Июнь-июль 1946 (Вторая сессия СМИД)(ч.2)
«Репарации»
Вторым (или третьим) по важности камнем преткновения после Триеста были итальянские репарации. Ранее госсек выступал против изъятий из текущего производства, но Молотов неуклонно подтачивал его неуступчивость. «Ну нет у Италии денег на то, чтобы запустить процесс выплаты репараций» - убеждал Бирнс – «Финны получили шведские кредиты, которые помогают им сейчас выплачивать вам репарации. В Финляндии есть лес, в Румынии - зерно и нефть. А в Италии осталась только сера. Бокситы и ртуть у нее отняли» [757].
Теперь Бирнс соглашался на этот источник репараций при условии, что СССР поставит сырье, из которого итальянцы будут производить требуемые товары [614] с последующим вычетом стоимости сырья. Молотов вначале отказывался от этой схемы, в которой СССР по сути предоставлял сырьевой кредит бывшему врагу, и просил возможность поставлять сырье по коммерческим ценам, но под конец согласился поставлять сырье в Италию и вычитать его стоимость из стоимости поставленных репараций [768]. Далее Бирнс потребовал 2-летнего моратория на репарации из текущего производства, на том основании, что США уже влили 900 млн. долларов в Италию [760] и вливать более не намерены. Молотов пошел американцу на встречу.
Куда не сунься в итальянские репарации, всюду клин. Возьмем заводы. Итальянские промышленники не хотели расставаться со своим оборудованием, так как оно помогало им производить продукцию на экспорт. А вот капитаны немецкой экономики, напротив, демонтировали свои заводы с радостью, так как у них имелся переизбыток мощностей и начинались тёрки с возрожденными профсоюзами. Летом 1945 года итальянские послы-коммивояжеры предлагали СССР электроарматуру (fixures) и суда на продажу, но дело тогда заглохло, так как русские отказались поставлять сырье. Для раскачки итальянского экспорта требовались или кредиты или авансовое сырье. Иначе всё вставало колом.
Что касается репараций из итальянских активов в других странах, что Молотов заявил, что в СССР нет итальянских активов. Бевин попросил уточнить насчет наличия таковых в Прибалтике, Польше, Бессарабии, Рутении и советской зоне оккупации в Германии [758]. Бирнс припомнил, что ему что-то говорили об итальянских лесозаготовках в Рутении [759]. Молотов промолчал на этот счет. Затем советский министр начал отказываться от части итальянских активов на Балканах: «Давайте поставим потолок в 30 млн., а остаток вернем Италии». Бевин поинтересовался, чем вызвана такая перемена в советской позиции: «Означает ли это, что эти активы уже испарились?» [761]. Нет, это означало, что советская делегация хотела, чтобы в 100 млн. причитающихся ей репараций не больше 30% пришлось на балканские активы Италии, т.е. 70% мы хотели получить в виде оборудования и промышленной продукции непосредственно из Италии. Девятого июля СМИД официально договорился по вопросу советских репараций [799]: 100 млн. долларов, два года моратория по поставку из текущего производства и пять лет выплат товарами (по прикидкам Вышинского по $10-15 млн. в год). К 1954 году Италия должна была полностью расплатиться.
Итальянский проект включал в себя вопрос распределения избыточных кораблей итальянского ВМФ. Советская делегация надеялась на то, что военно-морские эксперты будут тянуть слепой жребий при разделе крейсеров, как это было сделано с германской Кригсмарине, но такое решение по крейсерам и эсминцам не было вынесено. А вот у британского зама язык оказался без костей, поэтому до Молотова дошел слух про то, что итальянцы готовятся к авральному затоплению своих кораблей [scuttling], только чтобы избежать позора их службы в чужих флотах. Советскому министру пришлось пригрозить британцам, в чьей зоне ответственности находились итальянские корабли, что если хоть одна бронеплита упадет с их обшивки, то Италия будет до конца своей жизни расплачиваться за свой мимолетный приступ национальной гордости [604]. Ранее посол Италии в Великобритании граф Николо Карандини высказывал опасение, что если будет предпринята попытка поднять красный флаг над итальянскими кораблями, то его правительству будет крайне тяжело предотвратить их затопление [359]. Благодаря угрозам Молотова и надзору британского командования итальянцы тогда не совершили чреватую последствиями диверсию. Когда 9 лет спустя линкор «Новороссийск» пошел ко дну, это уже произошло в советской зоне ответственности, и нам осталось только хлопать глазами, гадая, то ли это наша халатность, то ли «лягушки» из X Flt.MAC.
Бен Коэн: мы были очень щедры к вам, особенно в распределении военно-морских кораблей, которые вы сочли военными трофеями, не желая их зачета в качестве репараций.
Вышинский: А мы позволили вам подселиться в наш Берлин.
Коэн: Лично я всегда выступал за более-центрально расположенный город в качестве места для заседаний СКК. [700]
«Дунай»
Бевин отозвал свое предложение включить пункт о Дунае в тексты четыре договоров (финский исключен, ибо страна не придунайская). Взамен попросил Декларацию по Дунаю, которая бы гарантировала равный доступ в речной бассейн. Бирнс пригрозил, что если Декларацию не подпишут, то он хочет возврата дунайского пункта в тексты мирных договоров. Молотов сперва придерживался линии защиты Дуная от чужих посягательств и румынского суверенитета [633], но это было до 27 июня, когда советский министр принялся править британское предложение. Мы теперь соглашались со свободным доступом граждан любой страны к Дунаю, но вырезали слова «на условиях полного равенства» [649]. Доступ, да, получайте, но у прибрежных государств прав все равно должно быть больше. Так что никакого равенства не ждите. Бевин ссылался на довоенный договор, заявляя, что не должно быть дискриминации по тарифам и ставкам. «Ведь мы с вами как представители двух социалистических государств» - юморил лейборист Бевин – «несомненно верим в равенство» [685]. Колючий словно куст ежевики Молотов шутку не оценил: «Не может существовать равенства между гостем и хозяином». Великобритания боялась, что высокие ставки и пошлины обнулят ценность свободного прохода по реке [650]. Бирнс успокоил его, что нет оснований бояться, что придунайские государства вдруг начнут дискриминацию после подписания договоров. Ведь до этого они не были замечены в таком поведении.
«Германия»
Впервые начали обсуждать Германию 9 июля [842]. То есть, за 3 дня до окончания работы сессии. На фоне отгремевшей Санта-Барбары триестов-репараций-приглашений сей двухдневный пункт выглядит блекло, но и в этом омуте имелись свои черти. Чуть ранее (5 июля) Молотов вопрошал, почему министры-таки не могут начать обсуждать Германии? [794] На что Бирнс отвечал, что никто уже не верит в искренность желания советской делегации обсуждать германский вопрос. «Пять-шесть дней назад мы пытались начать разговор про Германию, но советский министр был занят основными мирными договорами. Сегодня же, когда проекты уже готовы и мы занимается датой конференции, вы вдруг отвлекаете нас немецким вопросом. В апреле и мае мы без успеха подымали проблему Германии. Мы даже самого генерала Клея притащили сюда из Берлина. Он четыре дня тут торчал, но его никто не выслушал, потому что наши советские коллеги были слишком заняты» [795].
Девятого июля, значит, Молотов получил трибуну и зачитал широко известную советской публике речь, перепечатанную в «Известиях» 10 июля. В ней наш мининдел критиковал «План Бирнса»: проект требует радикального переписывания, проект не рассматривает репарации, войска слишком быстро выводятся; 40 лет вместо 25 лет; а генерал Клей – чудак на букву М, так как незаконно приостановил вывоз репараций. Бирнс оправдывался: «Естественно, что многие моменты в моем плане не освещены, так как часть текста взята мною из Декларации о поражении Германии от 5 июня 1945 года. Ее подписывали четыре генерала, и теперь ту генеральскую бумагу следует превратить в полноценное межправительственное соглашение на 25 лет, что я и сделал» [848]. «Также, тут мне докладывают, что вы начали вывозить текущую продукцию. Потсдамское соглашение не исключает возможность репараций из текущего производства, но оно оговаривает, что изъятия запрещены из любой зоны до достижения всей Германией положительного платежного баланса».
Бевин: «А еще в советской зоне продолжается производства военных материалов» [867].
«Молотов когда-то обвинил нас в том, что у нас не выполняется план по демилитаризации Германии» - продолжил Бирнс – «Это серьезное обвинение. Я требовал расследования по всем зонам. Клей предложил представителям в СКК провести такое расследование. Советский Союз отказался пускать наших проверяльщиков к себе» [849; подробнее про ответ генерала Дратвина: том V, 559].
Молотов: А вы нарушаете решение от 5 июля 1945, не распуская остатки немецких вооруженных формирований в своих зонах. Мы 20 ноября делали соответствующий запрос в СКК, но вы нас проигнорировали.
Бирнс: Давайте объединим эти два вопроса и проведем расследование. Проверим по всем зонам состояние частей вермахта, демонтаж военных заводов, текущий выпуск военной продукции.
Молотов: Плана по ликвидации заводов нет, чего там проверять? [891].
Бирнс: Вы ошибаетесь. План по репарациям был согласован 27 марта [Bulletin, April 14 1946, p.636].
Бевин: Насчет советского запроса от 20 ноября. Мы сразу же обратились в СКК с просьбой провести общее расследование по всей Германии, но СКК постановило, что достаточно будет отчетов глав зон [892].
В какой-то момент этого града взаимных упреков Молотов изящно передернул, смешав понятие «единое экономическое пространство» (товары не передаются бесплатно в другие зоны, а меняются или продаются, как в нормальной рыночной экономике) и Потсдамский механизм «сырье в обмен на репарации» [Potsdam, IV,5]. «Вы нам должны передавать 15% демонтируемого в своих зонах, которые нам следует оплачивать встречными поставками сырья и товаров. Но так как это Берлинское решение вами не исполняется, то мы приостановили вывоз товаров из нашей зоны» [887]. Высший пилотаж затуманивания. Снимаю шляпу. И это не говоря о том, что на тот момент советская доля вывоза промышленных репараций из Западной Германии превышала 25%. А с учетом того, что демонтаж – дело не быстрое, а многолетнее, искривленная логика Молотова подразумевала незамедлительную торговую блокаду трех зон советской зоной.
Бирнс рассказывал, что в своем бюджете за 1946 США выделили 200 млн. на американскую зону для поддержания жизни, и эта цифра была куда выше в 1945 [849]. Оценка Бевина: «Мы тратим $320 млн. в год в своей зоне [866], нам нужны товары из советской зоны, чтобы не закупать их за валюту за рубежом. Германия должна быть экономически единой».
Когда же стороны затронули тему репараций, то оказался вскрытым очередной пласт информации. Во-первых, мне стало понятым, почему по-прежнему некоторые наши историки ошибаются про «20 миллиардов» и пишут, что нам в кассе не выдали нашу долю в 10 миллиардов. Это генеральная линия «недобросовестного заблуждения» советского МИДа, запутывающая не только западных партнеров, но и местных ученых. Молотову с его «великим легалистским умом» было прекрасно известно, что Потсдамское соглашение по репарациям заменяло и аннулировало ялтинское соглашение по репарациям, но он с завидным упорством заторможенного второгодника цитировал те четыре ялтинских параграфа [882]. А вдруг как случится чудо, и загипнотизированные коллеги выдадут миллиарды после сотой декламации крымской мантры.
Во-вторых, Бирнс рассказал немного о тех баклушах, что била Московская комиссия по репарациям летом 1945. Цитируя письмо Эдварда Поули от 3 июля [883; целиком в 1945, V.1, 522], госсек поведал, что представитель президента США 22 дня торчал в Москве без каких-либо подвижек. Напомню, что Поули приехал с инструкцией Трумэна соглашаться на конкретные $14 млрд., а советский представитель избегал встреч с ним. Четырнадцатого июля началась Потсдамская конференция, а у советской стороны по-прежнему не было цифр для обоснования своего 20-млрд. предложения. Московская комиссия по репарациям была переведена из Москвы в Берлин в сентябре 1945 по просьбе США. Та комиссия так и не возобновила свою работу [886]. Ее мандат поднял с пола СКК по Германии, и сейчас Бирнс утверждал, что в Германии нет 20 миллиардов долларов на вывоз, а вот налогооблагаемая стоимость собственности в отторгнутой Силезии равнялась $11.3 млрд. долларов и $2.5 млрд. в Кенингсбергском округе [area][884]. Удумайте.
Затем Молотов выступил с речью «О судьбах Германии», перепечатанной в «Известиях» 11 июля [869]. Бла-бла-бла. Франция потребовала отделения западных провинций Германии [861], связав вопрос центральной администрации в Германии с Руром и Рейнской областью, и высказала своё ню в отношении повышения внутреннего потребления угля в Германии - этот уголь должен идти в Францию. Британцы были против аннексии западнорейнских территорий Францией [885] и тем более против ограничений в потреблении угля в Германии – рост промышленного выпуска требовал всё больше топлива, уменьшая торговый дефицит. Последовал ультиматум Бевина [868], который через полтора года воплотится в Тризонии. Французские ручонки, тянущиеся к немецкому углю, и советская торговая блокада de facto вынуждала англо-саксов думать над запасным планом. В те два дня прорвалось разом много немецких гнойничков, демонстрирующих высокую степень запущенности Германии, но доктора пока еще даже на консилиум не собрались.
Американцы предложили начать сочинять проекты мирного урегулирования в Австрии и встретиться сразу после ГА ООН [896] для обсуждения Германии, т.е. в ноябре 1946. Возражений не последовало. Яйцо отложено, но цыпленок пока не вылупился [915]. Делегаты галопом пронеслись по Австрии, которую СССР связала с вопросом перемещенных лиц в Австрии [437,000], «половина которых были скрывающимися белогвардейцами, салашистами и фашистами из Армии Андерса» [928, 939]. СССР был того мнения, что каждый шестой житель Австрии тогда представлял угрозу для хрупкой австрийской демократии. Контрольный механизм в Австрии [СКК по Австрии] был обговорен только 28 июня 1946 [928].
Вроде всё упомянул, но под конец прогоним всё еще раз через фильтры уважаемого профессора из МГИМО.
«Печатнов В.О. проливает свет»
Двадцать первого июня Молотов отчитывался перед Сталиным, называя предложение Бидо по интернационализации Триеста «неприемлемым», но к тому моменту советский генсек уже чувствовал, что СССР достиг предела по уступкам, и ему пришлось вмешаться, корректируя позицию своего министра. Незадолго до этого, 27 мая, когда Тито находился в Москве, Сталин готовил его морально к компромиссу: «Я думаю, что нам не стоит рисковать и пускать Парижскую встречу министров под откос из-за Триеста. Мы предложим им мемельскую версию. Если Мемель не пройдет, то мы озвучим интернационализацию порта. И только лишь в крайнем случае мы согласимся на данцигскую формулу». Сталин подготовил Молотова по Триесту, снабдив его двумя заранее подготовленными позициями для отхода, и это сыграло ключевую роль в развязывании триестского узла [Печатнов, 17-18]. Триест стал новым Данцигом.
Из речи Молотова «О судьбах Германии» Сталин вычеркнул только одну фразу: «Когда поставки репараций будут гарантированы, исчезнет необходимость в оккупации германской территории». «Мы не можем ограничивать время нашей оккупации и ставить его в зависимость от репарационной ситуации» - объяснял Сталин. Двенадцатого июля Сталин запоздало отреагировал на французское требование аннексии Саара и интернационализации Рура: «Мы согласимся с Бидо, если они воздержатся от аннексии Рура и Вестфалии, а также признают наше право на $10 млрд. репараций» [19]. Но сессия уже закончила свою работу. Забавный факт: обмениваясь телеграфными сообщениями с Молотовым, Сталин прятался за псевдонимом
Итоги
Хотя западные газеты предрекали повторение лондонского (сентябрь, 1945) тупика, этого не произошло. Бирнс и Джей Ви Сталин убоялись разрыва и незаметно даже для самих себя вступили в сделку quid pro quo, разменяв итальянские репарации на Триест. Стоил ли Триест тех сто миллионов? В годы послевоенной разрухи? Вопрос на 64 доллара. Любители бескомпромиссного давления могли бы с горечью отметить для себя, что Молотов отбрасывал [fold] карты чаще Бирнса (например, Додеканезы; что это было?; а Дунай?). Советская делегация вела себя чуточку сговорчивей обычного – в перерыве сессии Сталин существенно пересмотрел общую стратегию МИДа. Присутствовавшие в Париже американские сенаторы успокаивали своих идеалистически настроенных избирателей, что никакого второго Мюнхена не было, а произошел разумный компромисс. Трумэн, заказавший список Элси-Клиффорда у своих советников для того, чтобы пригвоздить им русских в случае, если Парижская мирная конференция развалилась бы из-за неуступчивости Молотова, перевел дух [Haas, 114]. После 10 долгих месяцев и фактически четырех саммитов Европа была готова провести мирную конференцию и подписать пять мирных договоров. 29 июля будет их красным днем календаря, а 7 августа разразится «кризис турецких проливов». Ну что ты будешь делать! Ни минуты покоя.
Источники:
FRUS, 1946, vol II.;
Jukka Leinonen, Beginning of the Cold War as a Phenomenon of Realpolitik, Jyvaskyla, Finland, 2012 (dissertation);
Lawrence Haas, Harry and Arthur: Truman, Vandenberg, and the Partnership That Created the Free World,
Печатнов В.О., Союзники хотят сломить твою волю. Переписка Молотова и Сталина (сентябрь 1945 – декабрь 1946), working paper 26, Woodrow Wilson Center, 1999.