Денис Драгунский о двух расколах
В Москве на днях произошли два события. Одно - грандиозное, в нем участвуют сотни, а то и тысячи весьма влиятельных персон, и оно затрагивает по меньшей мере десятки миллионов человек, интересы могущественных организаций, целых государств и даже блоков государств – всей Восточной (и не только Восточной) Европы, а также отчасти Америки и Ближнего Востока. Во втором - малюсеньком - событии участвуют самое большее человек сто, известных в узком кругу коллег, а затрагивает оно еще человек двести, по самым доброжелательным подсчетам.
Но оба они до ужаса похожи друг на друга.
Первое (громадное) событие - это раскол в православии. Отказ Московской патриархии от литургического общения со Вселенской (Константинопольской) патриархией из-за того, что последняя собирается предоставить автокефалию Украинской православной церкви, - это грандиозное событие. По мировому резонансу и возможным последствиям оно - если, конечно, произойдет в полной мере, если дело не закончится одними только угрозами, строгими предупреждениями и прочим обменом любезностями - сравнимо с великим церковным расколом 1054 года, когда единая христианская церковь распалась на Западную (католическую) и Восточную (православную). На наших глазах разворачивается нечто вроде новой глобально-культурной катастрофы, которая, повторяю, затронет духовную - а значит, и душевную, и просто повседневную - жизнь десятков миллионов верующих людей.
Второе (крохотное) событие - это раскол в ПЕН-клубе, в маленькой писательской организации. Поясню для читателей, которые - о, как им повезло! - не погружены в литературные дрязги. Есть такая международная писательская правозащитная организация - ПЕН-клуб. Слово "пен" - это аббревиатура от Poem, Essay, Novel. А если целиком, то слово "pen" означает "перо", в смысле инструмент письма. То есть данный клуб объединяет писателей - поэтов, эссеистов и прозаиков. Основан в 1921 году, первый президент - Джон Голсуорси; дальнейшие тоже были значительными фигурами - например, Герберт Уэллс, Артур Миллер, Генрих Бёлль, Марио Варгас Льоса и другие достойные литераторы. Задача - борьба против цензуры и преследований писателей и журналистов, за свободу слова, за свободный культурный обмен. По всем правилам, в ПЕН-клубе нельзя просто состоять, это не почетное прибежище лучших и талантливейших. Быть просто хорошим писателем для этого недостаточно, хотя это тоже важный критерий.
Там надо работать, активно защищать свободу творчества. То есть писать воззвания, собирать подписи, давать резкие интервью, обращаться к парламентам и правительствам, и т.п. Поэтому, кстати, в ПЕН-клубах, как правило, членов не так уж много. Не сравнишь с Союзом писателей.
Кстати, ваш покорный слуга не состоял в Союзе писателей, хотя формально имел право подать заявление - как автор четырех поставленных на сцене пьес. Меня слегка отпугивала одна вещь - о, нет, не советская идеология, она была везде, прорастала сквозь все стены… Быть писателем в СССР и бояться идеологии - это все равно, что быть исследователем Арктики и бояться холода. Меня пугало сочетание несочетаемого. В Союз писателей могли принять или не принять, как в творческий клуб, то есть в зависимости от качества твоих текстов, от того, как их оценивают коллеги. Но если принимали - ты становился как будто бы сотрудником богатой корпорации, тебе полагались "ведомственная" поликлиника и дома отдыха, возможность получить ссуду, "построить кооператив" (вариант нынешней ипотеки, но в те времена мало кому доступный). То есть это было странное сочетание клуба больших дарований и корпоративного профсоюза.
Поэтому я предпочел малолюдный и скромный Профком драматургов, который гордился, что на два года старше Союза писателей СССР, но был настоящим профсоюзом, без идейно-творческих поползновений на отбор новых членов. Приносишь справки, что зарабатываешь пером более 120 рублей в месяц - и ты принят. Можешь не ходить на службу, не считаясь при этом "тунеядцем". Иногда думаю - был бы такой литературный профсоюз в Ленинграде в 1960-х - глядишь, и Бродского бы туда приняли и не выслали бы за тунеядство. Представляю себе такой его диалог с судьей: "Я - поэт". "А почему это вы поэт? Откуда это известно?" "Да вот, пожалуйста, членский билет профсоюза литераторов!" "А… Ну, так бы и сразу сказали, гражданин Бродский! А то, понимаешь, "от Бога, от Бога", совсем нам тут голову заморочили… Ну, ладно. Все. Идите! Кто у нас следующий?"
Но я сильно отвлекся.
Итак, ПЕН-клуб. У него сеть своя центральная организация - международный совет. Он утверждает национальные ПЕН-клубы. Такой ПЕН-клуб есть и в Москве. Называется российским. Но вот года два назад там возник идейный конфликт: часть литераторов решила, что руководство стало слишком политически оглядчивым и властно-ориентированным. Проще говоря, что ПЕН-клуб не защищает тех, кого в нынешних обстоятельствах защищать опасно. Сказано - сделано. Человек тридцать вышли из состава ПЕНа и сформировали отдельную организацию - уже не российскую, а московскую. Сначала над ними посмеивались - куда же вы, жалкие раскольники, денетесь? Вам два пути: то ли в полную маргинальность, то ли с покаянием назад.
Скандал начался, когда международный ПЕН утвердил московскую организацию в качестве еще одного законного ПЕН-клуба. Кстати говоря, правилами допускается до пяти ПЕН-клубов в одной стране. В России есть Российский, Санкт-Петербургский и Казанский ПЕНы. Теперь есть еще и Московский. Тоже как бы "автокефальный".
И вот тут начались разговоры, до смешного похожие на споры о "канонической территории", и письма-анафемы, до омерзения похожие на погромные статьи самых гнусных советских проработочных кампаний. Со словами типа "сладострастное шельмование", "очернение", "искажение" и т.п. Только "антисоветизма" не хватает. Но его с успехом заменяет "русофобия".
Невольно думаешь - откуда, из каких подпольных пластов и залежей вырвался этот поток идеологической архаики? А потом начинаешь соображать: да не такая уж это архаика, всего каких-то 80, а то и 50 лет! Вот в церковных спорах по поводу права Украины иметь свою церковь тасуются весьма древние аргументы и тезисы, от XVII века и далее вглубь, чуть ли не до эпохи вселенских соборов, то есть до IV – VIII веков.
Раскол между Западной и Восточной (точнее, Восточными) церквами, на мой непросвещенный взгляд, коренится не в богословских тонкостях, не в "филиокве" или в догмате о непогрешимости папы. Отличие коренится в названиях. Западная церковь называет себя "католической" (то есть всеобщей), а Восточная - "православной" (то есть, в переводе обратно на греческий, ортодоксальной). Очень грубо говоря, для Западной церкви важна универсальность, массовость, однотипность, всеобщность - а для Восточной важнее всего правильность, истинность, верность традициям и истокам. Даже если ради этого приходится жертвовать глобальностью - то есть поссориться с Первым Римом и оказаться вдесятеро меньше по количеству. Ведь, как ни крути, католиков на белом свете полтора миллиарда, а православных - полтораста миллионов. Но православных это не смущает, потому что они убеждены - истина на их стороне. Оно и понятно, и вызывает уважение. Но тут есть одно "но". Католики тоже считают свою веру и свою церковь истинной. Единой, Святой и Апостольской. И лютеране тоже. Каждое учение называет свою церковь единственно Единой и Святой - и это слегка смущает. Потому что Бог, которому служат все эти церкви, все-таки один.
Я ни в малой мере не знаток церковного (канонического) права, и не юрист, знающий все тонкости Хартии Международного ПЕНа. Поэтому я позволю себе недопустимую роскошь рассуждать в соответствии со здравым смыслом.
Я не "папист", и я не уверен, что в православии необходимо такое же всемирное духовное единоначалие, как в католицизме. Но ситуация с автокефальными "поместными церквами" чревата новыми и новыми расколами. Потому что тут неявным манером вылезает постановление Аугсбургского Рейхстага 1555 года - "Cujus regio, ejus religio" (чье царство, того и вера) - закрепившего мир между католическими и лютеранскими князьями. Но этот мир продержался немногим более полувека и рухнул с началом Тридцатилетней войны, поскольку в нем было заложено неустранимое противоречие между государственным суверенитетом и личной свободой вероисповедания. А такая свобода, начиная с реформ Лютера, воспринималась как нечто самоочевидное. Кроме того, меняются и очертания регионов, и власть в них. Распад СССР можно называть геополитической катастрофой - но это одновременно и новая геополитическая реальность. "Mutata regione mutanda religio" (изменив царство, надо менять и веру)? На этот вопрос стыдно отвечать утвердительно, но глупо и отрицать возможность такого сценария.
Вера равна суверенитету - это излюбленный российский принцип. Сначала государственная религия, потом, в советские времена, государственная единственно верная и единственно позволительная идеология, и вот сейчас маятник возвращается. Недаром православные так яростно воюют с католиками, не говоря уже о так называемых "сектантах". Но тогда надо признать, что независимая Украина, как суверенное государство, тоже имеет право на независимую православную церковь.
Если же во главу угла поставить свободу вероисповедания ("Что делать, если прихожане УПЦ хотят быть под сенью Московской патриархии? Имеют право! Это их личный совестный выбор!") - то тогда и в России дайте свободу иеговистам, согласуйте, наконец, пастырский визит папы римского, не гоняйте протестантов…
То же и с ПЕНом. Каждый писатель может творить, а в свободное время защищать свободу творчества - как ему заблагорассудится.
Главная свобода - это свобода от монополии на трактовку понятия "свобода". Зачем же бояться того, что рядом появится еще один писательский клуб?
Но политика - как, впрочем, и литература, и вся наша жизнь - это царство двойных стандартов. Чтобы спастись от этого безумия, надо поглядеть чуть выше политических и особенно имущественных интересов. Вспомнить, в чем главный смысл деятельности писателя - и священнослужителя.
Конечно, РПЦ не хочет терять свои украинские приходы, свои украинские храмы, и это вполне понятно. Есть и нечто, что едва ли не дороже церковного имущества: идентичность, самооценка. И патриархия борется за свои интересы всеми силами. Конечно, старый российский ПЕН хочет быть ну хотя бы в Москве единственным представителем столь почтенной международной организации, и это понятно тоже. Идентичность и самооценка (проще говоря, "понты") также играют немалую роль. ПЕН тоже борется, тоже посылает официальные анафемы раскольникам.
Но это все слишком уж "человеческое", слишком уж "материальное", слишком суетное. Не относящееся ни к служению Богу, ни к служению литературе.