― Продолжается программа «Будем наблюдать». Алексей Венедиктов, главный редактор радиостанции «Эхо Москвы». Все работает, все те же трансляции. Все на месте. Стрельба на Лубянке. Здесь есть несколько вещей, о которых хочется спросить. Первое. Почему так много дезинформации лилось и почему они продолжают в таком режиме адовой секретности все это скрывать.

А. Венедиктов― Я думаю, что сначала это был хаос. Я напомню, что это день, когда в это время в Кремле проходил концерт в честь дня чекиста и все руководство, естественно, во главе с Путиным и главой ФСБ и главой Центра общественных связей, естественно, были там. То есть были отрезаны от информации. Решения принимались то, что заявлять, грубо говоря… хаотично, сначала правда, потом… Понимаешь, ты же представляешь социальную среду, которую можно назвать «лагерная пыль». Отвечаю. Это не для тебя эта информация. Это как же доложить наверх, блин. Что в момент праздника, причем если идет праздник, концерт, то в момент концерта во всяких клубах, кафе сотрудники основные, в том числе ЦОС – Центра общественных связей ФСБ они тоже праздновали. Начальник уехал.

И. Воробьева― Вокруг Лубянки все.

А.Венедиктов: С чего он на улице вдруг стал стрелять в гаишника, понятно, что это никакой не гаишник

А. Венедиктов― Да. И, видимо, сначала было одно, потом другое, третье. А сейчас это уже невозможно. Потому что не тебе они докладывают, не мне докладывают. Они докладывают Путину. Вот как, потому что за это можно оторвать голову, погоны и то, что ниже. Поэтому надо доложить так, чтобы не пострадали твои начальники, которые в случае чего от тебя оторвут все, что останется. Это просто такая, сначала хаос, а потом в этом хаосе, извините…

И. Воробьева― То есть сначала три стрелка. Потом один.

А. Венедиктов― Да.

И. Воробьева― Зашел, не зашел.

А. Венедиктов― Естественно, у меня есть, я имею в виду люди и не только в Москве, которые являются действующими сотрудниками. Эти же вопросы у них, это не вопросы изумленного обывателя, который тоже имеет право на вопрос. Потому что в этот момент стреляли, включая огромное число обывателей вокруг было. Ну вот, совершенно точно и непонятно, я разговаривал с людьми, полковниками, которые говорят, что мы не понимаем. Если он один, берем эту версию, верим нашим коллегам. Он один, вот где он начал стрельбу и с чего. С чего он на улице вдруг стал стрелять в гаишника, понятно, что это никакой не гаишник, но это знать, что он не гаишник. Потому что он в форме гаишника.

И. Воробьева― Хотя бы предполагать.

А. Венедиктов― Нет, это ребята там дежурят, которые в жилетах.

И. Воробьева― Все понятно, кто там дежурит.

А. Венедиктов― И чего он начал стрелять и потом это все продолжалось – внимание – 53 минуты. Из того, что мы знаем из открытых источников. Если он один, и там у нас в приемной сидят, ЦСН сидит отряд, ну хорошо, ну 15 минут на выскочить. Но мы же такие крутые, мы бандитов в горах, действительно снайперы. Там снайперы сидят. Что за хрень? 52 минуты. Если он один. Не бьется цифра. Может быть, есть ответ. У них ответа нет. Они все-таки из центрального управления. У них внутри ответа нет. И у нас ответа нет. Ходим по этим улицам. Сегодня дважды там проезжал, и даже если предположим, этот человек, а мы не знаем, маргинал, сумасшедший. Сбрендивший. Предположим. Без инфраструктуры. Ну сбрендившего человека и если есть команда на ликвидацию, а точно есть команда на ликвидацию в этих условиях. Вообще вопроса нет, брать живьем, рюкзак там у него, взрывчатка. А как они в него стреляли. А если там взрывчатка. Масса вопросов. Это означает, что как я понимаю, в изначальном информационном блоке много дырок. Информационном блоке.

А.Венедиктов: Это все продолжалось – внимание – 53 минуты

И. Воробьева― Эти 53 минуты и все то, что происходило, не означает ли, что…

А. Венедиктов― Мы не знаем, что происходило. У меня пока не складывается пазл. Я посмотрел, уйму роликов, интервью. Текстовых. Нашел точку все-таки, что стрельба началась в 18.10. А сообщение. Вот две точки. Стрельба началась в 18.10, официальное сообщение о ликвидации – 19.16. 15 минут они там согласовывали. Те же 50 минут. Не противоречит. Это единственное, что не противоречит. Но после 19-ти ведь еще была стрельба. Это же все на камерах видно. Слышно.

И. Воробьева― Там же люди были.

А. Венедиктов― А чего стреляли, кого, в воздух, там много вопросов. Там сейчас сидит управление внутренней безопасности центрального, плюс СК, который не любит их. Будет заниматься параллельно, хотя бы сначала хронологию выстроить. Чего случилось-то. Уже не спрашиваем: почему.

И. Воробьева― Пока не спрашиваем. А что.

А. Венедиктов― Что случилось, не знаем при наличии огромного числа камер, огромного числа свидетелей. Толпы буквально, не толпа, но 18 часов в центре, Детский мир.

И. Воробьева― Предновогодние все дни

А. Венедиктов― Много свидетелей, короче.

И. Воробьева― Да. Вопросов, правда, очень много. И вторая история - как раз те люди, которые задают вопросы. То есть журналисты. Журналист «Коммерсанта» прям на Лубянке. На следующий день журналистка Baza, которая приехала к маме стрелка, ее положили лицом в пол, ударили по лицу. Угрожали и так далее.

А. Венедиктов― …про «лагерную пыль» вспоминали. Ну да, не мешайте нам работать. Ах, ты лезешь. Пошла ты, мы тебе засунем. Вот.

И. Воробьева― Ну что значит вот.

А. Венедиктов― В чем вопрос?

И. Воробьева― Вопрос в том, что…

А.Венедиктов: А как они в него стреляли. А если там взрывчатка. Масса вопросов

А. Венедиктов― Отношение к журналистам такое. У правоохранительных органов. Оно довольно сильно было смикшировано во время московских событий. И когда туда в эти истории вмешался начальник московской полиции Олег Анатольевич Баранов, который дал нам наблюдение и журналисты во время московских событий за исключением тех, которые одновременно были журналистами и как говорит Шульман – акторами. И все равно это неправильно, но, тем не менее, даже если их задерживали – сразу выкидывали из автозаков. Из отделений полиции все-таки. Но отношение такое. Путаются под ногами. Мы тут их защищаем, они путаются под ногами. Не понимаете? – ну получите. Грубо говоря, я конечно полностью солидарен, - когда я думал, что это скажу – с Могутиным по поводу того, что, безусловно, надо найти человека, который ударил по лицу журналистку. Она приехала раньше, чем они. Но, ребята, если вы приехали позже, вы меня извините, вы так работаете. Если Baza определила раньше, где находится мать этого предполагаемого террориста. И ударил ее по лицу. Хотелось бы, чтобы его мать ударила его по лицу. За это.

И. Воробьева― Чтобы… Не мать чтобы ударили…

А. Венедиктов― Чтобы мать этого бойца, именно бойца своего сына ударила по лицу.

И. Воробьева― Насилие на насилие, Алексей Алексеевич.

А. Венедиктов― Нет, это домашнее насилие.

И. Воробьева― Как насчет по закону наказать полицейских.

А. Венедиктов― Ну хорошо, надо официально писать по ст. 144 УК – воспрепятствование работе, хулиганство. Руководитель Baza должен написать прокурору надзирающему, на мой взгляд, потому что конечно ему внутри ФСБ не ответят. Надо писать прокурору заявление.

И. Воробьева― И третья часть всех этих событий. Вот сейчас вокруг этого человека, которого сейчас называют стрелком, вот нашли у него символику НОД и так далее. Слушайте, почему все начинают сразу говорить, что он пропутинский и так далее. На самом деле любую символику можно найти у любого человека. И дальше прилепить…

А. Венедиктов― Не любую, не любого, конечно, сразу делать из этого выводы нельзя. Но надо посмотреть. Он такой странный человек, ему 39 лет, он жил с мамой. В Подмосковье. У него не было любимой женщины, как мама говорит его. У него не было девушки, почти не было друзей. А мама тоже говорит, он последнее время, я английского не знаю, говорит она. Но он последнее время по-английски и с какими-то арабами разговаривал. Откуда ты знаешь. Если ты не знаешь английского. То есть понятно, откуда чего идет. Но он такой странный человек. Очень одинокий, судя по всему. Судя по первым сообщениям его друзей. Ничего не находят в соцсетях. Он не вел соцсети. Что для Подольска, в общем, странность истории, 39 лет это все-таки когда пришел Путин, ему было всего 19. К этому времени уже Интернет вовсю и соцсети вовсю. Просто надо сейчас выдохнуть и поизучать его личность тоже. Это к вопросу: почему. Не что случилось, а почему случилось. Этим должны заниматься и журналисты, и соответственно правоохранительные органы. Конечно.

А.Венедиктов: После 19-ти ведь еще была стрельба. Это же все на камерах видно. Слышно

И. Воробьева― Много спрашивают о закрытии дела по крушению ТУ-154 в Сочи. За отсутствием состава преступления, как я понимаю.

А. Венедиктов― Господи. Я считал и видимо, нужно заново републикнуть, первый файл министерства обороны по расследованию, помните, нам через полгода Шойгу сказал, что все ясно. Если все ясно, чего вы еще 2,5 года телились и мычали. Это не к Шойгу уже, а к следствию. В том документе первичном очень честном министерства обороны, где очень подробно разбиралась техническая часть.

И. Воробьева― Какой-то слитый документ был.

А. Венедиктов― Это был документ.

И. Воробьева― Он не публиковался.

А. Венедиктов― Он публиковался на сайте «Эхо Москвы».

И. Воробьева― В этом смысле.

А. Венедиктов― Это внутреннее расследование. И где были названы, еще раз – не виновные, но ответственные. Вот ответственные. Я хотел бы знать, хорошо, вы не нашли виноватых. Там машина сошла с ума.

И. Воробьева― Мы не знаем, что случилось-то.

А. Венедиктов― Предположим. А ответственных за то, что пилот, который прилетел с Дальнего Востока, сразу был отправлен туда. А ответственность за перегрузку самолета. Кто дал команду на перегрузку самолета. А она есть. А нарушения многочисленных регламентов, о которых говорил этот полковник, не помню фамилию. По-моему, Борисов. Который подписал первое заключение. Просто регламентов принятия самолета к полету. А почему он должен был лететь таким образом, а не таким образом. То есть на самом деле - ну хорошо, виновных нет. А ответственные? А какую ответственность они понесли. Если они ответственные. Прежде всего, за гибель людей, конечно. И даже если бы там не было ни доктора Лизы, ни ансамбля Александрова, я думаю, что сейчас родственники должны себя конституировать как потерпевших. И подавать гражданские иски. Для того чтобы это вскрывалось в суде, вот на эти вопросы был ответ в суде.

А.Венедиктов: Журналистка Baza, которая приехала к маме стрелка, ее положили лицом в пол, ударили по лицу

И. Воробьева― То есть гражданский иск о чем нужно подать?

А. Венедиктов― У тебя в автокатастрофе погиб кормилец.

И. Воробьева― То есть те, кто не были военными в этом самолете, не получили пенсию…

А. Венедиктов― Для того чтобы до правды докопаться. Еще раз, разница между виновными и ответственными для меня очевидна. Хорошо, вы не нашли виноватых. Никто не виноват. Дело закрыто. А ответственные. Там же были нарушения регламентов. Это же было в бумагах.

И. Воробьева― Это же вопрос, первые бумаги, о которых идет речь. Там это все написано. Дальше сейчас уже все закрыли. Почему они не рассказали нам о причинах катастрофы. В чем проблема, если уже этот был документ первый. В чем проблема рассказать, что был перегруз…

А. Венедиктов― Может быть в грузе.

И. Воробьева― Мы же не спрашиваем, что именно было в этом грузе.

А. Венедиктов― Неважно. Это значит так летают.

И. Воробьева― И что? Значит, есть ответственные какие-то.

А. Венедиктов― Вот я про это и говорю.

И. Воробьева― То есть вопрос только в том, чтобы выгородить каких-то ответственных внутри…

А. Венедиктов― Выгородить нарушение протоколов. Или наказывать, не делая это публично. Есть и такая логика.

И. Воробьева― И опять же, они же понимают, что у огромного количества людей, не только у родственников погибших эти вопросы останутся.

А. Венедиктов― Ну их надо задавать.

И. Воробьева― Это будет очередная трагедия…

А. Венедиктов― Очень жалко, что на пресс-конференции Владимира Путина этот вопрос, поскольку еще не было известно, не прозвучал. Значит, прозвучит на следующей.

И. Воробьева― И опять только Владимир Путин может ответить на вопрос.

А. Венедиктов― Это история с верховным… Пожалуйста, задайте вопрос Шойгу. Но это вопрос верховного главнокомандующего. Потому что закрытие информации - это вопрос гаранта Конституции. А не вопрос министра обороны. Министерство обороны закрыло информацию. Кого ты будешь спрашивать? Их начальника. Очевидно. А кого.

И. Воробьева― Те люди, которые говорят, ладно, это же Минобороны, они имеют право скрывать от нас информацию, потому что это военные тайны.

А.Венедиктов: Что Родченков принимал участие, будучи главой московской лаборатории, - к гадалке не ходи

А. Венедиктов― Так и скажите: военная тайна. Вопрос: а в чем военная тайна. Она в чем?

И. Воробьева― Вопрос в том, в чем именно военная тайна, если это Ту-154 даже не военный самолет. Который взлетал с гражданского аэродрома.

А. Венедиктов― Сейчас сама с собой разговариваешь.

И. Воробьева― Я знаю. Просто очень много вопросов.

А. Венедиктов― Правильно, их надо задавать. В этом работа и журналистов, и извини меня, и родственников. Потому что мы же помним как один известный журналист после Беслана тогда известный, сейчас уже почти забытый. Сказал: «А чего они там бьются “Матери Беслана” за нахождение виновных. Нарожали бы новых детей и все было бы хорошо». Чего ты хочешь? Нарожайте новых детей, все будет хорошо.

И. Воробьева― Я хочу ответов. Как и все люди.

А. Венедиктов― Значит надо задавать вопросы.

И. Воробьева― Вокруг вашей поездки в Белоруссию спрашивают очень много, и мне очень понравился вопрос одного из наших слушателей. Он спросил: а вы не боитесь вопросы Лукашенко задавать?

А. Венедиктов― А, э, ой. Да, действительно вот задали вопрос, на который у меня нет ответа. В каком смысле боюсь?

И. Воробьева― Он такой суровый дядька вообще. Лукашенко.

А. Венедиктов― Хорошо. И что.

И. Воробьева― …сажал в Белоруссии.

А. Венедиктов― Мне, например, сказали, когда я готовлюсь, вы его спросите про Павла Шеремета. Как он относится. Потому что я-то забыл, что Павел – белорусский гражданин. Я-то забыл, что Павла хоронили в Минске. Я-то забыл, что Лукашенко давал военный самолет для того, чтобы перевезти его. Я забыл, но вот сейчас новое дело на Украине и надо спросить: а как там ваш гражданин был убит. Как там вы следите, не следите.

И. Воробьева― Отношения Лукашенко с Павлом Шереметом тоже интересная история.

А. Венедиктов― Да. И действия, и война, и уважение и все, что угодно. Я готовлюсь сейчас, я даже не знаю, сколько времени у меня будет на интервью. И они не знают. Потому что президент сядет - и понеслась. Но как раз история с переносом интервью заключалась в том, что максимально разжать, потому что в понедельник есть полчаса. Я говорю: «С ума сошли полчаса». Полчаса он на один вопрос отвечает. Я спрашиваю: «Александр Григорьевич, ну как?» И он полчаса. Всё, закрыли тему.

А.Венедиктов: Вот я предложу Александру Григорьевичу союзное государство, чего там

А.Венедиктов: В Москве нужен младший медицинский персонал, который умеет работать с неизлечимо больными

И. Воробьева― Еще спрашивают, помимо интервью с Лукашенко будет ли какое-то мероприятие, где слушатели пообщаются с Венедиктовым.

А. Венедиктов― Это я не знаю, честно говоря, я знаю, что у меня будет вторая половина дня вторника более-менее свободная. Но там несколько встреч в Минске и я просто не знаю график, честно говоря, свой. Я когда езжу, у меня времени на красоты не остается. Честно говоря.

И. Воробьева― Сейчас ладно…

А. Венедиктов― Нет, на это остается. А на красоты не остается.

И. Воробьева― Я не спрашивала…

А. Венедиктов― Мы по-разному слово «красоты»…

И. Воробьева― Мы сейчас прерываемся на краткие новости и рекламу. Потом вернемся в программу и еще несколько тем затронем.

НОВОСТИ

И. Воробьева― Продолжается программа «Будем наблюдать». Тут мне пишут: про ВАДА спросите. Про Родченкова.

А. Венедиктов― То, что Родченков принимал участие, будучи главой московской лаборатории, - к гадалке не ходи. Это как с пактом. Это правда. Но не вся правда. Я посмотрел некую историю, скажем так. С 1 по 9 января этого года, когда база уже должна была быть в ВАДА, но еще не была, как вы помните. С основного диска серверов и рабочих компьютеров было удалено 19 тысяч 982 файла. То есть вы хотите сказать, что Родченков где-то прячет в США, в январе этого года…

И. Воробьева― Зашел.

А. Венедиктов― В Следственный комитет, потому что уже в Следственном комитете. При этом в этом числе 531 pdf-файл и 337 файлов с необработанными данными. Из них 9 тысяч 298 файлов были созданы с 12 по 15 год, то есть когда Родченков был. Ребята, я же люблю статистику. Причем, известно имя программиста. Известна ошибка, на которой его поймали. Он в один из удалений вот сейчас поставил или машина выставила даты по-американски. Сначала месяц, потом дата. Понимаешь. А эти же все в режиме реального времени смотрят. Потом раз – и все. Стоп, вы хотите сказать, что в 15-м году была выставлена дата 19-й год? Секундочку, ну прекратите. Ну не надо этого. И очень обидно за чистых спортсменов, потому что надо доказывать, что ты не верблюд. И в этом смысле я не согласен с решением ВАДА, ребята, не они должны доказывать, это вы должны доказывать. Ну, хорошо, меня в меньшей степени волнует флаг, нежели российские спортсмены, у которых никто гражданство не забирает. Но я еще раз говорю, вот я предложу Александру Григорьевичу союзное государство, чего там.

А.Венедиктов: Возникала 40-я больница, не надо это политизировать

И. Воробьева― Под флагом Белоруссии.

А. Венедиктов― Союзное государство.

И. Воробьева― С этого все и начнется, Алексей Алексеевич.

А. Венедиктов― Я знаю, чего предлагать-то. Оно уже было объединенной олимпийской командой СНГ в 1992. Вы забыли? А я помню. Я старенький.

И. Воробьева― Знаете, что вопрос о присоединении Крыма мы с вами обсуждали в этой студии где-то за год или за два до того, как все случилось.

А. Венедиктов― Возможно.

И. Воробьева― И это меня очень пугает. Поэтому давайте не будем сейчас спортсменов под единым флагом, чтобы с этого не началось.

А. Венедиктов― У нас есть модератор в Минске. Юля. Началось с нее.

И. Воробьева― Которая уже модерирует наш чат, поэтому союзный чат…

А. Венедиктов― Союзный чат действительно. Ей-богу.

И. Воробьева― Происходящее вокруг больницы в Москве. О которой написала Нюта Федермессер. Точнее сначала альянс врачей, увольнение врачей. Росгвардия, потом Нюта со своим постом, где она неудачно, на мой взгляд, выразилась по поводу - отжали особняк. Потом ее объяснение. Что происходит вокруг этой больницы?

А. Венедиктов― Вокруг этой больницы происходит следующее. Это здание, этот особняк требует ремонта. Это правда. Там не помню, сколько коек сейчас, но они заполнены на 50%. Я посмотрел статистику за год. Требует ремонта - раз. Второе – было принято решение, что после ремонта это здание уйдет под хоспис. Не под офис, хоспис – я имею в виду под паллиативную помощь.

И. Воробьева― Сестринский уход.

А.Венедиктов: Главное в больнице не медсестра, а больной

А. Венедиктов― 120 коек. Это, по-моему, в два раза больше, чем оно есть на самом деле. И чем больше таких коек будет в Москве - тем лучше. Я знаю, что Собянин написал распоряжение о том, что под такие койки уход неизлечимо больных в Москве будут отданы 4 здания. Я не знаю адреса. Могу узнать. Когда вернусь – узнаю. Это естественно медицинские учреждения после ремонта. То есть напичканные современными возможностями. Логистикой, чем угодно. Там не хватает категорически сестринского ухода, я имею в виду людей, которые хотят возиться с этими… Поэтому когда некоторым из тех санитарок и медсестер было предложено остаться, а там в том числе есть гинекологическая история. То есть продолжение. На позавчерашний день ни одна из них не захотела, работы очень много. Это отдельная работа. Невозможно упрекнуть. Умирающие люди, которых вылечить нельзя. Поэтому мне кажется, что эта тема она приобрела такой характер, и еще будет три таких, видимо, истории. Публичные. Я хочу просто сказать, что каждый, кто участвует в этом публичном, может там оказаться. Оказаться в ситуации, когда нужны такие койки. Вы тут аккуратнее все-таки на этом раздувайте, я бы сказал. У нас в Москве появятся наконец-то вот эти места, не в каких-то занюханных сараях, извините меня. А в домах, куда будет поставлено современное оборудование и куда будут наняты люди, которых пока нанять невозможно. В Москве нет безработицы, в Москве нужен младший медицинский персонал, который умеет работать с неизлечимо больными. Его нет. А его нет. Потому что это выгорание. Волонтеры есть.

И. Воробьева― Плюс у нас просто сама по себе паллиативная помощь и сестринский уход не настолько развитая была история. И поэтому довольно мало людей, если я правильно понимаю, в принципе на это учились.

А. Венедиктов― Хорошо, любая, извини меня, пожалуйста, сестра она может делать, первично ухаживать, выхаживать. Поэтому эта история, я к ней отношусь очень сдержанно. Мало ли кто говорит какие неправильные слова.

А.Венедиктов: Нет никакого закона в РФ, который возлагает ответственность за гиперссылки на СМИ

И. Воробьева― Самый важный вопрос. Не выгоняют же больницу ради этого сестринского ухода.

А. Венедиктов― Нет. Понятно, что если человек, ты представь себе, вот медсестра или врач. Он в этой больнице проработал 10-15-20-40 лет. В этом месте. Он ходил из дома на работу Ему говорят: здесь все закрывается. Мы вам предложим: вот раз, два, три, четыре, пять – неуклюже предложили, согласен, но конечно, я скажу: идите все на фиг, я хочу здесь работать. И со своими любимыми врачами или медсестрами своим коллективом. Слушайте, там нужен ремонт. Все равно вы не вернетесь в этот ремонт, потому что он уйдет не в офис, еще раз. Он уйдет в больницу нового типа.

И. Воробьева― Давайте еще раз, очень много сообщений

А. Венедиктов― Количество коек будет больше.

И. Воробьева― Вот отжали, как так. Это уйдет в хоспис, а онкологическое отделение переезжает в Новую Москву. Больницу 11-ю забрали, центр… выкинули. И так далее. То есть вопрос же не в том, что что-то отдают под хоспис, а в том, что они и так бы перевели все эти отделения в другие здания.

А. Венедиктов― Это же плановая история. И сейчас очень неуклюже некоторые вещи, я разбирался сам, потому что там возникала 40-я больница, не надо это политизировать. То есть политики это политизируют. Пусть политики это политизируют. Главное в больнице не медсестра, а больной. Вот больной. И всё. Если посмотреть на это с точки зрения не врача и не медсестры, а больного…

И. Воробьева― Пациента.

А. Венедиктов― Ну да, вот надо исходить из того, в результате те люди, которые туда попадут, те больные, которые будут в Москве по тому или иному диагнозу, за ними уход, медицинская помощь будет лучше или хуже. И это все. Исходя из этого. Эти здания. Вот больница рушится. Хорошо, но для этого ее надо закрыть, чтобы отремонтировать. Это ремонт больницы настоящий – 2-3 года. Ну да, некоторые надо сносить и строить заново. А что будет три года делать этот коллектив врачебный. Скажите мне.

И. Воробьева― Так они в итоге и делают именно это, они из этих старых зданий достают больницу со всем персоналом и врачами…

А. Венедиктов― Это предложено было. Не хотят – тоже понятно. Но я еще раз говорю, главное – это не медсестра и не врач. Извините. Это больной. По итогам всей истории больному будет лучше или хуже. Как вы будете делить между таким больным, и я понимаю, что многие считают, их все равно не вылечишь, пусть сдохнут. Подожди секундочку, не надо глазки закатывать-то. А чего с ними делать-то. А сколько их в Москве. Я же рассказывал, в Москве десятки тысяч одиноких лежачих. Десятки тысяч. Просто от старости.

И. Воробьева― Лежачие больные.

А. Венедиктов― А есть те, которые еще мучаются от боли. Чего делать-то. Расскажите.

И. Воробьева― Так вот же не в том, что…

А. Венедиктов― Нет, вопрос в том.

А.Венедиктов: Мы хотим, чтобы Европейский суд определился для всей Европы, потому что это такая дыра в законодательстве

И. Воробьева― Нет, не в этом. Вопрос не в том, что нам не нужны койки сестринского ухода и не нужны хосписы. Нужны.

А. Венедиктов― Только не рядом с нами.

И. Воробьева― Нет и даже не в этом вопрос. А в том, что люди перепугались, что закрывают онкологическую больницу. На самом деле медицинская реформа действительно начала схлопывать медицинские учреждения.

А. Венедиктов― Я точно знаю, что онкологические – как сказать - койки, места, я не знаю, в Москве прогрессивно расширяются. Потому что главная причина смерти. Преждевременной. Онкология. Уже не сердечно-сосудистые в Москве, а онкология. Программа контронкологическая, можно посмотреть, просто конкретно, люди хотят ближе к дому. Да пусть оно разваливается, зато вот я здесь работаю. Еще раз, не ближе к дому пациента. Ближе к дому врача, медсестры. И так далее. Очень аккуратно с этим надо. А альянс врачей поднимает историю. Очень хорошо. Поднимает проблему. Подняли проблему. Возможно, спасли несколько врачебных мест. В Москве нехватка врачей, нехватка младшего медицинского персонала. Нехватка санитарок. Значит надо трудоустраивать, обязанность департамента – их трудоустроить без потери зарплаты. А я бы сказал: с компенсацией. Моральной за то, что привычное место работы теперь в другом месте.

И. Воробьева― То есть по факту вся проблема в кривой коммуникации и что начальство не хочет разговаривать с подчиненными.

А. Венедиктов― Мы вам сделаем хорошо, вы потом увидите. И приблизительно так. Еще раз, это забирается не под офис. А под ту помощь, которой в Москве нет. Еще нет. Которая вам лично может потребоваться.

И. Воробьева― Вопросов по поводу хосписа у меня нет…

А. Венедиктов― А где у нас тут недавно в Уфе было.

И. Воробьева― Детский хоспис.

А. Венедиктов― Нет, не надо нам рядом хоспис, у нас детская площадка.

И. Воробьева― В Питере фонд… не смог снять квартиру, потому что говорят, онкология по стенам стекать будет. Наш звукорежиссер сделала большие глаза. Да, Сережа, так и говорили: онкология будет стекать по стенкам.

А. Венедиктов― Это ваши соседи. Это правда. Поэтому коммуникация очень важна. Она была плоха. Ну плоха, согласен.

И. Воробьева― Я продолжаю настаивать на том, что дело не в хосписе, а в том, что люди не верят московским властям, которые больницу закрывают, не закрывают. Врачи говорят одно, Росгвардия приезжает и так далее. Некрасивая история.

А. Венедиктов― Была нажата тревожная кнопка. Охранникам, я просто сделал запрос как член Общественной палаты, что это за история с Росгвардией. Охранник, который стоял, увидел, как люди впираются, как он сказал, отодвигая меня, - и он нажал тревожную кнопку.

И. Воробьева― Поэтому приехала Росгвардия.

А. Венедиктов― Оно вот так работает теперь. Тревожная кнопка.

И. Воробьева― Провал коммуникаций.

А. Венедиктов― Абсолютно.

И. Воробьева― Про коммуникацию немножко другую. Что «Эхо Москвы» дошло до ЕСПЧ.

А. Венедиктов― «Эхо Москвы» дошло до ЕСПЧ, к сожалению, история, на мой взгляд, очевидная. Но самое интересное, что мои юристы, посмотрев, сказали, что такого единого законодательства нет в Европе. История так называемая с гиперссылками. Если ты медиа, СМИ и на своем сайте ставишь гиперссылку на какой-то материал, то есть этот материал ведет тебя на другой сайт, где ты не контролируешь, что там. Потому что там могут подменить что-нибудь, добавить, поставить. Отредактировать. Ты же не видишь. То, оказывается, ты отвечаешь. Это все равно как указатель: Москва. И если ты устанавливаешь указатели, - ты отвечаешь за все бордели в Москве, преступления в Москве. Воров в Москве. Ребята, секунду, э, мы показали, где просто это – Москва. Москва вот там со всеми ее делами. Нельзя показывать, потому что там есть бордели незаконные.

И. Воробьева― У нас в Москве, вы что, Алексей Алексеевич. Похорошевшая Москва.

А. Венедиктов― А чего тогда Следственный комитет все расследует, кого-то задерживает. В любом городе, Ир, нет вопроса. Нет никакого закона в РФ, который возлагает ответственность за гиперссылки на СМИ. Закона нет. Есть письмо Роскомнадзора, наших друзей из РКН, которые возлагают ответственность. И есть разная судебная практика. Росбалт выиграл, а мы проиграли. Дело по гиперссылке. Напомню, была история, когда Ксения Собчак была кандидатом в президенты, съездила в Грозный. Там ее обматерили на улице, она это выложила на свой сайт. Мы, естественно, не выкладывая с матом, поставили стрелку, что извините, вот так она съездила в Грозный. Нас оштрафовали, Рувинского оштрафовали. И все наши доводы, что, во-первых, это кандидат в президенты, значит, освобождается от ответственности. Во-вторых, мы, СМИ процитировали другое СМИ – освобождается от ответственности. И так далее. Это была гиперссылка у нас на сайте. Мы проиграли районный суд, городской суд. Верховный суд. Ну и пойдем в ЕСПЧ. Мы давно заплатили штраф и Виталий заплатил штраф. Это дело в принципе для всей, решение ЕСПЧ будет прецедентно для всей Европы. Помимо того, что мы хотим просто вернуть штраф. Не хотим больших денег, хотим вернуть штраф Виталию и себе, естественно. 60 тысяч и 20 тысяч – что-то такое. Мы хотим, чтобы Европейский суд определился для всей Европы, потому что это такая дыра в законодательстве, вот это указатели, если ты указываешь на Москву – ты несешь ответственность, что вот Москва. И ты указал. Там улица Лубянка указатель – а там стреляли и погибли люди. Ты пошел по указателю. Слушайте. Вот в этом смысле. Пусть европейское правосудие и европейская юстиция займется этим вопросом для всех стран Совета Европы. У нас там много же стран. И вынесет приговор, чтобы иметь какую-то базу. Мне говорили: иди в Конституционный суд. А я не вижу здесь для Конституционного суда дела. Я вижу, что действительно есть проблема. Она есть реально, поскольку нет законодательства. Тут ничего антиконституционного. Нет закона, нет подзаконного акта. Есть письмо РКН. И я Жарову, который глава Роскомнадзора это все написал, сказал, что я не согласен и мы будем… Это принципиальная история. И он, поздравляя меня с днем рождения, - будем наблюдать. Наблюдайте.

И. Воробьева― На какой стадии это сейчас?

А. Венедиктов― Вчера ушло в Страсбург. Сделана жалоба на основании отказа Верховного суда, причем мы предупредили, что мы пойдем дальше. Не мелкое сутяжничество, это реально для всех европейских СМИ, включая российские важно. Для всех европейских СМИ. Зарегистрированных как СМИ. Мы надеемся, что решение через несколько лет будет вынесено обязательное для всех стран Европы. Одинаковые хотя бы.

И. Воробьева― Хотя бы так. Спрашивают про расследование в отношении Костина, исчерпан ли скандал. В смысле все закончилось? Ничем же не закончилось кроме как продажей таблички.

А. Венедиктов― Давайте так. Юридически в чем история. Когда мне говорят, что это коррупция. Мне кажется, это коррупция чего, кого. Кому, чему.

И. Воробьева― В смысле чего, кого. Есть Костин.

А. Венедиктов― Слово «коррупция»…

И. Воробьева― Он же государственный чиновник.

А. Венедиктов― Секундочку. Он не государственный чиновник.

И. Воробьева― Он глава…

А. Венедиктов― Банка. Более того, он освобожден отдельным решением, он и такие, как он от публикации своей налоговой декларации. То есть он не государственный чиновник. Это как бы доказательство того, что он не государственный чиновник. Есть офшорная компания, непонятно кому принадлежащая, которая сдает в аренду в чартеры самолеты. И мы видим, что этими же самыми самолетами летают разные люди.

И. Воробьева― Говорили, что жена Медведева. И что патриарх.

А. Венедиктов― Это значит, что если вот этот кусок компании, у меня есть самолеты, я их сдаю в аренду. И чего? Вот: и чего?

И. Воробьева― Вопрос не в этом.

А. Венедиктов― А в чем вопрос. Тогда надо правильно сформулировать вопрос.

И. Воробьева― Есть Костин и есть эта девушка. Я не знаю, какие у них отношения.

А. Венедиктов― И что.

И. Воробьева― Но вот у девушки внезапно находится огромное количество всяких дорогих штук.

А. Венедиктов― Она не государственная служащая, она не должна декларировать.

И. Воробьева― Я не спорю совершенно.

А. Венедиктов― Подарки.

И. Воробьева― Есть соответственно совершенно…

А. Венедиктов― Я вот ей хотел эту табличку подарить. Я участвовал в аукционе.

И. Воробьева― То есть вы, Алексей Алексеевич, хотели выкупить табличку, чтобы ей подарить.

А. Венедиктов― Да, ей вернуть. Ей или, я с юристами, кстати, советовался. Или в администрацию Центрального парка США. Была такая тонкость. Но поскольку когда я увидел эти суммы, я понял, что еще два бургера каждый день минус я не вытерплю. В течение многих десятилетий.

И. Воробьева― Хорошая сумма.

А. Венедиктов― Я считал, что история с табличкой не имеет никакого отношения к самолетам и прочим делам и она такая достаточно личная. На мой взгляд. Не сообразил, что сам мог… такую табличку подарить. Мы не едем в Центральный парк. Лучше тут где-нибудь. Может быть, это наведет на мысль, о, надо сказать Собянину, на бульварах, кто хочет, пусть значит про любовь. Ежели про любовь.

И. Воробьева― Ой, я представлю себе, что там начнется.

А. Венедиктов― Московский бюджет полнится не за счет повышения налогов, а за счет любвеобильных джентльменов и леди.

И. Воробьева― Только там надо на какое-то время, на 5 лет, условно говоря.

А. Венедиктов― Да.

И. Воробьева― А если расстались – то можно снять. Деньги обратно не получаете.

А. Венедиктов― Можно придумать, обсудить. Я предложу Ремчукову в Общественной палате это. Для пополнения бюджета. И мне просто показалось, что было бы правильно, если бы не улетело туда, я, наверное, все-таки в Центральный парк бы вернул. Если это она, то все-таки она ворованная. И в данном случае как меценаты покупают картины, возвращают в музей. Я бы почувствовал себя Давидом Якобашвили, например. Но такие суммы не по мне, правда.

И. Воробьева― Интересно в итоге, что будет с этой табличкой. Лоскутов же не сказал, кто ее купил.

А. Венедиктов― А он и не знает. Это анонимный был звонок. Купил. Деньги в Русфонд перечислили. Я кстати абсолютный сторонник того, Русфонд тоже безобразная история – не брать эти грязные деньги. Пусть сдохнут эти трое детей, куда ушли эти полтора миллиона.

И. Воробьева― Ладно, не до такой степени.

А. Венедиктов― До такой степени.

И. Воробьева― Не сдохнут трое детей, а просто нельзя брать эти грязные деньги было.

А. Венедиктов― А все деньги грязные.

И. Воробьева― Это правда.

А. Венедиктов― Ну и всё тогда.

И. Воробьева― У меня-то вопросов нет к Русфонду. Как можно не брать денег полтора миллиона.

А. Венедиктов― Трое детей получили помощь. Вы чего. Деньги, награбленные пиратами, благотворительность вообще вся возникала, извините меня, награбленных корсаров. Первые благотворители и меценаты это люди, Морган, который создавал это все. Джон Пирпонт Морган, который реально был пиратом, капитаном пиратского корабля.

А.Венедиктов: История с табличкой не имеет никакого отношения к самолетам и она личная

И. Воробьева― У нас минута. То ?