Пионерлагерь им. Павлика Морозова. Часть 1

Это пьянящее слово – «Свобода»!

…Летом, между 4 и 5 классом, родители отправили меня в концентрационныйпионерский лагерь им. Павлика Морозова при НКВД СССР… Лагерь располагался на побережье Черного моря, в районе Анапы, был престижен, и всё такое.

Я до этого в лагерях не бывал, проводя лето частично – в деревне, частично – с родителями на том же море, и самую малую часть – в городе. Отсюда – привык к свободе собраний, времяпрепровождения, и – передвижений. И был потому неприятно удивлен просто таки солдатской муштрой, царившей в этом лагере:

…Так, передвигаться по территории лагеря мы могли только строем, либо, в исключительных случаях, по трое. По одному ходить запрещалось. Опять же – подъем, отбой, зарядка, походы на обед, и т.д. – все – организованно. Если кто-то не утерпел в строю, например, до столовой, и – вышел из строя, организованно возвращаемся на исходную, строимся, перекликаемся, и – снова физдуем строем. И так до тех пор, пока не пройдем идеально. Во всем, везде, целый день.  

Купание в море – отдельная песня. Я неплохо плаваю сейчас, а тогда я вообще это делал просто отлично. И купаться – обожал. Но нас выдерживали по часу под палящим солнцем, затем – в огороженный буйками пятиметровый (от берега) лягушатник нас загоняли также организованно, тока теперь уже – шеренгой. У буйков стоял вожатый, и вода едва заплескивала ему пупок.

Купаться в такой луже не было никакого удовольствия, однако и здесь была ещё засада: само купание продолжалось (несмотря на отличную погоду и воду) не более пяти минут, после чего нас чуть не пинками выгоняли на берег снова на час. Надо ли объяснять, что отдыхая с родителями на море, я привык к прямо противоположным временным интервалам?!

Короче, я приуныл. Моя свободолюбивая натура вздыбилась всем, чем может вздыбиться, против действующих порядков. Несколько раз я «серьезно» нарушил дисциплину (вышел из строя, типа, по дороге в столовую, и что-то ещё в этом духе) – и меня вызвали к начальнику лагеря.

…Тот долго кошмарил меня всякими страшностями, чем мне грозит не соблюдение дисциплины, и в конце концов, заявил, что если, мол, я ещё что-то подобное допущу, мне - физдец, меня исключат из лагеря!

…Это он зря сказал. Штука в том, что вспоминая вольные годы, я все больше тосковал, и мысль о том, что мне нужно как-то покинуть лагерь во чтобы то ни стало – не покидала уже моего егозливого ума. В порыве детского малодушия я даже написал домой пару писем-слезниц, типа: «мама-папа, мне – фуево, заберите меня отсюда» - и все такое. Родители, разумеется, никак не прореагировали.

И тут вдруг мне «предложили» такой «элегантный» выход из положения! Сказать по правде, вариант, что родители меня заберут, мне не особо нравился: во-первых, я понимал, что сломаю все их отпускные планы, во-вторых, пацанское воспитание доминировало в семье, и мне очень не хотелось выглядеть заплаканной кисой, эдаким чмошником, которого с позором увозят из лагеря. Вариант же исключения из лагеря за систематические дисциплинарные нарушения отдавал ореолом духоборчества, диссиденства, и – нормального пацанства: бросить фразу «Да меня выгнали оттуда на хер!» было уже не западло перед сверстниками, а даже наоборот – козырно. То, что и в результате такого исхода я все равно поломаю все отпускные планы родителям – мне в голову как-то не пришло! )))

С этого момента и начался Физдец.

Я не знал тогда такого слова – беспредел, но именно этим словом можно назвать то, что я устроил в этом лагере.

…Для начала я полностью отказался выполнять какие-либо, даже разумные, требования вожатых. Не вставал по подъему, не ложился по отбою, постоянно нарушал строй, в общем, делал всё, что делать, формально, запрещалось. Из-за меня весь отряд гоняли по восемь раз с песней в столовую, запрещали всему отряду купаться, но при этом – садистски приводили на берег моря, под палящее солнце, и т.д. Тут у вас может возникнуть логичный вопрос: а что же соотрядники? Неужто все терпели? Нет, чтоб самим разобраться с «заблудшим», дав ему коллективно хороших физдюлей, чтоб не выепывался?!

И я вам отвечу: мне – повезло. С отрядом. В первый, но далеко не в последний раз за эту историю. Дело в том, что в отряде, прямо как спецом, собрались пухленькие мальчики в очочках, ботаники и тихони. Все, как один. Ну, что вы хотите от: пацан приехал на море, в первый раз, один, прям как взрослый, и каждый раз перед обедом он достает список внеклассного чтения, заданный в школе на лето, и пытается соблазнить ещё двух сходить с ним в библиотеку (запрет по-одиночке передвигаться помните?), потому что «мама велела читать»! Ну я вас умоляю – такого хоть сто раз строем прогони – только громче песню орать натощак будет!

Был тока один нормальный пацан – Рашид. Мы с ним с самого начала по-физделись малехо, после чего, как водится, задружились. К тому же, силы наши были примерно равны, во-вторых, Рашида тоже доставала эта муштра, а в-третьих, я давал ему то, чего ему не хватало: своей Майн Кампф я давал ему зрелищ! )) Так что с этой стороны я был спокоен – никто ниче мне не сделает.

Меня таскали к начальнику, тот снова грозил всяким, но в какой-то момент я понял – элементарных нарушений маловато, видимо, чтоб добиться исключения из лагеря. И па-нес-лась:

…Начал я с того, что разбил два подноса с посудой и хавчиком всего отряда, будучи дежурным по столовой. Случайно, типа.

…Затем, на спор с Рашидом, разбил лбом стекло в главном корпусе, в оконном проеме высотой с четыре моих тогдашних роста. Примечательно, что я совершенно не пострадал, а вот девочка с нашего отряда, решившая позырить в этот проем уже после разбиения, порезалась так, что угодила в лазарет, и долго ещё ходила с перевязанной рукой…

…Уговорил троих ботаников, взяв их на слабо, прыгать со второго этажа, с лоджии корпуса. Сам не прыгал, убедив их, что я-то уже сигал с четвертого. Двое прыгнули, оба отправились надолго в изолятор…

…Оставленный без обеда, умудрился поджечь клумбу перед главным входом, после чего в лагере параноидально всех обыскивали и отбирали все, что могло хоть как-то напоминать спички, включая счетные палочки (именно их я и использовал в качестве разжигающих щепок!).

…Любой инвентарь, попадавший мне в руки, тут же приходил в негодность, будь то надувной круг или лопата. Найденной на втором этаже краской я закрасил во время тихого часа дверь в туалет так, что она на жаре успела мгновенно высохнуть и залипнуть намертво. В итоге все время тихого часа в сральне жалобно поскуливали два моих сотоварища по отряду…

…В той же столовой, будучи снова опрометчиво назначен дежурным, разлил три (!) бака с помоями по всей кухне, был бит мокрой тряпкой озверевшей поварихой, но обед задержался на два часа. Смеялсо.

Рукоприкладство в лагере было, понятно, запрещено, тем более, что находился я едва ли не в самом младшем отряде. Поэтому вожатые (молодые курсанты и курсантки МВД-шных училищ) совершенно не представляли, что ещё придумать в качестве меры пресечения:

…Меня по утрам чмырили на общелагерной линейке – говорили, какой я плохой, выставив меня вперед перед всеми, а я нагло ржал.

…Прогоняли сквозь строй: выстраивали в шеренгу весь отряд, и пускали меня вдоль шеренги, а каждый стоявшей в ней должен был сказать обо мне что-то нехорошее. Не у всех получалось, но в основном усердствовали девочки. Однажды мальчик Миша Моисеев, которому от меня доставалось ещё и потому, что был он моим соседом по «палате» (мы жили в «номерах» по четыре человека) пробормотав привычное: «Паша мне не друг, потому что он плохой товарищ и плохо себя ведет», добавил тихо: «…а ещё он – мудак». И сам испугался. А я подумал пол-секунды, и молча дал ему в ухо. И ещё раз. И ещё. К тому времени, когда вожатый выпал из ступора, я успел отвесить Мише около четырех звонких оплеух, которые он стоически терпел, но под конец – слезки брызнули из глаз. Тут-то вожатый меня оттащил. С тех пор «сквозь строй» больше не практиковали, во избежание, так сказать…

…Пытались повысить мотивацию, назначили меня ответственным цветоводом. В первое же утро я залил горшки так, что из них до вечера капало ещё, а листья фаллоподобных пальм при моем появлении трагически жухли…

…Озверевший от моего не спанья вожатый (а я ложился спать в два часа ночи, а вставал – в пять утра, периодически, наоборот, с удовольствием отсыпаясь до десяти-одиннадцати! И никто меня уже не пытался беспокоить – отряд хоть позавтракает спокойно, в мое отсутствие, хе-хе!) однажды взял и запихнул меня в чулан в коридоре нашего корпуса, набитый старыми тряпками, метлами, лопатами и прочей хозяйственной херней. И запер там.

 Озадаченный таким развитием событий, я мышкой просидел в чулане аж часа полтора (даже покемарил маленько), а когда, по моим расчетам, вожатый уснул, - устроил такой чи-чи-ГА-ГА в этом чулане, с использованием подручных средств, шанцевого инструмента и собственной глотки, что на шум и грохот прибежали аж из соседнего корпуса, не говоря уже о том, что я перебудил весь наш!

 Пунцовый вожатый извлекал меня под свинцовыми взглядами коллег по педагогике (как я уже щас понимаю, он за время тишины в чулане успел кинуть пару палок нашей красивой вожатой, и тока-тока вознамерился вздремнуть в ее нежных объятиях, как я и устроил Армагедонн в чулане. В итоге мелкая аморалочка стала достоянием коллег), а я состроил такую морду, чтоб последнему дураку стало ясно: спал себе отрок, аки ягненок, кротко в ясельках своих, пришел злой и страшный вожатый, сгреб в охапку, оттащил в чулан, отрок проснулся в чулане, ну и… ))

…Во время планового медосмотра стащил в изоляторе шприц, и долго брызгал им во всех, пока медсестра, хватаясь на ходу за сердце, не отобрала его у меня…

Строем я давно уже не ходил. И на это уже не обращали внимания. Тактика изменилась: теперь вожатые всем своим видом показывали, что я, мол, епанутый – просто не понимаю, какое это счастье: идти ровной колонной по два, и – петь песню. Остальным соотрядникам прививали ту же мысль, об их превосходстве, и большинству, надо сказать, мысль привилась очень легко. Даже укоризна такая была: если кто-то себя начинал плохо вести, вожатый, по-взрослому качая головой, спрашивал: «Ведь ты же – не Паша? Что ж ты так ведешь себя?». Паша – это я, да. Но по интонации, вместо «паша» можно было подставить «олигофрен».

К вышеперечисленному ещё надо добавить, что происходили все эти поступки жутко сконцетрированно по времени - все описанное и немного больше того я сотворил за какие-то две недели после памятного разговора с начальником лагеря, указавшего мне цель.

Письма-слезницы от меня домой, разумеется, прекратились, зато начались телефонограммы-слезницы от начальника лагеря.

Родители мои просто офуевали. Нет, они, конечно, и без того знали, что сынок - не подарок, но то, что телефонировал начальник лагеря, было чересчур даже для меня, по их меркам! )))


Продолжение следует!

(с)baxus