой одного мультфильма – «Но курточке будет холодно. Надену-ка я на курточку кофточку». Советский МИД накрывал Балканы и Дунай Австрией, накидывал на Австрию пять мирных проектов, а проект договора с Италией укутывал Триестом или, на выбор партнеров, Триполитанией. Ну и капюшончик-худи додеканезский еще накинул дерзко. Только в таком обратном порядке можно было разоблачить эту советскую луковицу, разодетую в сто одежек заботливой усатой грузинской мамой.
[продолжение]