Жизнь в Новогирееве
Я хочу еще повспоминать о маминой новогиреевской квартире, об ее соседях и вообще об особенностях той жизни. Я понимаю, что вам это может показаться неинтересным, но мне это интересно, потому что, как вы знаете, меня интересуют люди, всякие, все. А мамины соседи принадлежали к той среде, с которой я прежде никогда не соприкасалась и ничего про нее не знала.
Я уже говорила, что кроме маминой совершенно роскошной комнаты в квартире были еще две комнаты поменьше. Большое окно маминой комнаты выходило в озелененный двор, а окна других комнат – на автобусную остановку. За мамино окно Игорь повесил кормушку для птиц и еще на веревочке кусок сала – его очень любят синицы. Птицы все время вились вокруг кормушки. Эта кутерьма начиналась до рассвета и кончалась, когда становилось совсем темно. Напротив маминого окна был фонарь, он превращал стену комнаты, противоположную окну, в экран. И на этом экране мы видели тени птиц, которые порхали вокруг кормушки и куска сала. И более прелестного зрелища невозможно себе представить.
Кухня в этой квартире была большая. В ней легко помещались три кухонных стола и еще шкафчики, полочки и т.п. Все обедали на кухне. Санузел был раздельный, и ванная комната была большая. Еще был просторный стенной шкаф, где у каждого из соседей были свои полки. В одной из комнат жили пожилые бездетные супруги Николай Иванович и Юлия Семеновна. В другой комнате жили Павел Иванович и Татьяна Захаровна, тоже пожилые бездетные супруги. Николай Иванович работал водителем автобуса, Павел Иванович – механиком в автобусном парке, их жены были пенсионерками. Николай Иванович был спокойный доброжелательный человек, порядочный. В нем была какая-то народная добротность и надежность. Павел Иванович с первого взгляда показался мне страшноватым. Когда я, бывало, думала о сталинских репрессиях, то организаторов репрессий и их мотивы я понимала, но мне трудно было представить себе конкретных исполнителей, тех, кто собственными руками избивал, пытал и расстреливал. Когда я увидела Павла Ивановича, я подумала, что вот он – человек, который мог бы это делать. Правда, потом мое мнение о нем несколько изменилось. Я поняла, что он не настолько страшен, сколько хочет казаться страшным, хочет, чтобы его боялись. Но со мной у него это не получилось, я не умею бояться, а про маму и говорить нечего.
Павел Иванович был убежденный принципиальный антисемит и любил на общей кухне пространно высказываться на эту тему. Остальные соседи, я думаю, тоже были антисемиты в том смысле, что евреи казались им какими-то другими людьми, не похожими на них. Но кроме Павла Ивановича никто этой темы не обсуждал. Когда Павел Иванович произносил свои антисемитские речи при нас, я видела, что Юлии Семеновне это очень неприятно. Она говорила мне: «Вот видите, какой это человек, никаких человеческих чувств у него нет».
Юлия Семеновна была родом из Саратова, человек городской, воспитанный, и выглядела она приятно. Мой дядя, дамский угодник, сразу на нее глаз положил. Она это заметила и приняла благосклонно. Особенно она расположилась к моему дяде, когда я рассказала ей о его великой любви. Я об этом подробно писала в нашем ЖЖ, но повторю вкратце. Дядя был членом нашей семьи, и я хочу, чтобы вы его себе хорошо представляли. Подростком дядя влюбился в девочку, жившую по соседству, ее звали Дина. И девочка его полюбила. Их родители были друзьями и обрадовались, что дети полюбили друг друга. Детей обручили. У евреев рано обручают, да и у русских в старину рано обручали. Помните, в «Евгении Онегине» няня рассказывала Татьяне:
…Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать лет.
Но к 17 годам Дина стала сказочной красавицей, и к ней посватался немолодой и очень богатый человек. Родители Дины разорвали помолвку и выдали дочь за богатого нелюбимого. Дядя больше так никого и не полюбил и не женился. Дядя и Дина встретились случайно через двадцать лет, уже после революции. Муж Дины к тому времени уже умер, и у нее от него было двое детей, мальчик лет восемнадцати и девочка лет шестнадцати. Дядя и Дина очень обрадовались встрече. Дядя любил Дину так же, как любил, когда был подростком, и она его по-прежнему любила. Они поженились, дядя содержал семью и дал возможность детям Дины получить высшее образование. Сын Дины стал военным, а чем занималась ее дочь, я не знаю. Я обычно летом ездила в Днепропетровск к бабушке Еве, матери моего папы, и конечно, заходила и к дяде. Я зашла к нему, это было, кажется, в 1939 году, и прямо от двери увидела сидевших на диване двух сказочных красавиц с золотыми волосами, похожих друг на друга как сестры-близнецы. Они выглядели действительно как сестры, невозможно было поверить, что это мать и дочь. А вскоре пришел и сын Дины, тоже очень красивый молодой человек. Он был в военной форме, учился в каком-то военном учебном заведении. Когда Дина умерла, это было в эвакуацию на Урале, дядя стал разыскивать свою сестру – мою маму, нашел нас в Станиславе, приехал и стал жить с нами.
Все это я рассказала Юлии Семеновне. Когда Юлия Семеновна готовила что-нибудь особенно вкусное, то непременно угощала моего дядю, причем ему доставался первый лучший кусок еще задолго до того, как садились обедать.
Татьяна Захаровна была женщина деревенская, большая и казалась мне неуклюжей. Фигура как бы вырубленная топором. Своего мужа, своего Павлика, она обожала. Он был для нее и мужем, и ребенком, и вообще всем на свете. Как-то он заснул на кухне, положив голову на стол. Татьяна Захаровна вошла на кухню, увидела это, на лице у нее появилось выражение умиления. Она показала мне на него глазами, и выражение ее лица говорило: «Ну разве это не трогательно до слез?» А вот любил ли Павел Иванович свою, на мой взгляд, некрасивую жену, я не была уверена. Но он однажды сказал, рассказывая о какой-то женщине: «Она красивая, фигуристая как моя Татьяна». Вот, как говорится, на вкус и цвет товарища нет.
Наш с Игорем брак наших соседей удивлял бесконечно. Мало того, что Игорь женился на еврейке и любит ее, он еще и свою тещу-еврейку любит и, похоже, очень уважает. Они не могли этого понять и все время за нами пристально следили, стараясь разгадать эту загадку. Когда Игорь приходил с работы и я его кормила на кухне, сами мы обедали раньше, соседи приходили на кухню, как я понимаю, специально посмотреть, как я Игоря кормлю. Как-то Юлия Семеновна сказала мне, что я даю Игорю маленькие порции, что я кладу ему в тарелку как себе, а ему нужно давать больше. Я сказала, что Игорь может попросить добавку, и Юлия Семеновна мне объяснила, что Игорь может постесняться попросить добавку, он не знает, есть ли она. Я, между прочим, Юлию Семеновну послушалась и стала накладывать Игорю побольше.
А вообще, наш образ жизни удивлял соседей. Они жили изолированно, гости у них бывали крайне редко, только по большим праздникам, и приходили только близкие родственники. А к нам часто приходили друзья не на день рождения и не на Новый год, а без всякого видимого повода, когда вздумается. Мы их сажали за стол, я на скорую руку пекла пирожки… Вот просто ни с того ни с сего. Соседи этого не понимали.
С бабушкой жила Лена, а вскоре появилась и Маринка. Феликс стал работать в Москве, а жилья у него в Москве не было, так же как у нас с Игорем. Павел Иванович ворчал, что вот, тут еще дети ходят по квартире и мешают, а Юлия Семеновна сразу полюбила Лену. Потом, когда мы уже там не жили, Лена как-то приехала навестить своих подруг во дворе и зашла в квартиру. Юлия Семеновна ей очень обрадовалась, сказала: «Только ты у меня в сердце осталась».
Как-то у Павла Ивановича заболела рука, заболела так, что он не мог ею двигать. Хирург в поликлинике не смог ему помочь. Я понимала, что это неврология, и сказала Павлу Ивановичу, что, когда придет Феликс, пусть Павел Иванович к нему обратится. И Феликс вылечил ему руку. Лечение было сложным и продолжительным. Павел Иванович это оценил, и благодарность Феликсу отразилась на его отношении к Маринке. Теперь ему мешала только Лена.
Я хорошо относилась к Юлии Семеновне, а маме больше нравилась Татьяна Захаровна. Она говорила, что Татьяна Захаровна – человек очень прямой и искренний, говорит что думает. А Юлия Семеновна говорит что положено говорить. Мама с Татьяной Захаровной прямо-таки подружились.
Юлия Семеновна говорила, что, когда мамина комната стояла пустой, и ждали, кто туда въедет, она боялась, что въедет богатый человек, который будет на соседей смотреть свысока. Она радовалась, что въехала ровня. Мама понимала, что важно, что «ровня», и так и должно быть. Вы, наверное, помните, и я об этом писала, что тогда холодильников не было в открытой продаже. Чтобы купить холодильник, нужно было встать на очередь. Это делалось как-то по переписке. И когда приходила ваша очередь, вам присылали открытку, и вы могли поехать и выкупить холодильник. Как только мама переехала в Москву, мы ее поставили на очередь. Подошла очередь, но мама сказала, что не возьмет холодильник, у соседей нет холодильников – и ей не нужно. К этому времени мы с Игорем получили квартиру и холодильник взяли себе.
А вообще, новогиреевский период жизни нам вспоминается как очень счастливый. Мы все жили в одном городе, не то, что раньше – мама на Украине в Станиславе, я в Москве, а Феликс в Казахстане, в Лениногорске. Теперь мы жили близко и могли видеться хоть каждый день. Потом Феликс купил кооперативную квартиру и забрал Маринку. Мы все горевали. Нам было жалко расставаться с Маринкой, и Маринке было жалко расставаться с бабушкой и сестрой, да и мы с Игорем были ей близкими людьми, родными. Теперь у нас была только одна девочка, а у Феликса – две: Маринка и Маша, дочь его жены от первого брака. Но это была не такая уж полная разлука – мы продолжали видеться.