Глобальное Русское Слово: что сегодня пишут в Таллине
Кто знает, где может прорасти случайно попавшее в чужую почву зернышко? Вот и Таллин отнюдь не пустое место на карте славянской филологии — там начинал Сергей Довлатов, оттуда вышел Михаил Веллер, пишет латвийская газета «СЕГОДНЯ».
А сейчас самой яркой звездой сделанной в Эстонии литературы на русском языке является, без сомнения, Андрей Иванов. Ну как обычно, на Ивановых все держится. В моем личном хит—параде он соседствует с однофамильцами Георгием ИвАновым — первым поэтом русского зарубежья, и Алексеем Ивановым — историческим прозаиком и эссеистом с Урала.
Тексты Андрея Вячеславовича можно тоже отнести к жанру исторической прозы — ведь его герои — это «харбинские мотыльки» русской эмиграции 20—х или обитатели «потешного кладбища» французского нонконформизма 60—х. Если бы не одно немаловажное обстоятельство: А. В. Иванов в своей творческой манере все же слишком изощренный формалист, чтобы его беллетристику можно было считать массовым чтением. Он не гонится за статусом автора бестселлеров, но высоко ценим критикой и переводится на эстонский и немецкий языки.
«У меня было все как у всех в советское время»
— Андрей, вы сказали в одном из интервью, что не любите вспоминать о детстве. Все же здесь закладывается основа мировосприятия и стиля. Что окружало вас в школьные годы, что вы читали, какую музыку слушали?
— Я много пишу о детстве, я не люблю о нем говорить с незнакомыми людьми. Не думаю, что стиль закладывается в детстве. Было бы так, писал бы я сейчас приключенческие романы в духе Луи Буссенара.
С основами мировосприятия тоже не все так просто: в любое время эти основы может что—нибудь пошатнуть или человек сам намеренно может изменить представления о мире. С музыкой и книгами у меня все было как у всех в советское время. Об этом я тоже много писал.
— В ваших текстах постоянно поднимается тема эмиграции. Вы считаете себя русским диаспоры или, как у вас говорят, «эстоноземельцем»?
— Я не занимаюсь темами намеренно, я не думаю о теме романа, я пишу то, что идет. И пишу так, как я пишу. Я не ставлю цели пробиться к широкой публике, на это сил нет. Хорошо бы остаться на этом уровне.
Я ничего не знаю о русской диаспоре в Эстонии, хотя я здесь родился. В данную минуту в Таллинском университете проходит международный семинар, посвященный культуре русской диаспоры. Я собирался на него пойти, но наш ребенок заболел, надо быть дома. А так, если бы я на нем побывал, я бы с вами поделился впечатлениями обязательно.
— Существует ли в Эстонии какой—то русскоязычный литературный мир, встречаются ли авторы в каких—то социальных пространствах — или только онлайн?
— Разумеется, авторы встречаются. Проходят литературные фестивали и всевозможные мероприятия. Я иногда участвую, читаю, общаюсь с читателями и другими авторами. Но вам об этом лучше расскажут организаторы этих мероприятий.
«Поселился в фотографических снимках 20—30—х»
— Как пришла к вам тема романа «Харбинские мотыльки» — русские изгнанники в Эстонии 20—х годов?
— Опять же в голову пришла не тема, а образы. Я не могу объяснить, как это происходит. Это очень призрачно. Я читал «Балтийский архив», который вышел в издательстве «Авенариус», нашел много интересного: статьи Ирины Белобровцевой и Аурики Меймре, мемуары Сергея Сидякова, Николая Андреева, Бориса Энгельгарта и многих других.
Я не собирался разрабатывать какую—то определенную тему, я стал записывать сначала чьи—то дневниковые записи, которые приходили мне в голову по ночам, я не понимал, кто это пишет, сначала в одной манере, потом в другой. Позже я понял, что это писали два человека, я стал выяснять, какими они могли быть, я в них вживался, продолжая вести их дневники, мало—помалу вошел в роман, стали появляться другие персонажи, завертелись события...
— Что было самым неожиданным для вас при работе над новой книгой «Обитатели потешного кладбища», открылось ли что—то о природе студенческой революции 1968 года?
— Самым неожиданным оказалось долгое похмелье. Я очень долго переписывал и правил роман, еще дольше не отпускал в печать. А потом очень долго от него отходил. И до сих пор не отошел. Книга вышла в издательстве «Авенариус» (Таллин). Сейчас готовят книгу в Москве, я очень надеюсь, что все пройдет гладко, однако мне еще раз придется вычитывать текст, он не отпускает меня.
С «Харбинскими мотыльками» было нелегко, но я объяснял это тем, что я писал о родном городе в прошлом, я перемещал город во времени, очищая его от наносного; можно сказать, поселился в фотографических снимках двадцатых—тридцатых годов. Это было непросто.
А теперь я по ночам просыпаюсь в Париже... Выглядываю из окна таллинской квартиры и вижу Париж или слышу его с закрытыми глазами.
Что касается «студенческой революции 68—го», то тут можно выяснять бесконечно.
Во—первых, была ли это революция? Во—вторых, почему, собственно, студенческая? Студенты начали, но Франция встала только потому, что их поддержали рабочие. Почему она таким мистическим образом прекратилась? Почему Кремль испугался этой революции, почему не освещались эти события в СССР? Ну и так далее.
Много вопросов, хотя меня они не особо интересовали, посреди революции 68—го года я оказался случайно. Я писал роман о другом. Меня больше занимала первая половина двадцатого века, безумные двадцатые годы, дадаисты, сюрреалисты, джаз, тридцатые со своими переворотами, там ведь тоже было много событий, которые по значимости не уступают маю 68—го. Путч фашистов 6 февраля 1934 года, например.
Меня интересовали советские репатриационные миссии и советские транзитные лагеря, которые появились в Европе после освобождения в сороковые. Я хотел написать о том, как занимались отловом советских граждан, не желавших возвращаться в Советский Союз, о тех эмигрантах, которые стремились уехать в СССР. Конечно, атмосфера послевоенного Парижа увлекала очень сильно, но так получилось, что меня занесло в 68—й. Можно сказать, я написал роман в романе.
«Я достаточно написал о современной Эстонии»
— Почему вы считаете русско—эстонские сражения вокруг нарратива «потешными боями», ведь в таком случае и «песенную революцию», которой, кстати, исполняется 30 лет, можно принять за таковой?
— Какие сражения вокруг нарратива? Ничего такого не помню. Меня это просто не интересует, поэтому, наверное, и не помню. Я потому и бежал сначала в Ревель, а затем в Париж — чтобы ничего этого не замечать.
— На ваш взгляд, достойна ли новейшая история Эстонии серьезного историко—литературного осмысления? Взялись бы за такой роман?
— Я не занимаюсь историко—литературным осмыслением. Новейшая история любой страны связана с прошлым, нельзя понять настоящего, отрезав прошлое.
Я достаточно написал о жизни в современной Эстонии. Например, «Горсть праха». Мой предыдущий роман, «Аргонавт», отчасти о неразрывной связи «ненавистного советского прошлого» с новым эстонским независимым временем; герои «Аргонавта» переживают эту связь в себе, каждый по—своему. Думаю, этот роман еще не прочитан, но он достоин серьезного осмысления не меньше, чем новейшая история Эстонии!
— Спасибо за ответы!
Николай КАБАНОВ.
ВЕХИ
А. В. Иванов родился в 1971 году в Таллине в семье милиционера и рабочей, учился на филологическом факультете Педагогического института, перепробовал ряд специальностей, на время иммигрировал в Скандинавию.
Начал печататься в 2007 году в русских журналах США и Финляндии. Роман «Путешествие Ханумана на Лолланд», о приключениях беженцев, сначала вышел в ФРГ, а затем по—русски в издательстве «АСТ» (2011).
Получил гражданство Эстонии в 2018 году.
Знает английский, датский и норвежский языки, эстонский осваивает.
«Я не собирался разрабатывать какую—то определенную тему, я стал записывать чьи—то дневниковые записи, которые приходили мне в голову по ночам».