Особенности расстановки политических сил в КНР: внешние и внутренние аспекты

Среди представителей официальной китаистики активно распространяется миф, суть которого заключается в том, что будто бы главной причиной быстрой победы над эпидемией коронавируса, как и отсутствия в Китае ее «второй волны», служит жесткая авторитарная политика властей и единовластное руководство Си Цзиньпина. В качестве иллюстрации даже любят приводить используемый-де в КНР советский опыт, связанный с решительным пресечением в конце 50-х годов едва не распространившейся эпидемии черной оспы. Между тем, не все так просто. С тех пор мир пережил распад СССР и смешение политико-экономических укладов, плавно переросшее в глобализацию, глашатаи которой провозгласили «единый мир». На практике это означало формирование трансграничной расстановки политических сил сквозного характера, пересекающей государственные границы и создающей инструменты взаимного влияния ведущих стран в элитах друг друга. Одновременно с эпидемией в китайском политическом лексиконе появился термин «политический вирус». Эксперты дружно связали его с информационной агрессией против Пекина со стороны Вашингтона, обвинявшего Китай и ВОЗ в «дезинформации» мирового сообщества и «утаивании правды» об эпидемии, а также усиленно навязывали международному общественному мнению миф о «китайском вирусе» (опровергнутым, заметим, не только в материалах Института РУССТРАТ, но и масштабным исследованием С.Е.Кургиняна (Кургинян С.Е. Коронавирус – его цель, авторы и хозяева. В 17-ти ч. // Суть времени, 2020. №№379-409). На наш взгляд, интерпретация «политического вируса» имеет не только внешнее, но и внутреннее китайское прочтение, где оно связано как раз с тем крылом китайской политической элиты, которое ориентировано на глобалистские круги в США, замкнутые, в свою очередь, на спонсоров и политический актив Демократической партии. Этот вопрос требует короткого исторического экскурса. Внутренняя политика Китая в международных раскладах Излюбленной темой для той части отечественных экспертов, что скептически относятся к перспективам российско-китайского стратегического партнерства, ибо ангажированы «европейским проектом» - интеграцией с Европой «славянского ядра» бывшего СССР, является якобы «тесная связь» китайской и англосаксонских элит. Говоря об этом, обычно ссылаются на возможность распада США и поэтапного возвращения глобального доминирования Британии через временное китайское лидерство. Решающим аргументом в этих умственных построениях служит передача Китаю Британией и Португалией в конце XX века Гонконга и Макао, которые ныне преобразованы в специальные автономные районы КНР Сянган и Аомэнь. Как же обстоит дело на самом деле? Ряд западных think tanks, прежде всего Фонд братьев Рокфеллеров (RBF), долгое время разрабатывали «пилотные проекты» трансформации некоторых регионов мира. Среди них до 2015 года фигурировал «Южный Китай», ныне преобразованный в документах фонда в просто «Китай». С одной стороны, этот факт связан с переменами, которые произошли после прихода к власти Си Цзиньпина, и укрепления стабильности положения страны. Вполне логично увидеть в этом смену приоритетов Запада с отказом от планов расчленения КНР. С другой стороны, у данного вопроса имеется определенная предыстория, связанная с так называемым Техасским соглашением 2005 года, подписанным президентами США и Мексики и премьер-министром Канады. Соглашение предусматривало интеграцию трех стран с созданием к 2010 году на континенте Северо-Американского союза (NAU) с единой валютой амеро, а к 2015 году – Трансатлантического союза Северной Америки и Европы с еще одной самостоятельной валютой, но уже не амеро и не евро. Ряд специалистов в связи с этим указывали вариант с фунтом стерлингов, как наиболее вероятный и функциональный с точки зрения глобальных институтов. Движение к реализации этого проекта было обозначено попыткой создания Трансатлантического партнерства, от которого администрация Дональда Трампа отказалась после британского референдума по Brexit. Тем самым был поставлен крест на возможности помещения Лондона в центр архитектуры будущей объединенной «Трансатлантики». Таким образом, очередной транзит «мирового центра», траекторию которого в своих трудах подробно описывал Арнольд Тойнби (например, Цивилизация перед судом истории), вроде бы предполагался из США в Великобританию через Южный Китай. К этому проекту готовились, возвращая Китаю знаковые колонии, но затем от него отказались ввиду невозможности реализовать. В том числе, по причине возросших амбиций самого Китая, которые с раздражением в начале 2010 года описал в одной из своих статей крупный стратег и почетный председатель Северо-Американской группы Трехсторонней комиссии (Trilateral) Дж. Най-мл. Углубленные исследования этой темы, осложненные закрытостью информации и ее сбором буквально по крупицам, вывели на то, что проект «промежуточного» южно-китайского «мирового центра» действительно существовал, но он не рассматривался собственно китайским. Формирование его предполагалось в треугольнике южно-китайского анклава «Большого залива» (Гуандун – Сянган – Аомэнь) с Сингапуром и Австралией. Данная информация, устаревшая с точки зрения планов глобалистского транзита (к нему мы еще позже вернемся), исключительно важна для последующего анализа и понимания процессов, происходящих внутри современной КНР под давлением американских санкций и тарифной войны. В данный же момент нас интересуют конкретные проводники этого несостоявшегося проекта внутри самого Китая, которые сегодня используются, во многом втемную, в качестве инструмента западного давления в поисках путей дезинтеграции и фрагментации страны в отместку за срыв проекта и в рамках китайско-американского противостояния. Речь идет о так называемой «комсомольской» группе («туань пай»), политическое оформление которой тесно связано с именем Ху Яобана – последнего председателя ЦК КПК (1981-1982 гг.), с 1981 по 1987 годы – генсека ЦК КПК. Дэн Сяопин, «патриарх» китайской политики реформ и открытости, сначала выдвинул Ху на этот пост в ходе подготовки к XII съезду КПК (1982 г.), на котором, заручившись в том числе его поддержкой, укрепился в составе Посткома Политбюро ЦК КПК, возглавив Центральный военный совет (ЦВС) КНР и перехватив власть у Хуа Гофэна, который пришел к ней после смерти в 1976 году Мао Цзэдуна. А затем сместил Ху Яобана, посадив его под домашний арест после активной поддержки тем студенческих протестов 1986 года. Спустя три года, весной 1989 года, именно кончина Ху стала детонатором новых студенческих волнений в г.Хэфэй, административном центре «коренной» комсомольской провинции Аньхой (в поясе р. Янцзы), которые перекинулись в Пекин и вылились в почти трехмесячное противостояние на площади Таньаньмэнь. Несмотря на разгром мятежа и последующее укрепление во власти сил, для которых мощная национальная государственность служит существенным приоритетом перед участием в глобализации, «туань пай» сохранили свои позиции в верхах. Среди бывших руководителей (первых секретарей) ЦК КСМК – Коммунистического союза молодежи Китая находится не только прежний лидер КНР Ху Цзиньтао (2002-2012 гг.), но также современные политики, занимающие ответственные государственные должности. Например, премьер Госсовета Ли Кэцян (имеется информация, что на подступах к транзиту власти в 2012 г. Ху Цзиньтао склонялся к его назначению «первым лицом», а Си Цзиньпина – «вторым»). Вице-премьер Госсовета Ху Чуньхуа (до конституционных изменений 2018 г. считался возможным преемником Си Цзиньпина в 2022 г.), министр природных ресурсов КНР Лу Хао, губернаторы и секретари парткомов ряда провинций. Учитывая, что значительная часть таких «комсомольских» регионов, включая крупнейший мегаполис Чунцин, провинцию Хубэй с ее административным центром Ухань (до смены их руководства в 2020 г.), находится в бассейне Янцзы, ряд экспертов высказывают мнение, что определенное напряжение по части приоритетов существует и между Си Цзиньпином и Ли Кэцяном. Если лидер страны концентрирует национальные интересы не только на внутреннем развитии, но и на его проекции вовне, эквивалентом которого служит глобальная инициатива «Пояса и пути», то глава Госсовета неоднократно высказывался в пользу приоритетности как раз «пояса Янцзы». Более того, опережающие темпы, которыми под непосредственным правительственным руководством в провинции Хубэй был построен уникальный гидроэнергетический комплекс «Три ущелья», прямо указывают на этот «пояс» как на территориальную и экономическую опору «комсомольцев». Заметим, что географически эта провинция примыкает к Гуандуну и, не исключено, что связана с упомянутым проектом «Большого залива», который продвигается Госсоветом КНР под руководством «комсомольца» Ли Кэцяна. Следует отметить, что в начальный период работы «тандема» Си - Ли имел место эпизод с перекосом Госсоветом финансирования проектов развития именно в пользу бассейна Янцзы, за счет северных регионов страны, причем, вопреки прямым указаниям Си Цзиньпина. Другой, еще более яркий пример. В 2016 году в российских СМИ прошла информация о предстоящем выводе ряда китайских предприятий в Хабаровский и Приморский края России, преподнесенная в качестве доказательства «экспансионистских» намерений Поднебесной. Потом эту тему «замяли» и закрыли. На самом деле все обстояло иначе. Ли Кэцян предпринял попытку осуществить приватизацию «нерентабельных» производств, решив начать этот процесс с северо-восточных, пограничных с нашей страной, провинций Хэйлунцзян, Ляонин и Цзилинь, в которых «комсомольцы» не обладают серьезной базой поддержки. Ответом на эти планы со стороны Си Цзиньпина, скорее всего, и стала договоренность с Владимиром Путиным о выводе в Россию предприятий, включенных Госсоветом в приватизационный план, чтобы их уберечь. Осознав провал приватизационного проекта, правительственные ведомства КНР, по-видимому, «включили задний ход», и вопрос был снят с повестки дня. «Комсомол» vs . НОАК или Аньхой против Шанхая Именно «комсомольское» происхождение протестов, связанных с именами Ху Яобана и его преемника на посту генсека партийного ЦК Чжао Цзыяна, также поддержавшего протестное движение и также отправленного Дэн Сяопином в отставку, побудило последнего изменить отношение к политико-идеологическому наполнению реформ. Преемственность власти в июне 1989 года была передана консервативному крылу оппонирующей «комсомольцам» так называемой «шанхайской» группы во главе с Цзян Цзэминем, занявшим пост нового генсека ЦК КПК напрямую с должности мэра Шанхая. В завершение экскурса в историю внутренней властной группы, связанной с КСМК, следует подчеркнуть, что китайский комсомол имеет существенно б о льшую автономию от КПК, чем советский ВЛКСМ от КПСС. Самое главное: в уставном порядке не оформлены механизмы контроля ЦК КПК над генеральной линией ЦК КСМК, что и превратило китайский комсомол, в кузницу кадров не для бизнеса, как это произошло в случае с ВЛКСМ, а для большой политики. С одной стороны, в нем прочны позиции сторонников интернационалистского марксизма, связанные с «оранжевыми» тенденциями, которые Вашингтон продвигает с помощью концепции «глобальной демократической революции». Оформленная в 2003-2005 годах (Дж.Буш-мл., Р.Чейни, К.Райс), она опирается на неоконсервативное течение (Р.Каган, супруг Виктории Нуланд), фундамент которого составляют в том числе неотроцкистские идеи, изначально представленные М. Шахтманом, а также отцом и сыном Кристоллами. Эта часть генезиса «туань пай» объясняет связь «комсомольцев» с массовыми общественными движениями. С другой стороны, высокий уровень идеологизации, расшатывающий государственную стабильность, всякий раз сталкивает «туань пай» со встречными тенденциями по ее укреплению, которые выражены группами государственников и связываются с «силовым» блоком. Тем самым оформляется главная «ось» перманентного внутриполитического противостояния между КСМК и НОАК, важного, в частности, для понимания логики властного транзита к пятому поколению руководителей КПК в 2012 году, а также событий в Ухане, «упакованных» в тему эпидемии коронавируса. У «комсомольской» группы имеется и еще один фактор влияния. Это определенные позиции, во-первых, в автономных районах (национальных автономиях), прежде всего, в Тибете и Внутренней Монголии, а также в Гуандуне, наиболее развитом и ориентированном на экспорт в развитые страны, в котором тоже очень силен этнический фактор, связанный с коренными народностями – кантонцами и хакка. Это в немалой степени связано с руководством этих регионов, во главе которых длительные периоды находились такие в прошлом лидеры КСМК как Ху Цзиньтао, Ван Ян, Ху Чуньхуа, а в настоящее время оно наводнено соответствующими кадрами их выдвиженцев. Во-вторых, у группы имеется традиционное влияние в исполнительной власти, как в руководстве Госсоветом, которое с 2002 года по настоящее время возглавляли и возглавляют выходцы из КСМК Вэнь Цзябао и Ли Кэцян, так и в ряде ключевых министерств и ведомств: пример «восходящей звезды» этой группы Лу Хао, упомянутого министра природных ресурсов КНР, продвигающего «зеленую» повестку, связанную с «устойчивым развитием». Итак, системообразующая «ось» китайской внутренней политики, формирующаяся противостоянием выходцев из КСМК с НОАК, в географической проекции выглядит оппозицией Аньхоя и Шанхая, а также, в рамках конкуренции Севера и Юга, столкновением приоритетов «пояса Янцзы» с «Поясом и путем». Здесь следует подчеркнуть важный нюанс. Выступая ключевыми партнерами по диалогу с американскими глобалистами, «комсомольцы», по-видимому, рассматривают экономическое развитие юга страны собственной сферой ответственности в рамках более широких глобализационных сценариев (как проекции Моря), в которые оно встроено. И наоборот: приверженность их оппонентов проекту распространения китайского влияния в Евразии за счет строительства транспортной инфраструктуры, которым является «Пояс и путь», говорит о суверенном, пекинском происхождении этой инициативы (концепция Суши). И она не случайно в последнее время подвергается все более жесткой критике со стороны США и других западных центров. При этом совсем не обязательно, что опережающее развитие юга КНР связано с перспективой дезинтеграции страны. Другое дело, что продвигая эту тему, «комсомольцы», в процессе борьбы за лидирующие позиции во власти, сами того не желая, провоцируют геополитических оппонентов Китая, прежде всего, США, на разработку планов раздела страны по линии Янцзы. Тем более что предыстория данного вопроса уходит корнями в договоренности, достигнутые на Каирской международной конференции 1943 года с участием Ф.Рузвельта, У.Черчилля и Чан Кайши, согласно которым послевоенный «белый» Китай планировалось превратить в антисоветский форпост, а также в динамику Гражданской войны 1945-1949 годов, в ходе которой Запад предпринимал попытку остановить наступление сил КПК на рубеже Янцзы с целью отделения юга страны от севера. Со своей стороны, сопряжение «Пояса и пути» с российским проектом ЕАЭС, безоговорочно поддержанное Си Цзиньпином, наглядно показывает приоритет северного вектора геополитики официального Пекина, нацеленного на расширение и углубление российско-китайского стратегического партнерства. И этот пророссийский вектор, существующий опять-таки за рамками субъективных представлений о групповых интересах, имеет противоположную направленность по отношению к проамериканскому вектору юга. Если уложить это внутреннее противоречие в контекст основополагающих концепций классической геополитики, то оно в точности отразит описанное ее классиками противостояние сухопутных и морских концепций цивилизационного поведения и развития. Почему Шанхай, и как он связан с НОАК? Строго говоря, Шанхай – не север, а центр побережья, политически и ментально примыкающий скорее к югу. В том числе «благодаря» влиянию, которым обладают в этом мегаполисе британские глобальные банки, свившие в нем гнездо еще во времена Опиумных войн XIX века. Речь идет о банках HSBC и Standard Chartered, альянс которых «работает» в Шанхае и Гонконге, объединяет эти два центра и до сих пор владеет charter – британской королевской грамотой на выпуск валюты автономии – гонконгского доллара. Более того, на границе Шанхая (субъект центрального подчинения) и соседней провинции Цзянсу расположено устье Янцзы, причем, мегаполис находится от него к югу. В политическом отношении, по крайней мере, во времена ранней КНР, Шанхай очень часто находился в состоянии фронды с центром. Хорошо известная по временам Культурной революции и «разоблаченная» после смерти Мао Цзэдуна «банда четырех» была тесно связана именно с Шанхаем, и ее часто называли «шанхайской четверкой». Консервативные тенденции в Шанхае возобладали с назначением в сентябре 1995 года мэром и руководителем парторганизации будущего генсека ЦК КПК Цзян Цзэминя. С его правлением связан подъем и другого крупного руководителя – Чжу Жунцзи, который соединил руководство мэрией и городской парторганизацией после прихода Цзяна к власти и руководству страной, а с 1998 по 2003 годы, при нем же, возглавлял Госсовет КНР. Среди экспертов по Китаю существует уверенность в наличии в стране не двух, а нескольких внутрипартийных групп. Помимо «комсомола» и «шанхайцев», называют «шэньсийскую» группу, якобы создаваемую самим Си Цзиньпином, которому, родившемуся в Пекине, приписывают принадлежность к ней по месту рождения его отца Си Чжунсюня, на рубеже 50-х и 60-х годов – зампреда Госсовета КНР. Ряд экспертов-практиков (что наиболее удивительно) выделяют «шаньдунскую» группу, создание и лидерство в которой приписывают Ван Цишаню, нынешнему вице-председателю КНР, ранее, в первой властной каденции Си Цзиньпина, входившему в состав Посткома Политбюро ЦК КПК и возглавлявшего ЦКПД – Центральную комиссию КПК по проверке дисциплины. Это, несмотря на то, что в СМИ неоднократно указывалось на абсолютную лояльность Ван Цишаня Си Цзиньпину и на полное доверие к нему со стороны последнего. Выделяют «группу принцев», огульно включая в нее детей всех бывших «начальников», совершенно не учитывая, что элементы преемственности позиций во власти характерны для всех элитных групп, включая противоборствующие. Эти «изыскания» имеют право на жизнь с точки зрения науки, но они мало соответствуют политической действительности. Особенно если учесть, что сам нынешний лидер КПК и КНР прибыл на пост вице-председателя страны, фактически преемника Ху Цзиньтао, в 2007 году, в канун XVII съезда КПК, из Шанхая. Там он на протяжении полугода занимал те же руководящие должности, что в свое время и Цзян Цзэминь. Спекуляции вокруг его «оппозиции» Цзяну в основном крутятся вокруг смены нынешним лидером в Шанхае угодившего в коррупционный скандал его ставленника Чэнь Ляньюя, а в Пекине, на новой должности, тесно связанного с Цзяном Цзэн Цинхуна, «погоревшего» совсем по другим причинам. До этого крупные вехи карьеры Си Цзиньпина были связаны с руководством важными городами и самими приморскими провинциями Фуцзянь и Чжэцзян, расположенными на побережье между Гуандуном и Шанхаем. Лишь начальный этап самостоятельной карьеры Си Цзиньпина был связан со столичной провинцией Хэбэй, куда он был направлен по личной просьбе с должности секретаря министра обороны Гэн Бяо. С этого момента, учитывая личную дружбу министра с отцом Си Цзиньпина, начались его «особые» отношения с НОАК. Уже в Хэбэе, параллельно руководству уездом, Си стал главой политкомиссариата его народной вооруженной милиции. В Фуцзяни он возглавил секретариат военного округа НОАК, а в Чжэцзяне, одновременно с гражданской властью получил посты секретаря парткома Нанкинского военного округа и руководителя провинциального комитета оборонной мобилизации. В настоящее время, когда Си Цзиньпин давно находится у власти, хорошо известно об его «особых» отношениях со своим первым заместителем в ЦВС генерал-полковником Чжан Юся. Причем, совместно служили и работали еще их родители. Важно и то, что в преддверие сессии ВСНП в марте 2018 года, где принимались конституционные изменения, отменяющие ограничение власти двумя пятилетними сроками, в непосредственное подчинение ЦВС были переведены силы народной вооруженной полиции КНР, ранее подчинявшиеся Госсовету. Достоверно можно судить только об одной группе фактов, непосредственно связанных с властным транзитом 2012 года – об аресте главы Чунцина Бо Силая, а впоследствии и его протеже в бывшем составе Посткома Политбюро Чжоу Юнкана. В целом, если уйти от многочисленных слухов, их политическая вина заключалась в попытке переиграть предварительные решения по вопросу о власти в собственных групповых интересах. Также еще известно о беспрецедентной на этом фоне тройственной встрече в канун XVIII съезда Си Цзиньпина со своими предшественниками Ху Цзиньтао и Цзян Цзэминем, на которой было принято решение о невмешательстве прежних лидеров в политику. Поэтому периодически появлявшиеся в последние годы инсинуации о «задержании» Цзяна и «репрессиях» против «шанхайцев», как минимум, неубедительны, особенно если учесть, что все эти годы первым заместителем Ван Цишаня в ЦКПД являлся «шанхаец» Ян Сяоду. В 2018 году, по итогам XIX съезда КПК, он получил пост руководителя государственных надзорных органов, в которые передаются из ЦКПД дела «проштрафившихся» членов КПК для привлечения к уголовной ответственности после партийного расследования и исключения из партии. Отдельно следует отметить, что именно с Шанхаем связано создание ШОС, решающий вклад в которое внесли лидеры России и Китая Владимир Путин и Цзян Цзэминь. Данный факт представляется глубоко символичным с точки зрения геополитики, ибо он задает новый вектор развития КНР, тесно связанный внутри страны с Шанхаем, а во внешней политике – с Россией. Вывод из этой цепочки фактов напрашивается естественный. Последовательный переход во власть из Шанхая Цзян Цзэминя и Си Цзиньпина, как и близость взглядов этих лидеров в сфере идеологии – оба являются государственниками, ориентированными на сближение не с США, как «комсомольцы», а с Россией, указывает на их безоговорочную принадлежность к «шанхайской» группе. Точно так же, как представители «комсомольской» группы сохраняют преемственность друг другу на протяжении десятилетий. Таким образом, абстрактные конструкции с «шэньсийской», «шаньдунской» группами или пресловутыми «принцами», остаются умозрительными квазиэкспертными упражнениями. Реальная властная конкуренция тем временем ведется между «комсомольской» и «шанхайской» элитными группами, за пределами которых никаких властных ресурсов не остается. Конституционная реформа 2018 года в этих условиях стала серьезным поражением «туань пай». С одной стороны, она была тщательно подготовлена не только на организационном, но и на политическом уровне. В 2017 году «комсомольцы» пропустили наиболее серьезный удар: снятию со всех постов, исключению из КПК, аресту и приговору о пожизненном заключении за коррупцию подвергся сменивший Бо Силая во главе Чунцина Сунь Чжэнцай. В КНР не являлось секретом, что он рассматривался «пристяжным» к Ху Чуньхуа в качестве кандидата в премьеры Госсовета при планировавшемся в 2022 году переходе власти к шестому поколению руководителей. Разрушенная «домашняя заготовка» дезорганизовала группу настолько, что она ничего не смогла противопоставить конституционным поправкам и принятым в их русле кадровым решениям. В должности вице-председателя КНР «комсомольца» Ли Юаньчао сменил ближайший соратник Си Цзиньпина Ван Цишань, передавший контроль над ЦКПД Чжао Лэцзи. Новый руководитель комиссии формально не связан с «шанхайцами», но в 2012 году принял руководство Организационным отделом ЦК КПК после арестованного по коррупционному делу Лин Цзихуа, близкого соратника Ху Цзиньтао. Причем, не будет преувеличением утверждение, что при Си Цзиньпине прежние границы «шанхайской» группы существенно расширились, включив представительство северных элит в целом. Подтверждением этого, например, является карьера действующего главы МИД Ван И, выходца из Пекина, биография которого тесно связана и с другим, соседним центральным мегаполисом Тяньцзинем. Известно, что руководитель дипломатии КНР женат на дочери многолетнего секретаря Чжоу Эньлая, бессменного премьера Госсовета с 1949 года до самой смерти в январе 1976 года, приемного отца еще одного премьера Ли Пэна, политика-легенды, которому на уровне слухов приписывается стремление к нормализации отношений с СССР. На практике Чжоу предпринял конкретные шаги в этом направлении в ходе встречи в сентябре 1969 года в аэропорту Пекина с председателем Совета министров СССР А.Н.Косыгиным. И включил в проект итогового документа позитивные формулировки, дезавуированные, впрочем, Мао Цзэдуном. С другой стороны, «пилюлю» конституционной реформы 2018 года «комсомольцам» подсластили с помощью реорганизации в их пользу системы управления Госсоветом, благодаря которому был достигнут компромисс, достаточный для сохранения баланса сил во власти и, как следствие, политической стабильности в стране. «Политический вирус» Как считают в МВФ, локдаун, связанный с весенним пиком эпидемии коронавируса в Ухане, обошелся Китаю в 36,6% ВВП. Оценки китайского Госстата скромнее и называют цифру потерь в 6,8% ВВП, в абсолютных показателях – около 1 трлн долларов. Хорошо известно, что китайская модель фактической блокады мегаполиса с населением в 12 млн человек, была реализована и в других странах, в частности, в США, в штатах, где у власти находится Демократическая партия. Известный исследователь внутренних процессов в КНР Николай Вавилов, обращая внимание на возможную взаимосвязь этих фактов, выдвигает версию о взаимодействии «комсомольцев» на эпидемической почве с американскими демократами. Свои рассуждения он подкрепляет анализом «эпидемиологического» обращения Си Цзиньпина от 3 февраля 2020 года, позднее опубликованного официальным партийным журналом «Цюши». Вавилов подчеркивает, что лидер страны не требовал полной блокады Уханя, а лишь предлагал взять под контроль въездной и выездной трафик. Инициатива же полного карантина принадлежала провинциальным и городским властям, которые относятся к «комсомольской» группе, - теперь уже бывшим секретарю парткома Хубэя Цзян Чаоляну, мэру Уханя Чжоу Сяньвану, которого «прикрывал» также бывший секретарь парткома городской организации КПК Ма Гоцян. Утверждается, что целью было поощрение роста социального недовольства с выходом на леворадикальные погромы по американскому сценарию, которые уже начались во втором по численности населения центре Хубэя – г. Чжучжоу. Поддержав «действия масс» наверху, «комсомольцы», по его мнению, планировали в стране переворот «оранжевого» типа, который был предотвращен обращением Си Цзиньпина к НОАК от 29 января, введением в Ухань войскового контингента численностью в 5 тыс. военнослужащих и полной заменой провинциального и городского руководства. «Комсомольцев» в нем сменили лояльные Си Цзиньпину выходцы из провинций Шаньдун и Чжэцзян. Особо подчеркивается, что деструкция, спровоцированная действиями региональных и местных властей, возможно, имела неофициальную санкцию высшего руководства Госсовета. Помимо Уханя и Чжучжоу, вспышки социального недовольства, спровоцированные жесткими карантинными ограничениями, наблюдались в ряде других городов и секторов Китая – Хуангане, Сучжоу, а также на пекинском транспорте. Большего организаторам кризиса добиться не удалось, ибо реализация этого сценария была пресечена жесткими и организованными действиями армии и правоохранительных структур, парализовавшими «комсомольскую» верхушку. Вавилов проводит прямые параллели между событиями вокруг Уханя в 2020 году и эпидемией атипичной пневмонии (SARS) 2002-2003 годов, в результате которой команде только пришедшего к власти Ху Цзиньтао удалось перехватить у оппонентов управление Пекином и провинцией Гуандун. Впоследствии это облегчило им завершающую атаку на «шанхайскую» группу, которая, отдав оппонентам посты генсека ЦК КПК и премьера Госсовета КНР, до 2005 года удерживала за собой возглавлявшийся Цзян Цзэминем ЦВС, но в итоге отступилась и от него. Перебрасывая мостик рассуждений к зарубежным «поджигателям» стабильности в КНР из Демократической партии США, Вавилов указывает, что проигрыш в Ухане поставил «комсомольцев» в зависимость от демократов, которые с приходом Дж. Байдена разрабатывают против них режим санкций. Смысл этого в создании ситуации, при которой лидеры группы, среди которых особо выделяют Ху Чуньхуа, будут поставлены перед выбором между полным политическим крахом и игрой ва-банк. Если говорить конкретнее, то речь с американской стороны идет о том, чтобы склонить «комсомольскую» верхушку к использованию своего влияния в проблемных регионах Китая, прежде всего, в Тибете и Гуандуне, в целях их обособления внутри КНР на фоне перспективы развития центробежных тенденций. Отметим, что в российской аналитике рядом экспертов уже выдвигались предположения, что «лакмусовой бумажкой» решения вопроса о власти в кадровой сфере на предстоящем в 2022 году XX съезде КПК будут две темы: сохранит ли Ли Кэцян пост премьера Госсовета КНР, и будет ли Ху Чуньхуа избран в Постком Политбюро ЦК КПК. Данная версия выглядит хоть и неоднозначной, но достаточно правдоподобной, особенно если учесть вынужденный перенос в 2020 году сессий ВСНП и Народного политического консультативного совета Китая (НПКСК) с традиционного начала марта на последнюю декаду мая, что развязывало заинтересованным сторонам руки, по сути, до фактического конца эпидемии. Другой ее стороной являются события, наблюдаемые нами в России – эпидемия в нашей стране временами также носит характер «политического вируса», связанного с «борьбой башен» и попытками усиления одних элитных групп за счет остальных. Если версия Вавилова верна, то речь идет о предотвращении в Китае в 2020 году, как минимум, «кризиса власти». Причем, попытка ввергнуть в него страну была предпринята в момент наименее благоприятного сочетания внутренних и внешних факторов – эпидемии, раскручивания экономического кризиса и социальных протестов, обострения китайско-американского противостояния, а также его конъюнктурного перевода администрацией США в плоскость «политической ответственности» Пекина за коронавирус. Итоги и выводы Подводя итоги политическому развитию КНР в завершившемся 2020 году, следует отметить, что страна, без сомнений, прошла через сложный период, но сумела сохранить внутриэлитный баланс, предотвратив социально-политическую дестабилизацию. Отсутствие в Китае «второй волны» эпидемии косвенно подтверждает версию Николая Вавилова. И это не только значительно укрепляет внутриполитические позиции Си Цзиньпина, но и ставит в невыгодное положение его оппонентов, которые в этих условиях становятся главной мишенью как во внутренней борьбе с коррупцией, так и во внешнем противостоянии с США. Этот расклад уже проявил себя в активизации политики официального Пекина по противодействию дестабилизации Гонконга (Сянгана). Решения, принятые в отношении автономии – утверждение Закона КНР о национальной безопасности и «чистка» от деструктивной оппозиции местного Законодательного совета – существенно ограничили возможности внешних и внутренних сил по продолжению протестов, которые стали затихать. Новую расстановку сил зафиксировали и результаты проведенного в конце октября пленума ЦК КПК, которые подвели итоги выполнению XIII пятилетнего плана и сформировали основные задачи на XIV пятилетку. Главное: пленум одобрил предложенные Си Цзиньпином рекомендации ЦК по новому пятилетнему плану, в центр которых поставлено опережающее развитие внутреннего рынка. Тем самым подчеркнута первичность партийного руководства и внутренней политики по отношению к деятельности Госсовета и прежним приоритетам преимущественной работы экономики на экспорт. То есть, помимо всего прочего, подтверждается расчет на длительное противостояние с США, через призму которого рассматриваются ключевые внутриполитические задачи. Это существенно ограничивает политические возможности и пространство маневра «комсомольской» группы. Кроме того, появляются предпосылки для снижения ее роли во внутриполитической жизни до технического уровня, не претендующего на формирование стратегии. Си Цзиньпину также удалось предъявить обществу позитивный результат восьми лет своего правления, который связывается с решительной борьбой против коррупции, успешным преодолением массовой бедности, особенно в сельских районах, отдаленных провинциях и национальных автономиях. Эта кампания, уложенная в контекст «двух столетий», благодаря успешному достижению первого из этих рубежей – завершения к 2021 году, к столетию КПК, строительства в стране «общества среднего достатка», наглядно показывает эффективность Си Цзиньпина. Не случайно лидер партии и страны уже в канун 2021 года, не дожидаясь его формального наступления, провозгласил переход к решению задачи «второго столетия» - строительству к 2049 году, к столетию КНР, мощного и передового социалистического государства. По сути – сверхдержавы. Вместе с тем, следует признать, что «комсомольцам» все-таки удалось наладить и свою контригру на «внешнем» поле путем форсированного подписания в конце ноября 2020 года соглашения о ВРЭП – Всестороннем региональном экономическом партнерстве с участием Японии, Южной Кореи, Австралии и Индии. Завизировав его от имени КНР, Ли Кэцян с одной стороны успешно завершил многолетний переговорный процесс, а, с другой, расширил внешнюю коммуникацию «комсомольской» группы с азиатскими сателлитами США, что особенно актуально в условиях перехода власти в Вашингтоне в руки демократической администрации. В том, что касается российско-китайских отношений, очевидны следующие два вывода. Во-первых, предотвращение дестабилизации Китая и укрепление в этой стране, которая является крупнейшим стратегическим партнером и фактическим союзником России, власти Си Цзиньпина, полностью соответствует российским национальным интересам. Кроме того, во-вторых, тем самым создаются выгодные условия для дальнейшего расширения двустороннего взаимодействия Москвы и Пекина, ибо этот тренд без сомнения является главной ставкой Си Цзиньпина во внешней политике КНР, с которым он связывает реализацию ключевой идеологемы своего правления. Это - создание на основе социализма «с китайской спецификой» и «великого возрождения» с его помощью китайской нации некоего «сообщества единой судьбы человечества». Из этого следует, что многочисленные спекуляции на тему «выгодности» руководству КНР прихода к власти Дж.Байдена не учитывают реальной расстановки сил в этой стране. Ввиду ее сложности, единого отношения к США и вопросам их внутренней политики в Пекине не наблюдается. Скорее, наоборот. Водораздел между «комсомольской» и «шанхайской» элитными группами во внешней политике, в первую очередь, проходит именно через различия в их восприятии США и перспектив китайско-американских отношений. И из этого же вытекает проблемный характер «комсомольской» группы для настоящего и будущего отношений Китайской Народной Республики с Российской Федерацией в рамках всеобъемлющего братского стратегического партнерства и сотрудничества, которое отвечает национально-стратегическим интересам как России, так и Китая.