Фас!
Виктор Туманов родился 20 октября 1938 года в селе Кордюково Смоленской области.
Воспитывался в детском доме. После окончания ремесленного училища был разнорабочим строительно-монтажного поезда на Донбасской железной дороге, грузчиком в воинской части, рабочим стройбригады, зольщиком в котельной Заокского химического завода. В 1966 году по договору с трестом "Магнитострой" приехал на работу в Магнитогорск. Трудился в различных подразделениях треста плотником-бетонщиком, автослесарем, слесарем-ремонтником завода железобетонных изделий. Награждён медалью "За трудовую доблесть". С 1978 года до выхода на пенсию - корреспондент газеты "Магнитострой".
В 1968 году стал членом магнитогорского литобъединения "Красное солнышко". Тогда же состоялась первая литературная публикация. Но только через семь лет после смерти, в 2007 году, в серии "Литература Магнитки. Избранное", издаваемой под патронажем газеты "Магнитогорский металл", вышла первая книга прозы Виктора Туманова "Люби меня в красном".
Фас!
Сын Марьи Алтынихи, Ванька, в первый класс ходил, когда немцы в деревню нагрянули...
Удивляется Ванька: вроде бы обыкновенные мужики, не гавкают, не кусают за ляжки, а, поди ж ты, взяли себе собачью кличку - фассисты.
Перед войной в деревню к Бояркиным охотник из Москвы приезжал с огромной собакой - телёнком на тонких ножках: хоть в морду её целуй, до того смирная. Но покажи ей заячий след да скажи: "Фас!" - она мокрого места от ушастого не оставит. Вот и немцам, видать, кто-то сказал "Фас!" - они и стали фассистами. А если их яблоками угостить? Может, забудут свою кличку?
Зимнюю антоновку Алтыниха сняла неделю назад и рассовала яблоки в сухом сене, в сенях дозревать. Ванька натряс два тяжёлых яблока в подол рубахи и вышел на крыльцо. А тут и два немца подошли; обыкновенные, по-русски говорят:
- Куда яблоки несешь?
- Вам, дяденьки.
Взяли немцы по яблоку, о штаны вытерли и надкусили - сок так и брызнул тонкими струйками на белесую Ванькину макушку.
- Мы, - говорят немцы, - теперь твоими хозяинами будем.
- А у меня мама хозяйка.
- Мы и её хозяинами будем. Где она?
- Корову доит.
- Мильх - это карашо! - сказали немцы.
Разулись они на крыльце, окружили Ваньку вонючими сапогами. Один немец в карман полез. Ванька обрадовался, - конфетку-шоколадку ждёт. А немец достал плоскую баночку и велел Ваньке руками гуталин из неё брать и сапоги чистить до блеска.
Мать молоко в сени со двора занесла, выглянула на крыльцо, а там Ванька то ли себя, то ли чужие сапоги гуталинит.
- На кого ж ты похож, сынок?
- Фассисты заставили... Дай им молока, авось добрее будут.
- Гуталину бы им в глотку, а не молока, - буркнула Алтыниха.
Тут немец в одних носках из избы выскочил со своей алюминиевой кружкой, хлобысь её в ведро:
- Карош мильх, карош!
- Давитесь на здоровье, - говорит Алтыниха.
Немец ковырнул острым ногтем Ванькину макушку:
- Карош мутер - карош свин!
"Надо им грибов насобирать, авось забудут, что они фассисты", - подумал Ванька и вбежал в избу за корзиной. Второй немец сидел за столом, банку с пахучим мясом открывал финкой, глянул на Ваньку, перепачканного гуталином, и завизжал как недорезанный:
- Век, швайн, век!
- Я вам грибов принесу! - крикнул Ванька, хвать корзину из-под кровати и через огород - к лесу.
- Я помогу, Ванюша! - кинулась за ним Алтыниха.
А немцы, словно им кто "Фас!" сказал, выскочили за ними и пустили пули вдогонку.
- Парти-ззз-зан! - визжат пули.
- Я вам гри... - не договорил Ванька.
Долго фашистов натаскивали: "Фас! Фас! Фас!"
Медь
Огуречная ботва зацвела, и тормошит Кирюха её листок за листком, авось где-нибудь наткнётся на зелёный пупырышек. А его и в помине нет, хоть ложись на лавку под божницей и вытягивайся в струнку. Да стыдно: старухи, и те шастают по лугам, щавель термушат, на жирных пепелищах молодую крапиву рвут - плохие щи, а в рот тащи, всё на тень похож не будешь.
Но приблудный котище Хриц - кожа да кости - от этих щей морду воротит.
- Какого ж тебе рожна, тварь божья, надоть? - гневно топает ногой Химка Рыжова. - Ишь, уставился на стол, будто на нём горшок с варёной требухой!
Кот ныряет в подпечек, и не успели Химка и Кирюха выскрести до блеска глиняную чрепку с крапивными щами, возвращается с мышью в пасти, важно приближается к обутым в лапти Химкиным ногам, роняет мышь и снова направляется в подпечек.
- Вот Хриц так Хриц! - восхищается Химка. - Это ж он нам принёс. Да нам его еда-то хуже этих щей. Надо ему хоть хлебца дать, а и хлеб вышел. Нарвал бы, Кирюха, щавелю, да на базар. Авось бы и копейка какая ни то появилась.
Может, баба и человек, только не Химка. Хуже семилетнего Кирюхи. Носили старухи на станцию этот щавель, а обратно еле ноги волокли. Видать, на станции тоже не лыком шиты, копейки за щекой держат - может, они им слаще конфет - не вытянешь. А и Хрица чем-то за доброту его порадовать надо. Шкилет шкилетом, а мышь, по своему кошачьему разумению, на прокорм хозяевам принёс. Кирюха - не далёк день - огурцов дождётся, а там букла в силу войдёт, и малина кое-где подрумянивается - живи-попукивай. А Хрицу что сегодняшние щи? Переловит он всех мышей под печкой, куда, бедному, податься? У него и сейчас глаза гноятся, запаршивел от бескормицы. Надо выручать Хрица, шевелить мозгой, умных речей послушать. Мамке ли стонать: всякая овощь из земли прёт - на вожжах не удержишь. Недельку какую перемаяться осталось.
Самый умный человек - Витьки Голубкина дядя, Алексей Панкратович Голубкин, в хромовых сапогах, гимнастёрке, с одной медалью. На станцию чуть свет уходит, в избу вползает затемно на карачках, суёт Витькиной маме красненькую:
- Возьми на разживу, сестра моя Настасья, да Витьку завтра со мной занарядь - хлебом помогу ему отовариться.
И правда, не переводится у Голубкиных хлеб на столе. Ещё и Кирюхе ломоть перепадает. Но он у Голубкиных слюну проглотит и ломоть - под рубаху... да к губам. По крошке да по крошке от ломтя щиплет, все пальцы себе исцелует, чтоб крохотки не уронить, пока за пупок себя не ущипнёт, - так и не донесёт до Химки. И в глаза Хрицу стыдно посмотреть. А он, котище, как нарочно, добротой своей доканывает: подлезает под бок и затягивает длинную теплую песню: мирр, мирр, мирр.
Божится, клянётся Кирюха, что в другой раз не прикоснётся к голубкинскому хлебу, всё до последней назубинки поделит между мамкой и Хрицем. Какое там!
Купала его как-то Химка в корыте, спрашивает:
- Клоп тебе, штоль, весь живот покусал?
Клоп, да не тот. Сам себе Кирюха клоп.
А Алексей Панкратович дух переведёт и, тихо на стул угнездившись, твердит непонятное:
- Сегодня полтонны меди принял.
Что за медь такая? Мёд что ли, вроде того, что качает Иван Криворотов из трёх ульев? Алексей Панкратович не дитё малое, слова зазря подолащивать не будет. Мёд - это мёд, а вот что такое медь?
Крепился Кирюха, долго не спрашивал. Кому охота чурбаном себя выставлять? Но когда Химка посоветовала ему по торговой части пойти, лопнуло терпение.
Алексей Панкратович Голубкин - душа у него в этот поздний вечер теплилась, как восковая свеча, - не одолел крыльца, так с улицы и провозгласил:
- Сестра... Настасья, две красненьких прими на обзаведение. Сегодня полторы тонны меди принял. Была война злой мачехой, а прищучили её этим годом в Берлине - стала мне верной помощницей.
У Кирюхи глаза и всегда навыкате, а от таких слов они на лоб вылезли. Ни от кого не слыхал он такой премудрости. Это надо ж, отгремевшую войну, и ту Алексей Панкратович Голубкин себе в помощницы обратал: вроде лошади, что ли, сел на неё и ну погоняет - топай, дескать, кровавая, кому говорю.
Настасья десятки сгребла, спрашивает:
- Кваску вынести? Сейчас Витька жбанок черпанёт. Витька! Хватит дрыхнуть-то, что кура на шесте, - дядя вернулся.
- Пусть дрыхнет, - вяло отмахнулся Алексей Панкратович.
Настасья юркнула в сени, и тут Кирюха осмелился:
- Дядь, Алексей Панкратович...
- Что, закурить тебе? Слазь ко мне в левый карман - там "Северная Пальмира".
- Не, - выдавил Кирюха, - я не курю.
- А Витька, племяш мой, портится. Настасья охает: табаком провонял. Должно, у меня тырит.
- Не знаю.
- Чего не знаешь?
Не думал, не гадал Алексей Панкратович своим вопросом выручать Кирюху, а ведь выручил, будто из проруби ледяной вытащил.
- Что такое медь? - единым духом выпалил Кирюха.
- Медь! - воскликнул Алексей Панкратович, сладострастно выпячивая толстые губы. - Медь! Это понятой войны. Высшая стратегия и тактика-практика. Наша медь - фашисту смерть. Чтобы порох был сухим, его в медную гильзу насыпают. Но мне патронов не носи, мне гильзы подавай. Мне война - не брат, не сват и не сестра, а помощница.
Поди ж ты, хмельной вдрезину, а как чешет языком! Сам в брючный карман слазил, пачку "Северной Пальмиры" выудил, словно патрон, покатал на ладони папироску с длинным мундштуком, спичкой о штанину чиркнул и задымил, как паровозная труба. Не гонит от себя Кирюху, похлопывает по крыльцу трёхпалой левой рукой - хотя какая разница: что на левой, что на правой по три пальца - присесть рядом с собой приглашает. Кирюха сел и язык развязал:
- А зачем вам медь? Зачем гильзы?
Дососал Алексей Панкратович папиросу до фабрики, ещё больше окосел:
- Не мне, государству медь нужна. А что оно теперь из неё делает - бляшки на конскую сбрую или гвозди с толстыми шляпками для обивки диванов - ему видней. Но медь в цене. А где цена - там весы. А весами кто командует? Я - золотая голова. Уразумел, значит, и ты, как я, золотая голова. А война - моя помощница, столько меди-серебра набросала, что греби лопатой - не выгребешь.
- Так уж и лопатой? - не поверил Кирюха.
- А ты попробуй набери наволочку гильз - и ко мне, рядом с вокзалом "Вторчермет", - я тебе трёшку-матрёшку в ладошку. Только Витьку, племяша мово, на то не подбивай. Он азартный, ещё до мины докопается где ни то. Мне наследник нужен здоровый, как колхозный бугай Султан.
Дальше - больше, плёл Алексей Панкратович околесицу о том, как он плюнет на "Вторчермет" после того, как иссякнут местные кладовые войны-помощницы, а чёрным металлом - счас он его попутно принимает, копейка за килограмм или чуть больше - пусть кто хошь займётся потом. Заодно и подсказал он Кирюхе, где поискать гильзы. На крутом берегу Вори крупная операция была - немало пуль посажено в землю, немало опорожнено патронташей.
Ночь тоже бахвалится звёздами и крутобокой луной - вот где меди чистой! - никакому "Вторчермету" на весах не взвесить. Но долго ли летней зорьке всё бахвальство ночное насмарку пустить? А с её приходом весь хмель с Алексея Панкратовича как рукой сняло, встал он резво на ноги, спустился с крыльца:
- На станцию я. И ты время даром не разбазаривай, за наволочкой дуй - и на Ворю.
Такой уж он умный человек, Алексей Панкратович Голубкин, опохмеляться ему с утра не надо и совета доброго не жаль.
Не было в Кирюхиной избе наволочки, схватил он ведро и подался на берег Вори. А гильзы сами из травы выставляются, солнце уж выкатилось и золотит им бока. Набрал Кирюха ведро под завязку - руку оттягивает, всё тело к земле дугой выгибает. И показалось Кирюхе, что помощница Алексей Панкратовича ему на спину уселась и шепчет: так, дескать, и буду каждый раз на тебе на станцию ездить.
Озлился Кирюха, перевернул ведро, гильзы муравьиной кочкой вспотрошились. Долго топтал их Кирюха босыми ногами, пока не вогнал в землю. И всё приговаривал:
- Не нужна мне такая помощница!
Шмыгнул на огород - под первым листком пузатенький огурчик наливается. Срывать не стал: через день он ещё больше нальётся. Поднял голову - малина краснеет. А кот Хриц важно шествует к лесу за огородом - там заповедный мышиный край. Не пропадёт котище!