Россия и Швеция — принуждение к союзу. Чем обернулся «худой мир» 1617 года?
405 лет назад, 27 февраля 1617 года, Швеция могла торжествовать победу. В деревне Столбово на реке Сясь состоялось подписание «Вечного мира» между Швецией и Россией.
Спустя четыре месяца, 26 июня 1617 года, король Густав II Адольф произнесёт на заседании риксдага пышную речь, где, в частности, отметит: «Россия — опасный сосед. Её владения раскинулись до морей Северного и Каспийского, с юга она граничит почти с Чёрным морем. В России сильное дворянство, множество крестьян, народонаселённые города и большие войска. Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни одной лодки в Балтийское море!»
Сто лет спустя, в 1717 году, Пётр Шафиров, вице-канцлер русского царя Петра I, подтвердит это мнение: «Сей договор, горестный и невольный, нанёс Российскому государству и народу невозвратный убыток».
Сто лет — срок немалый. Можно отчётливо видеть, сколько воды утекло и как поменялись воззрения отечественных элит. Дело в том, что дед Петра Великого, царь Михаил Романов, от имени которого князь Даниил Мезецекой и дьяк Алексей Зюзин подписали тот мир, имел по этому поводу своё мнение. И было оно диаметрально противоположным. Как ни странно, тогда торжествовали не только в Стокгольме. В Москве тоже. И не только в Москве — воеводам русских городов было выслано царёво повеление, как надлежит информировать население о мире со Швецией: «Созвать служилых и жилецких людей, прочесть им во всеуслышание, чтобы всем людям то доброе дело было ведомо, молебны петь со звоном, и из наряду (огнестрельного оружия — прим. ред.) стрелять из большого и из ручного, чтобы про то было явно и ведомо».
Словом, и Россия, и Швеция открыто заявили о своей победе. Тут впору вспомнить старый анекдот про раввина, к которому явились спорщики, и каждый заявил о своей правоте. Каждому из них раввин заявил, что он прав. Когда в разговор влез посторонний, сказавший, мол, не бывает такого, чтобы обе стороны в споре были правы, раввин ответил: «И ты тоже прав». Именно этот анекдот лучше всего иллюстрирует ситуацию со Столбовским миром.
Конечно, на первый взгляд может показаться, что Москва тогда всего лишь сделала хорошую мину при откровенно паршивой игре. Но это лишь на первый взгляд. Тут надо смотреть не на то, что Русское царство по Столбовскому миру потеряло. Надо посмотреть, что же оно приобрело.
А приобрело Русское царство всю Новгородскую землю, за исключением прибрежных балтийских территорий. К России отошли города Новгород, Порхов, Старая Русса, Ладога, Гдов, а также Сумерская волость.
Логичный вопрос — как это понимать? Ведь Новгородчина и без того исконно русская земля!
Исконно-то исконно, да вот только на момент подписания Столбовского мира уже как бы и не русская вовсе. Скорее шведская, взятая по праву... Нет, не завоевания, а предательского удара в спину. Причём в спину союзника. В 1610 году Россия и Швеция заключили договор, согласно которому корпус Якоба Делагарди пришёл в Россию в качестве союзной силы против поляков. А в 1611 году Швеция, что называется, переобулась в прыжке: «Свейские немцы, преступив мирный договор, взяли Великий Новгород и новгородские пригороды, и православные христиане всяких чинов люди были побиты и посечены, и пожжены, и жёны и дети осквернены и за море в немецкие земли вывезены». А с новгородской верхушкой было заключено соглашение о том, что вся «исконно русская» Новгородчина отходит к Швеции «не яко порабощённая, но яко особное государство, яко же Литовское Польскому».
Конечно, никакого «особного государства» не сложилось. Это была даже не оккупация, а натуральная колонизация. Во всех городах «не порабощённой» Новгородчины сидела шведская администрация, а шведское духовенство где примерялось, а где уже и полным ходом переводило население из православия в протестантство. Фактически к 1617 году это уже была шведская колониальная провинция.
По-хорошему, надо было бы вернуть себе всё это, а если получится, то и кое-что ещё силой оружия. Или хотя бы угрозой применения этой силы. Но в 1616 году к шведам переметнулся новгородский дворянин Михаил Клементьев. И сообщил, что Русское царство может располагать едва ли десятью тысячами воинов. Кстати, это было, в общем-то, правдой. Когда в 1618 году польский королевич Владислав проломился до самой Москвы, его на стенах Белого города столицы встретило одиннадцать тысяч бойцов.
В такой ситуации приобретение Новгородчины, пусть даже без выхода к морю, действительно можно назвать победой.
Что же до потерь, то они на тот момент были несущественными. Разумеется, лишение выхода к морю — не подарок. Но и не беда. Историк-классик Сергей Соловьёв совершенно справедливо указывал: «Потеря нескольких городов была нечувствительной. Теперь было не до моря!»
А вот союз со Швецией, пусть и вынужденный, был всё-таки благом. В 1618 году, год спустя после подписания Столбовского мира, в Европе начался масштабный мордобой, впоследствии названный Тридцатилетней войной. Иногда его ещё называют Нулевой мировой войной. И правильно делают, поскольку конфликт затронул очень и очень многих, закончившись грандиозным переделом границ и сфер влияния в Европе.
Русское царство, благодаря вынужденному союзу со Швецией, оказалось на стороне победителей — именно Швеция и Франция стали в итоге «смотрящими» нового мирового порядка. А в процессе дико кровопролитной и затратной Тридцатилетней войны выяснилось, что союзниками, пусть даже такими слабыми, как Россия, едва вылезшая из Смуты, не разбрасываются. Наоборот — пытаются их усилить. Так, на всякий случай. И вот уже тот самый король Густав II Адольф, который радовался ослаблению России, пишет русскому царю: «Моя армия, воюющая в Германии, является не более чем передовым полком Вашего Величества, поскольку сражения идут, в том числе, и с проклятыми папистами — исконными врагами греческой православной веры». А ещё просит продать хлеба и селитры. Взамен — всё, что душа пожелает. Например, то, от чего ещё со времён Ивана Грозного Европа старалась ни в коем случае не допустить в «варварскую Россию» — мастеров, офицеров, промышленных и военных технологий.
Да, по Столбовскому миру Швеция, по сути, замкнула почти всю европейскую торговлю России на себе. Но получилось так, что Швеция, озабоченная сохранением союзных отношений с Россией, была вынуждена прорубить запертое до поры окошко в Европу. Россия вербует в Швеции 5 тысяч солдат и размещает там же заказ на 5 тысяч шпаг и 10 тысяч мушкетов — шведских, лучших на тот момент во всей Европе. Голландцы Андрей Виниус и Пётр Марселис организуют в Туле железоделательные мануфактуры. Прославленный немецкий мастер-литейщик из Нюрнберга Ганс Фалькен льёт пушки для царя Михаила в Москве. Шотландец Александр Лесли, немец фон Дамм и француз Шарль де Эбер рыщут по Дании, Голландии и германским землям, нанимая солдат и офицеров для новой русской армии — «полков иноземного строя»...
Всего этого могло бы и не быть, если бы не тот вынужденный союз. И одновременно всё это стало основой русского рывка. Того самого, что начал дед, Михаил Романов, а закончил внук, Пётр Великий, при котором Россия всё-таки вернула себе утраченное. И даже кое-что сверх того.