«Народные книги» и революционная пропаганда
Если народная история и народные исторические предания определяют содержание многих пропагандистских брошюр, диктуют их тематику (Илья Муромец, Разин, Пугачев), то пореформенная народная жизнь и пореформенный крестьянский фольклор (особенно слухи и толки) подсказывают пропагандистам новые сюжеты, усиливают социальные мотивы в «народных книгах». Учитывая местные традиции, историческое прошлое и этнографическое своеобразие того или иного географического района (Поволжье, Дон, Урал, Украина), пропагандисты разыскивают и находят среди крестьян и фабричных бойких говорунов, которые сообщают богатейший материал.
Их рассказы включаются в «народные книги» и таким образом срастаются с революционной пропагандой. В потаенной литературе революционных народников можно выделить целый цикл крестьянских рассказов, написанных исключительно толково и просто, без всяких риторических фигур и недомолвок.
В процессе «хождения в народ» пропагандисты продумывали и уточняли методику пропаганды, обращая особое внимание на повествовательные приемы, на выработку стиля, наиболее отвечающего теме. Появляются произведения, в которых господствует сказовая манера, рассказчик приходит из самих крестьян. Фольклоризм таких рассказов, обладающих всеми свойствами первоисточника, настолько натурален, что трудно, а иногда просто невозможно выделить в них фольклорную стихию или привести соответствующие фольклорные параллели.
Это не значит, что народные рассказы в стихах и в прозе не связаны с определенной литературной традицией. Наоборот, в них сказывается большой опыт русской литературы (от Пушкина до Некрасова), опыт весьма продуктивный, предполагающий появление своеобразного «литературного фольклора», то есть литературных песен и сказок, которые со временем и сами могут превратиться в крестьянский фольклор, вернуться в деревню. Как это ни покажется на первый взгляд странным, но пропагандисты начинают создание «жития» русского крестьянина с переделки французского романа «История крестьянина».
Важно было найти образец для подражания, утвердить в пропагандистской литературе жанр, обещающий самый широкий доступ к крестьянским биографиям, жизненным впечатлениям. П. А. Кропоткин вспоминает в «Записках революционера»: «Мы читали им (крестьянам и фабричным.— В. Б.) историю французской революции по переделке из превосходной «Истории крестьянина» Эркмана и Шатриана. Все восторгались г. Шовелем, ходившим по деревням и распространявшим запрещенные книги. Все горели желанием последовать его примеру» ’. Роман Эмиля Эркмана и Александра Шатриана был известен русскому читателю по переводу в журнале «Дело». Он тогда же был замечен Д. И. Писаревым, посвятившим ему в «Отечественных записках» пространную рецензию 21. Д. И. Писарев, автор специальной статьи о русских «народных книгах», приветствовал появление на русском языке романа о событиях французской революции 1789— 1793 годов. Поучительным находил критик рассказ о французском крестьянине Мишеле Бастиане, сыне бедного корзинщика, который «вместе с женою должен кормить шесть человек детей, не имея на это никаких средств,— ни гроша денег, ни клочка земли, ни козы, ни курицы,— ничего, кроме личного труда, обставленного множеством разнообразнейших стеснений и подвергающегося множеству таких же разнообразных поборов и вымогательств» Явную симпатию Писарева вызывает и образ Матюрена Шовеля, разносчика книг и газет, народного заступника и просветителя.
Этот герой кое в чем напоминал русских разночинцев, будущих народников. Он не боится черной работы, бродит по деревням с сумкою книг, подвергается преследованиям полиции, он свой человек среди французских крестьян. «Шовель дал Мишелю политическое образование,— отмечает Писарев.— Мишель сначала слушал с самым жадным вниманием, а потом читал сам, и вслух и про себя, газеты, которые Шовель приносил своему приятелю, Жану Леру. Шовель объяснял часто Мишелю то, чего последний не понимал, Шовель часто говорил о текущих делах…» Писарев рассказывает и о том впечатлении, которое производил Шовель своими речами и «великодушным негодованием честного гражданина» на «молодого даровитого и впечатлительного слушателя».
Приветствуя «Историю крестьянина», Писарев дает понять, что в России есть свои Бастианы и их учителя, как бы предчувствуя появление «народных книг» о тех, кто «бродит по деревням с сумкою книг». В годы массового «хождения в народ» французский роман стал служить делу освободительной борьбы в России. В 1873 году в Женеве, в типографии «чайковцев», этот роман в сокращенном и несколько переработанном виде, без указания автора, был издан под названием «История одного французского крестьянина». Однако главному герою было дано русское имя: вместо Мишеля Бастиана появился Михайло Вассьянов, имена других действующих лиц также были русифицированы.
На титульном листе было добавлено посвящение: «Книга сия написана французским крестьянином в знак братской любви к русским крестьянам». Издатели книги стремились к тому, чтобы расстояние между Францией и Россией как бы исчезло и роман воспринимался как жизнеописание многострадального русского крестьянина; при этом Шовель (Шове- лев), бродячий продавец книг и политический наставник, напоминал революционного народника, отправившегося в пропагандистский поход. Сокращая и перерабатывая текст романа, русские пропагандисты сознательно усиливают просторечие, фольклорно-сказовую струю, кое-что добавляют и уточняют, стремятся сблизить сюжет французской книги с русской действительностью. Так, фраза в романе Эркмана-Шатри- ана: «В те времена был обычай говорить: „каждый за себя, бог за всех"» превратилась в пропагандистском варианте в развернутое обращение к крестьянам, в призыв объединиться, действовать сообща. Вот что написано в «Истории одного французского крестьянина»: «„Один за всех, а все за одного!" Вот как! Это, братцы, гораздо лучше. Ежели все дружно стоят один за другого, так такое общество ни на какую удочку не подденешь. Тут уж дело крепко… Так и надо! Все стой за одного горой, один стой за все общество и не выдавай ни за что…»
Интересно также отметить, что среди активных пропагандистов «Истории одного французского крестьянина» был русский крестьянин из Тверской губернии Григорий Крылов, работавший на петербургской текстильной фабрике. «Прельщенный ролью Шовеля, героя «Истории одного крестьянина», Крылов в качестве офени, с коробом за плечами, наполненным книжками для народа, отправился странствовать, сначала по ближайшим к Петербургу селениям, а затем перебрался в свою родную Тверскую губернию, где продолжал начатое дело. Но не долга была жизнь этого выдающегося, симпатичного и искренно преданного делу человека, верившего, что народ, веками угнетаемый, познав правду, поднимется на своих угнетателей.
Арестованный в 1875 г. в одной из приволжских губерний, он в 1876 г. погиб в Тверской тюрьме» *. Таков был русский Шовель, простой крестьянин-фабричный, соединивший свою судьбу с судьбой социалистов-утопистов. Если столь сильное впечатление на русских крестьян произвела история французского крестьянина, то нужно думать, что демократические «народные книги», в которых содержалось описание крепостнических нравов и событий пореформенной эпохи, волновали их еще больше, не могли не вызывать у них ответной реакции. В рассказе А. И. Иванчина-Писарева «Внушителя словили» один из мужиков, не знавший про существование брошюры о французском крестьянине, на вопрос жандарма «А „История крестьянина*1 у тебя была?», отвечает: «Да как же, помилуйте,— говорит,— у нас на нее и покупателя не найдешь: кому же надоть «крестьянские-то истории» эти? Они у ка- жинного мужика на виду…» Потом еще раз поясняет: «Помилуйте,— говорит,— ваше благородие, да что ж он, французский так будучи крестьянин, может писать: где ж ему знать наши истории?..»
В.Г. Базанов