Стефан Домусчи, священник: «Мы падаем поодиночке, а спасаемся всегда только вместе»

Материал опубликован в №6 печатной версии газеты «Культура» от 30 июня 2022 года в рамках темы номера «Конец «эпохи эгоизма».

О том, как христианское богословие понимает проблему атомизации и почему 1990-е годы стали откровением о приходской жизни внутри Русской Церкви, «Культура» поговорила со священником Стефаном Домусчи, кандидатом философских наук, преподавателем Московской духовной академии и завкафедрой нравственного богословия Православного института св. Иоанна Богослова.

— Можно ли говорить о том, что социальная атомизация затронула современную приходскую жизнь? Видите ли вы это влияние как священник?

— Отвечая на этот вопрос, необходимо учитывать сложность церковной жизни. С одной стороны, на нее, конечно, влияют богословские идеи. С другой, церковь можно рассматривать не только как тело Христово, мистический богочеловеческий организм, но и как социальную организацию, на которую оказывают влияние самые разные объективные процессы. Например, когда мы смотрим на церковную сельскую общину девятнадцатого века, мы понимаем, что ее специфика в большей степени обусловлена особенностями крестьянской жизни, чем богословскими основаниями.

— То есть они были едины не потому, что осознавали свою религиозную общность, а просто потому, что были связаны единой сельской жизнью?

— Да. Общинность такого рода могла существовать во многих регионах, в Византии, в средневековой Европе. Специфика крестьянской общинной жизни была своего рода экзоскелетом для жизни собственно христианской общины. Если же мы посмотрим на эпоху до Константина, когда христианство сосуществовало с язычеством, то увидим, что христианская община существовала именно как христианская не потому, что люди были объединены одной территорией, а потому, что они жили общей жизнью. У людей были общие цели, они осознавали себя как сообщество, которое могло противопоставить себя миру язычников.

Например, в первом послании к коринфянам у апостола Павла есть серьезные претензии к коринфской общине именно из-за того, что в ней царит атомизация. Никто не заботится о братьях и сестрах, о церкви. В одиннадцатой главе апостол прямо говорит о достойном и недостойном причащении, которое зависит не от количества прочитанных молитв или количества дней поста. Оно зависит от того, превалирует ли в твоей жизни атомизация или же ты живешь в правильных совместных отношениях с ближними.

— То есть главное условие христианской жизни — жить подлинной общинной жизнью?

— Главное условие — соблюдение заповедей Христовых. Если говорить о евхаристии, то мы должны видеть в ней не простой путь освящения, но путь единения с Богом и ближними. В таком случает, мера готовности проявляется в любви к братьям и сестрам. Если ты о них заботишься, живешь общей жизнью, то это и делает тебя достойным. Если же ты не любишь, если тебе неважны братья и сестры, то ты оказываешься недостойным.

Вообще, если посмотреть на атомизацию с точки зрения христианского богословия, то она начинается уже в раю, когда Адам и Ева совершили первородный грех. Если помните, то Адам говорит, обращаясь к Богу: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». То есть Адам готов от Евы отделиться, посмотреть на нее как на нечто отдельное от себя. А ведь до грехопадения он говорил иначе: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть».

Но еще глубже атомизация развивается при строительстве Вавилонской башни, когда разделяются уже народы и языки. Разделение языков — образ внутреннего разделения людей. Они перестают понимать друг друга как члены одного сообщества.

— Но ведь у этих людей, согласно библейскому тексту, была единая цель — они скооперировались, чтобы построить Вавилонскую башню.

— Проблема в том, что эти цели были горделивые, а гордость всегда разделяет. Когда человек гордится, он остается один, ощущает себя выше и значимее, чем окружающие. Кстати, в общинах древней церкви вместе с общим стремлением к спасению постепенно появлялось индивидуалистическое желание идти к спасению самому. Это было следствием неправильно понятого богословия. Человек считал, что может спастись в одиночку, думал только о себе.

Разумеется, были отшельники, которые работали над собой в одиночестве, но при этом они молились за весь мир. Это, конечно, не атомизация. Но, к сожалению, люди часто забывают то, о чем говорил апостол Павел, что высший дар — это дар любви. И закон Христов мы исполняем, когда носим тяготы друг друга.

Вот почему Христос говорил, что судить Он в конце будет по тому, как мы относимся к ближнему. Но в истории Церкви, что особенно заметно в России, получилась парадоксальная ситуация: на уровне духовном каждый стремился жить сам по себе, но на уровне социальном большинство жило в сельских общинах.

Люди жили сообща, но вынужденно — духовной основы они в этом не видели. Причащались все порознь. Не было ощущения, что они вместе, что составляют одно тело Христово. По сути, это был евхаристический кризис.

— А что происходило с общинами в России дальше? Например, в советские годы?

— В советские годы произошло уничтожение крестьянской общины, а богословской основы для духовного единства у крестьян практически не было. В итоге образовался вакуум: в советские годы церковные общины — это приходы, где люди собирались вместе, но не чувствовали единства даже на уровне социума, потому что в сохранившиеся храмы могли приезжать люди из самых разных мест. Сельская община исчезла, а в городах, где это вообще было позволено, люди ходили в разные храмы. То есть советская эпоха уничтожила понимание даже того, что было в царской России, где общинность существовала, хоть это и было формализовано.

— Формализовано на уровне документов?

— Да. Каждый житель должен был исповедоваться и причаститься хотя бы один раз в год, хотя некоторые авторы уже в то время рекомендовали причащаться около пяти раз. Но богословские рекомендации — это одно, а государственные — другое. Каждый год священник просто заполнял исповедную ведомость, где записывал, кто причастился, а кто нет. Так определялось, лоялен прихожанин государству или нет. Если не причащался, значит, раскольник, следовательно, нелоялен. Если человек три года подряд пропускал причастие, то священник обязан был сообщить об этом уряднику. И хотя все знали, что они «одним миром мазаны», ни о какой экзистенциальной общинной связи речи не велось, никто не ощущал себя частью евхаристической общины.

— А что происходит сегодня в постсоветской России?

— Сегодня мы, по сути, впервые за многие столетия открываем для себя, что такое жить в христианской общине. Естественно, христиане всегда знали, что необходимо любить ближнего, но при чем здесь община, со временем стало непонятно. Можно поступать по любви с соседями и коллегами по работе. В Евангелии Христос говорит: «Где двое или трое собраны во Имя Моя, там я посреди них». Однако в этих словах нередко делали акцент на присутствии Христа и меньше обращали внимание на то, что само это присутствие является Его ответом на правильные взаимоотношения учеников.

Не случайно, с самого начала литургии диакон призывает: «Миром Господу помолимся». По-славянски кажется, что «миром» это «всеми вместе», но на самом деле речь идет о мирном состоянии духа. Социальная атомизация, которая нарастает под влиянием городской жизни, к сожалению, усиливает проблемы жизни церковной. Но для древних авторов было первостепенно важно то, что прямо говорится в «Дидахе»: «Как этот хлеб был рассеян по холмам и, будучи собран, стал единым, так будет собрана Церковь Твоя от концов земли в Твое Царство». Таким образом, смыслом собрания был навык совместной молитвы и братской жизни. То есть церковь ощущала тогда себя как община учеников. Можно сказать, что призыв к общей жизни в известной степени — это призыв к райскому состоянию, это само ядро христианской жизни.

— Но представим себе современный приход в мегаполисе, куда начинают ходить люди с самым разным жизненным опытом, образованием, уровнем доходов и так далее. Разве возможно найти между столь разными людьми такую основу, которая позволит стать им приходом?

— На самом деле тут проблемы никакой нет. Во-первых, приходы бывают разными. Одни священники собирают одну общину, другие — другую. Люди объединяются, находя созвучие со священником и друг с другом. Если человек чувствует, что ему некомфортно, он идет и ищет другое место, которое будет ему ближе.

Но важно и то, что тут не играют роль доходы. Об этом писал еще апостол Павел. Коринфяне были, например, классической городской общиной, и в ней были и богатые. При этом на вечерях богатые явно пренебрегали бедными. Апостол обличал их, поскольку видел саму суть христианской жизни в борьбе с собой, с чувством превосходства, с пренебрежением к бедным и неравенству — все это топливо атомизации.

Во Христе нет ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного. Когда вы собрались в общину, вы должны научиться видеть в другом человека: не консерватора или либерала, бюджетника или бизнесмена, а брата и сестру. Каждый вносит свою лепту, и этой совместной жизни следует учиться.

Еще раз вспомним слова из «Учения...»: хлеб стал хлебом, потому что его собрали, перемололи. Христианская жизнь предполагает, что ты перемалываешься, со своей гордостью, богатством, со своей ущербностью, и становишься частью целого, к чему человек был призван еще в раю.

Где, согласно христианскому богословию, нет места абсолютно никакой атомизации? В Святой Троице — Отец, Сын и Святой Дух — существуют в общении любви. Когда человек творится по образу Бога, он не творится по образу только Отца или только Сына. Он творится по образу Троицы. Значит, и человеческое общество должно быть устроено по образу Троицы.

Тогда мы, возрастая в образе Божьем, возрастаем не столько потому, что стали очень развиты и интеллектуальны. Мы возрастаем, когда учимся общаться с другими, учимся жить совместно по образу Пресвятой Троицы. В этом смысле очень важно нормальное оглашение, на котором людям сразу надо показывать, что качество христианской жизни зависит не от того, ешь ты с маслом или без, а от того, насколько по-христиански ты относишься к другому человеку.

— Можно ли говорить, что современная жизнь как-то особенно препятствует общинной жизни?

— Конечно, но никак не меньше, чем жизнь пять веков назад или десять. Дело в другом: если мы делаем правильный акцент на совместной молитве, совместной жизни и совместной евхаристии, все трудности можно преодолеть.

Городская община — открытое пространство. Это живой организм, в котором границы строятся на чувстве ответственности за собрание, за братьев, сестер, за храм — то место, в котором ты живешь. В этом храме есть «твое место». Если я прихожу в магазин, то там нет «моего места». Я знаю, что лежит на полках, знаю, как купить, но я не могу сказать, что я за этот магазин ответственен. В храм же я прихожу не как в место, где открыт портал на небеса, я прихожу в собрание братьев и сестер, которых объединил Своим присутствием Христос.

В древности люди могли собраться где угодно, потому что собрание освящало место, а не место освящало собрание, а у нас сегодня место освящает собрание. Ведь Христос говорил: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Он не говорил: если двое или трое придут в такое-то здание с такими-то росписями, вот тогда Я их там встречу. Поэтому христиане в советские годы могли собраться в квартире, в лесу и там молиться. Община не закрыта, ее граница находится в сознании людей, в их правильном, ответственном отношении друг к другу.

— Но есть и другая проблема: когда мы наблюдаем за тем, что происходит в современной церковной жизни России, есть ощущение, что наиболее крепкие общины, с одной стороны, вызывают наибольшее подозрение, особенно со стороны большого церковного начальства, а с другой — начинали восприниматься под оптикой сектантства. То есть, когда у людей получается объединиться и создать единое приходское пространство, тут же происходит чрезмерная концентрация внимания вокруг фигуры священника. Как вам кажется, с чем связана эта проблема?

— Падшему человеку свойственно ощущать другого как опасность. Вот почему Адам и Ева после падения увидели наготу друг друга: они почувствовали взгляд чужого, стали чужими друг другу. Когда кто-то видит, что человек пятьдесят просто собрались вместе, возникает вопрос: почему они объединились? То есть современному человеку, настроенному на атомизацию, подозрительны всякие объединения людей на непонятных для него основаниях.

В самом христианском богословии есть мощнейший фундамент для единства общины, но вокруг кого объединяться? Христиане объединяются вокруг Христа с помощью веры, молитвы, евхаристии, ответственного, любовного и жертвенного отношения друг к другу. Если священник все сумел организовать, не стал при этом гуру, то это уже признак здоровой общины, которая никогда не превратится в секту.

Тем более, если помочь человеку понять, что община — в его отношении, а не в том, исповедовался он у меня или у другого. Вообще 1990-е годы и наше время оказались временем большого поиска. Мы вдруг для себя открыли, что церковь не магазин церковных услуг и не портал в духовный мир. Церковь — это тело Христово, собрание людей, которое организовывает священник как пастырь. Важнее всего понять то, что Хомяков в свое время хорошо сформулировал: мы падаем поодиночке, а спасаемся всегда только вместе.

— Но есть и обратная сторона этой же реальности. Часто жалуются на то, что проблемы современной приходской жизни идут и от священника, который просто не хочет заниматься организацией общинной жизни. Это личный выбор или есть какие-то системные проблемы семинарского образования, которые можно скорректировать?

— Семинарское образование в своей методологии отчасти продолжает логику образования дореволюционного, которое, по уже указанным причинам, не нуждалось в обосновании общины. Как быть священником, учили на занятиях по пастырскому богословию, учили решению частных вопросов, говорили о проблемах личного благочестия. В советские годы этот подход сохранился. И по понятным причинам даже усилился, так как позволено было только обслуживать религиозные нужды.

То есть фактически 1990-е стали откровением об общине не только для богословия, но и для семинарского образования. И каждый преподаватель, если он осознает необходимость разговора об общине, делает это в рамках своего предмета. Я, например, преподаю такие вещи в рамках нравственного богословия. Преподаватель по Ветхому завету может говорить об общине на примере жизни Народа Божьего, а преподаватель Нового — на примере первохристианских общин.  

Фотография предоставлена Стефаном Домусчи. Фотография на анонсе - Егор Алеев / ТАСС.