Кто начал «холодную войну»
75 лет назад, 14 марта 1946 года, «Правда» опубликовала ответы Сталина на вопросы корреспондента главной газеты страны. Это была реакция на объявленную 5 марта того же года в американском городе Фултоне «холодную войну».
После Ялты
Всего лишь за год до Фултона, 14 февраля 1945 года, перед отлётом на родину с Крымской (Ялтинской) конференции, Черчилль призывал крепить сотрудничество СССР, США и Великобритании. «Мы все обязаны работать вместе… для того, чтобы нации получили возможность жить в мире, не боясь больше подлой агрессии, жестокой агрессии, никогда не подвергаясь больше тяготам войны», — сказал он. Позже двуличный англичанин признал, что уже весной 1945-го проводил политику, исходившую из того, что «Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира» и настала пора «немедленно создать новый фронт против её стремительного продвижения».
К апрелю 1945-го Красная Армия завершала освобождение Польши и Венгрии и вела бои на территории Чехословакии, Австрии и Германии. Встревоженный Черчилль 1 апреля отправил президенту США Франклину Делано Рузвельту совсем не шуточное послание: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьёзные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения мы должны продвинуться на восток как можно дальше. Если Берлин окажется в зоне досягаемости, нам нужно его взять».
Рузвельт не счёл такую позицию правильной, ибо по договорённости со Сталиным Берлин должна была брать Красная Армия. Но и его тревожил переход Восточной Европы под контроль СССР. В письме Сталину он выразил недовольство тем, как решался польский вопрос. В Ялте «Большая тройка» договорилась, что созданное в Люблине и состоявшее из сторонников СССР польское Временное правительство должно быть «реорганизовано на более широкой демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы». Ему предстояло стать польским Временным правительством национального единства и провести свободные выборы «как можно скорее на основе всеобщего избирательного права при тайном голосовании». Для консультаций с польскими политиками в Москве была создана комиссия, состоявшая из наркома иностранных дел СССР Вячеслава Молотова, послов США и Великобритании Аверелла Гарримана и Арчибальда Кларк-Керра. Рузвельт сетовал на то, что «комиссия не продвинулась вперёд в своей работе».
«Дела с польским вопросом действительно зашли в тупик», — признал Сталин в письме от 7 апреля. Но если Рузвельт винил в этом советскую сторону, то Сталин — Гарримана и Керра, осуждая их стремление «приглашать для консультации польских деятелей независимо от их отношения к решениям Крымской конференции и к Советскому Союзу». Спор шёл о будущем правительстве. Сталин считал, что его ядро должны составить члены просоветского Люблинского правительства. США и Великобритания делали ставку на членов находившегося в Лондоне эмигрантского правительства Польши. Устраивающее всех решение найти не получалось. Тем не менее Сталин и Рузвельт были готовы к поиску компромисса.
Осложнять отношения с СССР Рузвельту не хотелось ещё и потому, что их уже омрачил инцидент в Берне, где представители англо-американского командования во главе с Алленом Даллесом начали переговоры с генералом войск СС Карлом Вольфом о капитуляции германских вооружённых сил в Северной Италии. Поскольку представителям СССР в участии в них было отказано, 16 марта Молотов потребовал от Гарримана прекращения сепаратных переговоров. 29 марта Сталин в письме Рузвельту выразил недоумение, почему союзники отказали представителям Советского военного командования в участии в переговорах.
В ответном письме Рузвельт, посетовав, что «вокруг этого дела создалась теперь атмосфера достойных сожаления опасений и недоверия», уверял, что «единственной целью встречи в Берне было установление контакта с компетентными германскими офицерами, а не ведение переговоров».
Переговоры Даллеса и Вольфа пришлось прекратить. 12 апреля президент США телеграфировал Сталину: «Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблёк и отошёл в прошлое, не принеся какой-либо пользы».
Это письмо Рузвельта Сталину оказалось последним: в тот же день он скончался.
Петушиная драчливость Трумэна
Ранним утром 13 апреля Молотов приехал в посольство США выразить свои соболезнования. «Он был расстроен и возбуждён. Я никогда не слышал, чтобы Молотов говорил столь искренне», — констатировал Гарриман. Вечером посла принял Сталин. Гарриман вспоминал: «Он встретил меня молча и держал мою руку полминуты, прежде чем пригласил меня сесть». По признанию посла — сторонника жёсткой линии в отношениях с СССР, Сталин был сильно опечален. «Президент Рузвельт умер, но дело его должно жить», — сказал генсек.
Сталин задал вопрос о Гарри Трумэне. Гарриман дипломатично охарактеризовал нового президента как человека дел, а не слов. Посол предложил направить в Вашингтон Молотова, который мог бы встретиться с Трумэном, а потом отправиться в Сан-Франциско. Там по принятому в Ялте решению 25 апреля должна была открыться международная конференция, призванная принять Устав Организации Объединённых Наций, определить структуру и полномочия её органов. И хотя 27 марта Сталин сообщил Рузвельту, что на конференции СССР будет представлять посол Андрей Андреевич Громыко, он удовлетворил просьбу американца.
Гарриман прилетел в Вашингтон раньше Молотова. Рассказав Трумэну о проблемах в советско-американских отношениях, он не жалел чёрной краски: «Мы стоим перед вторжением в Европу варваров».
23 апреля состоялась встреча Трумэна с Молотовым и Громыко. «Правительство Соединённых Штатов не согласно участвовать в формировании такого польского правительства, которое не представляет все польские демократические элементы», — заявил Трумэн. Сказано это было грубо, что удивило не только советских дипломатов, но и Гарримана, который «был немного озадачен, когда президент так энергично напал на Молотова». А нарком, имевший опыт споров с Адольфом Гитлером, не стушевался. Напомнив, что свои взгляды Сталин изложил 7 апреля в письме Рузвельту, Молотов подчеркнул: «Польский вопрос, касающийся нашей соседней страны, имеет большую важность для Советского правительства».
Стороны стояли на своём, и не только по польскому вопросу. По свидетельству Громыко, «Трумэн вёл себя жёстко, сухость сквозила в каждом его жесте. Что бы ему ни предлагалось, о чём бы разговор ни заходил, новый президент всё отвергал. Казалось, временами он даже не слушал собеседника. Трумэн подчёркнуто пытался обострить встречу. По всему ощущалось, что он не вполне доволен решениями Ялты в отношении ООН и некоторых принципов деятельности этой организации. Президент проявлял какую-то петушиную драчливость, придираясь чуть ли не к каждому высказыванию с советской стороны».
В итоге Трумэн резко оборвал беседу, передав Молотову своё послание Сталину. Обсуждать с главой НКИД СССР спорные вопросы президент США счёл излишним. Позже в разговоре с бывшим послом США в СССР Джозефом Дэвисом Молотов заметил, что если при Рузвельте в Москве были убеждены в том, что Соединённые Штаты уважают интересы СССР, то теперь такой уверенности нет.
«Немыслимые» планы Черчилля
9 мая Черчилль от имени британской нации поздравил Сталина: «Я шлю Вам сердечные приветствия по случаю блестящей победы, которую Вы одержали, изгнав захватчиков со своей земли и разгромив нацистскую тиранию. Я твердо верю, что от дружбы и взаимопонимания между британским и русским народами зависит будущее человечества. Здесь, в нашем островном отечестве, мы сегодня очень часто думаем о Вас, и мы шлём Вам из глубины наших сердец пожелания счастья и благополучия. Мы хотим, чтобы после всех жертв и страданий в той мрачной долине, через которую мы вместе прошли, мы теперь, связанные верной дружбой и взаимными симпатиями, могли бы идти дальше под сияющим солнцем победоносного мира».
В своё время французский дипломат Шарль Морис Талейран утверждал, что язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли. В письме Сталину потаённые мысли скрыл и Черчилль. Он поделился ими три дня спустя, написав Трумэну о русской угрозе: «Мало сомнения в том, что весь район к востоку от линии Любек — Триест — Корфу будет скоро полностью в их руках. К этому надо добавить дальнейший, огромный район, захваченный американскими армиями между Эйзенахом и Эльбой, который, как я полагаю, через несколько недель будет оккупирован русской мощью, если американцы отойдут. Тогда русские, если они этого пожелают, смогут продвинуться к водам Северного моря и Атлантики».
В действительности таких планов у Советского Союза не было.
Черчилль пошёл дальше Талейрана. Сладкими речами он пытался скрыть от Сталина не только мысли, но и коварные замыслы. В апреле, ещё до встречи советских и американских солдат на Эльбе, объединённый штаб планирования военного кабинета Великобритании получил от него задание на разработку операции против Красной Армии, которой дал кодовое название «Немыслимое». Начать боевые действия планировали 1 июля. Участвовать в них должны были американские, британские, канадские войска, польский экспедиционный корпус и не менее десятка немецких дивизий (оружие для них лежало на складах). По замыслу Черчилля, им предстояло нанести поражение советским войскам.
Однако подлый замысел коварного британца не стал сюрпризом для СССР. Уже 18 мая о плане «Немыслимого» в Москву сообщил военный атташе в Великобритании генерал-майор Иван Скляров, руководивший группой военных разведчиков. По сведениям, полученным его подчинённым подполковником Иваном Козловым от секретного агента, Штаб объединённого планирования вооружённых сил Великобритании приступил к разработке плана войны против СССР.
Перспектива войны с победоносными советскими войсками не порадовала и английских военных. Они понимали, что рассчитывать на быстрый успех малой кровью не приходится, а результат долгой тотальной войны был непредсказуемым. Начальник военной разведки генерал Джон Синклер заявил, что «положение самой Германии с её проблемой коммуникаций, миллионами беженцев, проблемой питания и состояния промышленности делает невозможной большую войну через Германию и Польшу». Опасаясь мощи Красной Армии, англичане решили не рисковать.
Поворот в политике США
В соответствии со взятыми на себя обязательствами 8 августа СССР объявил войну Японии. Победоносное наступление советских войск в Маньчжурии привело к быстрому разгрому Квантунской армии. 6 августа американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, 9 августа — на Нагасаки. 2 сентября Япония капитулировала.
3 сентября вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором говорилось: «В ознаменование победы над Японией установить, что 3 сентября является днём всенародного торжества — ПРАЗДНИКОМ ПОБЕДЫ над Японией.
3 сентября считать нерабочим днём».
30 сентября 1945 года была учреждена медаль «За Победу над Японией», которой наградили 1 млн 831 тыс. воинов и тружеников тыла. Советский народ наконец-то получил возможность строить мирную жизнь.
Но у США были свои планы. Монопольное обладание ядерным оружием привело к тому, что достигнутые в Ялте и Потсдаме соглашения перестали устраивать Вашингтон. Впавший в эйфорию Трумэн отказал СССР в праве оккупировать часть территории Японских островов. Ещё 18 августа в письме Сталину он заявил о желании США «располагать правами на авиационные базы для наземных и морских самолётов на одном из Курильских островов». Отвечая президенту США, Сталин напомнил, что это «не было предусмотрено решениями трёх держав ни в Крыму, ни в Берлине». Заметив, что такие требования «обычно предъявляются либо побеждённому государству, либо такому союзному государству, которое само не в состоянии защитить ту или иную часть своей территории», он подчеркнул: «Я не думаю, что Советский Союз можно было причислить к разряду таких государств».
Твёрдый ответ Сталина избавил Трумэна от иллюзий по поводу базы на Курилах, но не от агрессивных намерений. По его указанию 18 сентября Комитет начальников штабов США (высший орган военного управления) принял директиву №1496/2 «Основы формирования военной политики», а 9 октября — «Стратегическую концепцию и план использования вооружённых сил США». Концепция исходила из подготовки нанесения превентивного атомного удара по территории главного противника США — СССР.
Победный 1945-й год Комитет начальников штабов США завершил тем, что 14 декабря подготовил директиву №432/d, в приложении к которой были указаны 20 основных промышленных центров СССР и Транссибирская магистраль в качестве объектов атомной бомбардировки.
Идеологическое обоснование повороту во внешней политике США дал советник и заместитель посла США в СССР Джордж Кеннан. В феврале 1946 года он продиктовал секретарю Дороти Хессман так называемую Длинную телеграмму (по подсчётам Кеннана, состоявшую из 8 тыс. слов), которую отправил в госдепартамент США. О «Длинной телеграмме» до сих пор восторженно и подобострастно отзываются некоторые российские либералы (см., например: https://www.gazeta.ru/comments/column/kolesnikov/13479950.shtml). Поскольку с длинным текстом знакомы немногие, стоит процитировать ключевые положения этого документа.
Кеннан утверждал, что в основе взгляда Кремля на международные отношения «лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищённости». Дабы обезопасить себя, Советским Союзом будет «сделано всё возможное, чтобы настроить ведущие западные державы друг против друга. Антибританская пропаганда будет распространяться среди американцев, антиамериканская — среди британцев. У жителей европейского континента, включая немцев, будет воспитываться чувство ненависти к обеим англосаксонским державам».
Американский дипломат настойчиво предостерегал руководство США от продолжения рузвельтовской политики доверительного партнёрства с СССР и призывал скорее избавиться от иллюзий и завышенных ожиданий в отношении возможности договариваться с Москвой. Он писал о том, что «эта политическая сила» уважает только силу и диалог с ней надо вести в твёрдой манере, давая понять, что США не пойдут ни на какие уступки без гарантированной взаимности.
Ключевое положение «Длинной телеграммы» заключалось в выводе об органическом экспансионизме, присущем советским руководителям, который при любых обстоятельствах будет побуждать их к экспансии, распространению сферы своего влияния на все новые районы мира. Единственным адекватным ответом на подобные устремления Кеннан считал политику сдерживания — удержание Советского Союза в рамках тех зон влияния, которые он уже приобрёл, и бескомпромиссное противодействие его попыткам выйти за их пределы «в любой точке земного шара».
Завершая послание, Кеннан подчеркнул: «Многие зарубежные страны, в особенности страны Европы, измучены и запуганы опытом прошлого и менее заинтересованы во всеобщей свободе, чем в собственной безопасности. Они ищут совета, а не наделения ответственностью. Мы должны быть в состоянии предложить им такую помощь в лучшей мере, чем русские».
По словам Кеннана, его «трактат» вызвал в Вашингтоне сенсацию. «Длинную телеграмму» прочли и одобрили многие политики и военные. Вскоре Кеннана назначили руководителем отдела политического планирования Госдепартамента.
Для полноты картины отметим, что в 1946 году советник английского посольства в Москве Фрэнк Робертс также посылал в Форин офис аналитические материалы по внешней политике СССР и призывал к ограничению советского влияния.
«Железный занавес» англосаксов
В книге «Шесть месяцев 1945 г. От Мировой войны к войне холодной» американский журналист и историк Майкл Доббс утверждает: «Термин «холодная война» вошёл в политический лексикон в 1947 году, когда его стали широко употреблять финансист Бернард Барух и журналист Уолтер Липпман. Но впервые его использовал ещё в октябре 1945 года в своём очерке писатель Джордж Оруэлл».
Тем не менее начало «холодной войны» прочно связано с именем Черчилля. В июле 1945-го он проиграл парламентские выборы и лишился поста премьер-министра. Однако из политики он не ушёл. 5 марта 1946 года вместе с президентом США Черчилль прибыл в Фултон (штат Миссури). Его речь в Вестминстерском колледже не была спонтанным демаршем отставного политика с целью напомнить о своей персоне. С начала 1946 года Черчилль находился в США, встречался с Трумэном, руководителями Государственного департамента, другими политиками. Они выработали общую стратегию в отношении СССР. 10 февраля ключевые положения своей речи он согласовал с Трумэном.
Несмотря на всё это, Черчилль начал с уверения, что выступает как частное лицо. Далее он сказал: «Соединённые Штаты находятся на вершине мировой силы, являясь самой мощной в мире державой». Превосходство в силе означает и огромную ответственность перед человечеством, которому угрожают войны и тирании. Работу по предотвращению новой войны начала ООН, которой необходимо иметь «в своём распоряжении международные вооружённые силы». В то же время, подчеркнул Черчилль, «было бы непростительной ошибкой доверить всемирной организации, пока ещё переживающей период младенчества, секретную информацию о производстве и способах применения атомной бомбы». Спасением от войны должен стать «братский союз англоязычных стран», заключённый США и Британским Содружеством Наций. Другие народы должны объединиться под руководством англосаксов.
Перейдя к анализу ситуации в Европе, Черчилль ударил в набат, заявив, что «через весь континент, от Штеттина на Балтийском море и до Триеста на Адриатическом море, на Европу опустился железный занавес».
Стоит напомнить, что первым о желании «поставить вокруг большевизма железный занавес, который помешает ему разрушить цивилизованную Европу», в 1919 году с трибуны Версальской мирной конференции заявил премьер-министр Франции Жорж Клемансо. В конце Великой Отечественной войны «железным занавесом» пугал европейцев главный лжец третьего рейха Йозеф Геббельс. Пойдя по его стопам, Черчилль негодовал, что Восточная Европа попала в сферу советского влияния. Оно проникает и «по нашу сторону «железного занавеса», где действуют коммунистические «пятые колонны».
«Я не верю, что Советская Россия хочет новой войны. Скорее, она хочет, чтобы ей досталось побольше плодов прошлой войны и чтобы она могла бесконечно наращивать свою мощь с одновременной экспансией своей идеологии», — заявил Черчилль. Заметив, что «русские друзья» больше всего «восхищаются силой», англичанин потребовал отказаться от изжившей себя доктрины равновесия сил.
Позицию Черчилля разделяли не только США, но и пришедшие к власти в Великобритании лейбористы во главе с Клементом Эттли, которого Черчилль называл «волком в овечьей шкуре». Поясняя позицию лейбористов, директор Института кризисных исследований в Оксфорде Марк Алмонд отметил, что они «смотрели на Сталина и Молотова как на международный аналог их оппонентов-коммунистов в собственной стране. Благодаря этому они с большей лёгкостью приняли поворот в сторону «холодной войны» и охотно присоединились к Вашингтону с его всё более жёстким подходом к СССР».
Ответ Сталина Черчиллю
Выступление Черчилля не стало для Сталина сюрпризом. Он прекрасно понимал, что ничего хорошего ждать от англосаксов не приходится. Ещё 10 ноября 1945 года отдыхавший на Кавказе генсек послал членам Политбюро ЦК ВКП(б) гневную телеграмму. Поводом для неё стала публикация в центральной советской печати выдержки из речи Черчилля, в которой тот лестно отозвался о вкладе СССР и лично Сталина в разгром Германии. Назвав ошибкой публикацию речи, Сталин добавил, что «восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать своё враждебное отношение к СССР».
14 марта «Правда» опубликовала ответы Сталина, и в тот же день их передали по радио. Назвав Черчилля «поджигателем войны», Сталин продолжил: «По сути дела господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира».
Отвечая на обвинения в нарушении Москвой соглашений «Большой тройки» о послевоенном мироустройстве, Сталин заявил: «Совершенно абсурдно говорить об исключительном контроле СССР в Вене и Берлине, где имеются Союзные контрольные Советы из представителей четырёх государств и где СССР имеет лишь ¼ часть голосов». Далее он заметил: «Немцы произвели вторжение в СССР через Финляндию, Польшу, Румынию, Венгрию… Возможно, что кое-где склонны предать забвению эти колоссальные жертвы советского народа, обеспечившие освобождение Европы от гитлеровского ига. Но Советский Союз не может забыть о них. Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу?»
В конце интервью Сталин остановился на причинах усиления позиций коммунистов в мире:
«Влияние коммунистических партий выросло не только в Восточной Европе, но почти во всех странах Европы, где раньше господствовал фашизм (Италия, Германия, Венгрия, Болгария, Финляндия) или где имела место немецкая, итальянская или венгерская оккупация (Франция, Бельгия, Голландия, Норвегия, Дания, Польша, Чехословакия, Югославия, Греция, Советский Союз и т. п.).
Рост влияния коммунистов нельзя считать случайностью. Он представляет вполне закономерное явление. Влияние коммунистов выросло потому, что в тяжёлые годы господства фашизма в Европе коммунисты оказались надёжными, смелыми, самоотверженными борцами против фашистского режима, за свободу народов».
После того как два члена «Большой тройки» публично обменялись резкими заявлениями, стало ясно, что мир вступил в новую эпоху, вскоре получившую название «холодная война».
Олег Назаров,
доктор исторических наук,
обозреватель журнала «Историк»