Александр Белоненко: "Память о Свиридове убивает равнодушие"
В Москве племянник русского композитора Георгия Свиридова Александр Белоненко бывает больше наездами, по делам. Живёт он в Санкт-Петербурге. Но в преддверии 102-летия со дня рождения Свиридова, которое отмечается 16 декабря он, к счастью, оказался в столице и нашёл время для того, чтобы побеседовать о наследии композитора, возвращению которого русскому обществу он посвятил всю свою сознательную жизнь.
Гений с феноменальным слухом и крестьянскими корнями
Алексей Топоров: Скажите, а каким Вы запомнили Георгия Васильевича?
Александр Белоненко: Одно из моих первых воспоминаний: мне три-четыре года, я сижу под роялем в квартире своей бабушки Елизаветы Ивановны Свиридовой. А дядя сидит за инструментом, играет. Я даже помню, что в те времена он как раз писал песни на стихи Роберта Бернса...
Знаете, он всегда был для меня какой-то непостижимой величиной, мне даже трудно это сформулировать словами. Я всегда робел в его присутствии. И когда после седьмого класса общеобразовательной и музыкальной школ мне нужно было сделать выбор, заканчивать десятилетку или же дальше заниматься музыкой, был созван консилиум, и дядя сказал: пусть решает сам, но если всё-таки выберет музыку, то я советую, пусть займётся историей музыки, станет музыковедом. Так и вышло, я окончил училище, потом нашу Ленинградскую консерваторию, уже как музыковед.
То есть в моей судьбе Георгий Васильевич сыграл довольно серьёзную роль.
Потом уже, когда я стал взрослым, мы общались профессионально.
Меня нередко спрашивают о том, каким он был? Мне всегда очень трудно отвечать на этот вопрос, потому что для меня это всегда был человек-громада, невероятная личность, один из умнейших людей, с кем мне довелось встречаться в жизни. А доводилось мне знать людей разных, замечательных, интересных.
Да, он был довольно тяжёлым человеком со сложным характером. Все, кто знал его лично, отмечают это. Если что-то выводило его из себя, он просто свирепел! Больше всего перепадало его родным, в том числе и мне. Но при этом он был необыкновенно остроумен.
Знаете, про таких говорят: душа любой компании. Когда собирался круг, особенно домашние застолья, он всегда был в центре. И все присутствовавшие потом жалели, что не записывали того, что он говорил. Ко всему прочему у него была необыкновенная память. Пушкина, Блока, Есенина — своих любимых поэтов — он буквально носил в голове…
А.Т.: То есть читал по памяти?
А.Б.: Это не назовёшь чтением! В нём эти стихи просто жили.
Я помню, как он рассказывал: я, говорит, годами ношу стихотворение в себе, оно сидит в моём сознании, а потом всплывает какая-то мелодическая мысль, и я сразу же фиксирую её этими словами.
Это был совершенный самородок! Слух у него был просто феноменальный, тончайший. При этом он был разносторонне образован, прекрасно знал литературу, живопись.
Например, он как-то был в Париже, в Лувре, там его и его друзей и семью сопровождала экскурсовод. После она спросила про Свиридова: скажите, а кто он такой? Те отвечают, что композитор. Знаете, говорит она, не я его водила по Лувру, а он водил меня....
http://www.youtube.com/watch?v=0p733sr4X_U
А.Т.: Но вот что интересно: откуда в нём вот эта корневая русскость, которой пронизано всё его творчество? Откуда это всё идёт?
А.Б.: Знаете, это, во-первых, корни. Свиридовский род — это крестьянский род. Причём свободных крестьян. По линии матери частично — Чаплыгинский. Были в нём, кстати, и мелкопоместные дворяне, но в целом — крестьянство. И корни этого рода просматриваются до XVII века.
А.Т.: То есть близость к земле...
А.Б.: Вот это ключевое. Свиридов, например, не любил слово "патриотизм", говорил, что это что-то английское... Нет, он всегда говорил о тайной связи с землёй. Вот это он понимал! И не выпячивал свою русскость, презирая всё показное.
Он вообще был в этом смысле человеком совершенно лишённым какого-либо подчёркнутого национального чувства. Нет, он чувствовал себя природным русским человеком, это жило в нём органично. И, между прочим, он и в людях других наций любил именно эту самобытность и природность, что называется.
Поэтому, конечно, родовая сторона, эта родовая его связь с землёй — это было, конечно, основным. И воспитание в детстве было таким традиционным, русским, патриархальным.
Застал революцию. Его отец — мой дед — был советским служащим, расстрелянным деникинцами, что тоже отразилось в свиридовском творчестве.
А.Т.: Насколько я понимаю, Свиридов воспринимал события того перелома русской истории неоднозначно, с разными оттенками...
А.Б.: Понимаете, это был большой человек, мыслитель. Он многое видел в жизни и прекрасно всё понимал. Ну, со временем, конечно, понимал больше, в молодости — меньше, как все люди. Наблюдал и вынашивал свои идеи. Они у него не носили такой поверхностно-злободневный характер. Вот чего он просто терпеть не мог! У него никаких карикатур, никаких обличений в музыке нет. Он видел Россию целостно, в её трудном, трагическом пути.
В целом Россия у Свиридова предстаёт совсем не радостно-победительно. Его основное творчество, связанное с темой судьбы Отечества, появилось после смерти Сталина. Потому что при Сталине как ученик Шостаковича он был объявлен формалистом. И просто задыхался!
Дело даже дошло до того, что он лежал в клинике нервных заболеваний. Если бы не умер Сталин, я просто не представляю, как сложилась бы его творческая и человеческая судьба.
А.Т.: Ему не давали работать?
А.Б.: С 1948-го по 1953-й год ни одно его сочинение не было ни исполнено, ни напечатано. Вообще забыли о его существовании. Он писал какую-то там прикладную музыку для театра и кино. А серьёзную музыку совершенно невозможно было реализовать. Ему надо было бы поступить, как делали его старшие товарищи, но он не шёл на компромисс, не начал славить вождя.
И для него в начале было слово...
А.Т.: У меня сложилось впечатление, что компромиссы в принципе были ему не свойственны...
А.Б.: Он сам признался мне, что просто не мог, как все. Разумеется, рядом стояли товарищи "с палкой в руках". И для виду, по минимуму, он в чём-то уступал, был вынужден соблюдать внешний этикет. Но в творчестве всё-таки оставался совершенно честным человеком. Как думал, так и писал. И не стремился превратить свою работу в нечто, подобное журналу "Крокодил", в какой-то "Сатирикон". Он смотрел более масштабно, стремился философски, религиозно осмыслить весь путь России. Поэтому в конечном итоге в конце жизни он пришёл…
А.Т.: К вере?
А.Б.: Ну, он вообще был верующий человек. Только нигде никогда не ходил напоказ, не крестился размашисто перед церквями, вот, смотрите, я такой! Повторюсь, что всё показное он очень не любил. Тихо, скромно, где-то в укромных храмах... И написал масштабную православную литургическую ораторию. Я издал его песнопения, молитвы.
Знаете, его творчество имеет определённую особенность и в некоторой степени даже уязвимость... Он пришёл к этому сам, не то чтобы рационально, просто интуитивно — оно тесно связано со словом.
Свиридов такой словоцентристский композитор, писавший вокальную музыку, особенно в зрелом возрасте. Да, в молодости у него была симфония, первая, которую я недавно восстановил. Есть у него и инструментальные пьесы, квинтет, партита для фортепиано. Всё это — сороковые годы. Тогда влияние Шостаковича на него, конечно, было сильное. И инструментализм давал возможность как-то более откровенно через музыку выражать свои чувства. Но уже в конце 1940-х он пришёл к вокальной музыке. Поэтому в основном он — автор музыки для хора и камерно-вокальной.
http://www.youtube.com/watch?v=k0wL-EXMC_I
Помнится, он как-то пожаловался: мне бы написать балет, симфонию, катали бы по всему свету, жил бы я припеваючи. А я, говорит, пишу песни для хора, ну кому они нужны? Особенно в России. А я поездил по миру, знаю, как, например, за нашими пределами развито хоровое искусство. До сих пор не могу забыть, как в Южной Корее, в Сеуле, был потрясён просто огромным количеством хоровых коллективов.
Я уж не говорю об Америке! Понимаете, в США есть Русское хоровое общество! А у нас его поначалу упразднили, вот недавно восстановили, сделали какую-то "живопырку", не понятную никому. Но хоровая музыка, в целом, у нас — изгой. Внимание элиты сосредоточено на балете, "Виртуозах", Мацуеве, блестяще исполняющем Листа или Рахманинова и так далее.
А.Т.: При том, что хор — это неотъемлемая часть русской духовной культуры!
А.Б.: Дорогой мой, это вы знаете! А вот поговорите на эту тему с каким-нибудь администратором филармонии, и он вам скажет, что хоровая музыка — самая непопулярная у нас. Сами хоровики — они такие активные, боевые, борются. Но, увы, никто это искусство не пропагандирует.
Вот, балет Серебренников поставил, все знают. Но опять же, прошла премьера "Нуреева", все кричат имя режиссёра... Но хоть бы кто-нибудь хотя бы слово сказал о том, что из себя представляет музыка! Ну вот вы представьте себе "Щелкунчика" без Чайковского! Мало ли кто ставил "Лебединое озеро" в своё время — Петипа, Григорович. Никто же не говорит о балетмейстерах, говорят, что есть гениальная музыка. А тут...
А.Т.: Потому как сейчас акцент сделан совершенно на другом — на визуальном, на скандале.
А.Б.: И это говорит о том, что наше общество совершенно лишено музыкальных вкусов. То есть, конечно, люди со вкусом, но это уже не носит широкий общественный характер.
Следил за развитием музыки, слушал рок
А.Т.: Выходит, что совсем не случайно Георгий Васильевич воспринимал окружавшую его российскую действительность весьма трагично?
А.Б.: Да, было такое. Я помню его мысли... "Я чувствую, что Россия может погибнуть, останется только в песнях". Вот такие мрачные были мысли...
И потом его уход в сферу религиозной музыки был отнюдь не случайным. Не оставалось ничего, кроме упования на Господа Бога.
Он очень тяжело переживал все эти перестроечные дела. Знаете, у меня есть такой маленький клочок бумаги, запись конца 1980-х годов. Это когда нам кричали: "Гласность, демократия!" А он в это время написал: "Золотой телец есть истинный Бог перестройки".
А.Т.: Потому-то издание вами свиридовского наследия в последние годы пришлось как нельзя кстати.
А.Б.: Подобные планы были ещё и у самого Свиридова. Мне известно, как он себе представлял собрание своих сочинений. Да, я приступил к этому. Это дорогое удовольствие и совершенно неприбыльное...
У меня как-то был учитель, музыковед Олег Павлович, работавший в издательстве "Музыка". Он мне говорил: вот, например, издательство "Юргенсон", думаете, на клавирах и операх Чайковского зарабатывало? Нет, на Бакалейникове, был такой композитор. Неплохой композитор, писал русские, эстрадные произведения. На Бакалейникове, понимаете? А я Свиридова издаю. Это же всё убыточно по существу.
Поэтому сейчас вообще перешли к тиражам максимум 200 экземпляров, что просто смешно. А я хорошо помню, как в былые годы тиражи музыкальных хрестоматий для детских музыкальных школ издавались тиражами по 100-200 тысяч.
У меня есть свой план. Это порядка 50 томов. Не знаю, сколько Бог отпустит мне ещё, суметь бы выпустить хотя десять томов его основных сочинений.
Я внимательно слежу за тем, как это образцово делают за рубежом. Я был в Лейпциге, в Баховском институте, в Галле был, в Генделевском институте. Они имеют огромную традицию, уходящую корнями в середину XIX века. Они издают полные собрания сочинений. В России же, представляете, нет ни одного полного собрания сочинений русского композитора-классика. Ни одного! Петру Ильичу Чайковскому более-менее ещё повезло. По Мусоргскому вроде бы начали, но непонятно, что теперь там. Что-то делают по Рахманинову. Но нет Скрябина, совсем нет Глинки! Это всё уже как-то уходит, как вообще уходит вся высокая великая русская культура.
http://www.youtube.com/watch?v=Pv_fVIQig9A
Я внимательно слежу за музыкой, её развитием, и не только у нас. В университете читаю параллельно историю и русской музыки, и зарубежной, вплоть до нашего времени. Мы живём в очень сложное в этом смысле время, явно переходное. Потому что музыкальная культура решительно изменяется. То есть так изменяется, как этого не было со времён перехода от античности к Средневековью.
Свиридов иногда записывал свои мысли на кассету. Вот он рассуждал о своём любимом певце Александре Филипповиче Ведерникове. Тот много исполнял Свиридова, неподражаемый был исполнитель патетической оратории. До сих пор не нахожу подобного...
Свиридов пишет о нём, размышляет, какой он был замечательный певец, как хорошо знал русскую оперу и так далее. А потом вдруг вспомнил, что он лауреат конкурса имени Шумана и вспомнил немецких композиторов XIX века, романтиков. И говорит, что они пришли на смену классицизму со своим революционным подходом, песнями. А потом вдруг делает переход и говорит: "Я слушаю современную песню". И он слушал. Я сам это наблюдал, когда приезжал в Москву. У него приёмники транзисторные были. Он знал, например, и ценил тех же самых "Битлз", рок-музыку.
Он говорил, что XXI век — это век песни. И будет нечто подобное, как в Средневековье, когда появились трубадуры, мейстерзингеры и так далее. Вот как он чувствовал. Ну, это, конечно, его субъективный взгляд.
Посмотрите, была великая симфоническая музыка — Шостакович и так далее. А потом поток начал мелеть. А сейчас вы можете мне назвать хотя бы одного современного выдающегося русского композитора-симфониста? Я, например, не могу.
А.Т.: Сейчас есть такое движение как неоклассика. Миша Мищенко сразу же приходит на ум.
А.Б.: Ну, да, есть такое движение. Но, понимаете, это всё-таки паллиатив такой. Кроссовер музыкальный. Да, сейчас эта эклектика процветает во всём мире. Но самое главное, что люди просто поняли, что музыке нужно самое простое — мелодия. Если её нет, никакими шумами, шумочками этого не заменить. Даже самыми замысловатыми.
Свиридов это всё знал, он был в курсе исторического движения в музыке.
Некоторые думают, что он был такой ретроспективный композитор. Это чушь полная! Он просто мыслил классически. То есть у него есть тональность, лад, мелодия. Но это совсем ничего общего не имеет ни с Чайковским, ни с Брамсом. Это совершенно новая музыка второй половины XX века. Тональная музыка.
А.Т.: Которую крайне важно донести до нового поколения, чтобы русская музыка смогла развиваться и дальше по своему самобытному пути в связке с общемировыми тенденциями.
А.Б.: Почему я бьюсь сейчас за музей? Потому что и по сей день разбираюсь со свиридовским наследием, но тут нужна системная работа, которую в одиночку я потянуть не в состоянии. Например, есть тетради разного масштаба — маленькие, большие, — всего свыше 180, а я издал только 29 тетрадей. Это притом, что я пока не могу вам назвать количество страниц его записей. У него совершенно уникальный звуковой архив. Свыше 300 сочинений он исполняет сам, причём и поёт. И среди них есть такие, которые даже не записаны в нотах.
А.Т.: Сейчас вы начали публиковать некоторые его дневниковые записи, но есть мнение, что Свиридов имел собственное мнение в отношении некоторых знаменитых современников. Как планируете быть с этим?
А.Б.: У меня был один разговор с Александром Исаевичем Солженицыным. Я ему одному из первых показал текст разных записей. Причём ничего не сглаживал, не "причёсывал", дал так, как было. И через некоторое время раздался звонок. Он густым голосом сказал: "Ну что же, издавайте это, вас будут ругать. Единственное, о чём прошу: то, где он переходит на личности, опустите, а там, где он пишет о творчестве композитора самые нелицеприятные вещи или о его общественной позиции, оставляйте как есть". И я, в общем-то, прислушался к совету мудрого человека. И так и поступил. И понимал прекрасно, что это может вызывать противоречивую реакцию.
Но Свиридов всё-таки композитор, не писатель. Главное — это его музыка. Но те записи, которые вот я издал, дают какое-то представление о нём как о человеке и о строе его мыслей.
Мне казалось, что это даст возможность осмыслить его творчество. Свиридов понимал, что он не истина в последней инстанции. Это его собственные мысли, субъективные, пристрастные. Да, конечно, у него были свои какие-то представления об искусстве, что хорошо, что плохо.
http://www.youtube.com/watch?v=N6Q4ervVZTA
А.Т.: И всё-таки как случилось, что наследию Свиридова не нашлось места в Москве?
А.Б.: Всё зависит от отношения власти. Если бы сейчас Москву возглавлял Юрий Михайлович Лужков, всех этих проблем бы не возникло. В своё время, он счёл возможным сделать Свиридова почётным гражданином. И я наверняка бы с ним договорился, и он бы, конечно, нашёл помещение. А вот сейчас с этим всё сложно.
У вас в столице очень много тратится денег на всякого рода массовые гулянья и прочее. Огромные деньги. Я не против народных гуляний, но неужели же невозможно было выделить немного из бюджета, найти здание где-то для музея?
Московская квартира Свиридова продана. Он жил на Большой Грузинской. Это место, куда добираться можно только троллейбусом, такое не бойкое. Жилой дом, шестой этаж, чёрного входа нет, общий подъезд. Да и чисто просветительский КПД таких квартир минимален. Это, кстати, не только в России так, во Франции тоже.
И в Курске, откуда композитор родом, всё не так, как хотелось бы. Там просто нет людей, по-настоящему понимающих масштаб личности Свиридова. Он для них просто очередной знаменитый курянин, свой.
В целом, насколько я понял, там вообще с культурой очень тяжело, засилье образованцев, людей, совершенно далёких… Которые не нашли ничего лучшего, как выделить под свиридовский мемориал три комнатки на верхотуре, при филармонии, где стоит рояль. Этого для них достаточно. Но они не понимают, что есть ещё архив, и это нужно всё соединить вместе. Я знаю, что было поручение президента России Владимира Путина о том, чтобы рассмотреть вопрос о музее Свиридова, но его так и не выполнили. Но пока я жив, я буду до последнего патрона сражаться за это. Уж как получится, не знаю.
А.Т.: Удивительно, что на этом фоне "Отчалившую Русь" в исполнении Дмитрия Хворостовского номинируют на "Грэмми".
А.Б.: Это совсем не простая вещь. Я слишком хорошо знаю, что творится на Западе. Во-первых, в музыкальном мире существует жестокая конкуренция, поэтому русских там не жалуют. Есть имена, уже вписавшиеся в их контекст: Мусоргский, Чайковский, Скрябин, Рахманинов. Прокофьева очень любят во Франции, в США он очень популярен, на Рождество там обязательно детей водят слушать "Петю и волка".
В чести были авангардисты, которых не жаловали в СССР, но после окончания холодной войны интерес пропал и к ним. За Свиридовым, а он возглавлял Союз композиторов, укрепилось такое мнение, что он — советский композитор, официальный. И он действительно никогда не выступал с какими-то политическими заявлениями, жил спокойной размеренной жизнью. В партию, кстати, не вступал. Но был обласкан государством.
Поэтому когда я на днях неожиданно читаю в "Нью-Йорк Таймс" некролог по Хворостовскому, то не без удивления вижу формулировку, мол, Свиридов — "это композитор, который в 1970-е годы был в загоне, его не исполняли, потому что он не хвалил партию". И он действительно не хвалил, но в загоне не был.
Но Хворостовский сделал колоссальное дело: он открыл миру это ни на кого не похожее, оригинальное произведение Свиридова, где есть и яркая мелодия, и глубокое содержание. Хотя им сложно воспринять это, ещё и языковой барьер есть.
А.Т.: Но всё-таки они номинировали, пусть в память о Хворостовском, пусть и с выдуманным резюме "мученика", а на родине не смогли дать помещение для музея.
А.Б.: У русских, к сожалению, отсутствует чувство солидарности. Вот памятник Хачатуряну в Москве стоит. Армяне собрали деньги и поставили. В Америке подобное видно чётко, там живут этническими группами. Вы приезжаете в город, а там в одном районе обитают, условно, итальянцы, в другом — евреи, в третьем — китайцы. А сплочённой русской диаспоры нет.
Мне, конечно, неудобно жаловаться, но если бы подобная ситуация была с наследием только одного Свиридова, но нет...
Смысл своей жизни я вижу в том, чтобы увековечить память об этом выдающемся человеке. И дело не только в родстве. Как историк и как музыковед я просто понимаю масштаб его личности.
Сейчас много говорят о патриотическом воспитании. Ну вот же музыка, пожалуйста! Воспитывайте новые поколения!
Но равнодушие вокруг. Равнодушия много, к сожалению.